Бородавочник

Свое последнее стихотворение, которое я так и не написал, я пострался построить по преимущественно глоссолалическому принципу, то есть сведя к минимуму общеязыковое значение текста, информацию интеллектуального и сентиментального порядка, извлекаемую читателем из стиха, доведя до предела (но не абсурда) ритмическую и фонетическую компоненты, а также игру словотеней, столь мной любимую. В качестве отправной – исключительно лексической – точки, я бы взял бородавочника, подаренного Мишей Тумасовым на мой последний день рождения в самом конце мая этого года. Тогда еще, кроме меня и Миши, были Милена, Дима Корниенко, Шведчикова, Банзины, Ирина Новоселова. Практически все напились до беспамятства, по крайней мере, я. Я во всеуслышание заявил, что уезжаю к любимой в столицу. После все надо мной смеялись, а мне было неудобно как-то, поскольку это же глупо, во-первых, выступать с такими программными речами, да и, к тому же, никуда я не уехал – с любовью у нас все закончилось совсем скоро. А бородавочник остался, также как шезлонг для мобильника, который подарила Рябикова (одно упоминание в стихах: «…мой телефон уснул в шезлонге…», правда, речь здесь шла уже о другом телефоне, первого я лишился, как и любимой, по результатам летнего вояжа. Тот был алькателевский, а нынешний, тоже французский – Sagem), также как и этажерка для книг от Корниенко и Шведчиковой (одно упоминание в стихах: «Я – тот фолиант, что, никем не осиленный, спит в пыли на этажерке.» Интересно, что этот день рождения дважды семиотически вылился в мотив сна), также как игрушечный пистолет от Банзиных с патронами (застыл в той же позе на подоконнике).
Бородавочника следует воспринимать как метафору. Обычно, на первом смысловом уровне текст читатается как мой автопортрет. Но лично для меня такая декодировка (если о таковой вообще здесь можно говорить) не интересна. Куда более привлекательна именно глоссолалия и ритмика, структурирующие текст. Это – для читателя первого типа, который мне интересен. Читатель второго типа, который мне интересен, проецирует свое собственное семантическое пространство на мой текст и переструктурирует его в свой язык. Со вторым типом я встречаюсь весьма редко, поэтому позволяю себе иногда создавать миксы на собственные тексты, что, к тому же, пародия (либо – мимикрия) на поп-медиа-формы, шире – банальный постмодерн (модные и так называемые продвинутые маркетологи-фанкстеры считают смешение стилей и связанную с ними стилизацию индивидуальной неповторимости продукта рыночной, шире – культурной, панацеей, изломом тысячелетий, но это все-таки банальный постмодерн второй половины XX века. Но кому в этой среде интересна фамилия Бодрийяр?).
Таким образом, в моем последнем ненаписанном стихотворении бородавочник выполняет роль своеобразной семантической скрепки, на которой держится весь текст (аналог – осеннее небо в элегии, посвященной все тем же Тумасову и Рябиковой, ворон и мяч в «Мандельштаме», женщина и казенный дом – в «Блоке» и т.д.).
Если сможешь – прости и помни.