Дымог солнечного барабанда

– Ты объясни мне, что такое ЗЛО? – спросил один богач путану. – Представь себе, что Деньги - я. И объясни, кто я такой.
– Я б рада бы, но время - деньги, – решила распрощаться с ним она.
– Но ты ж сказала только что, что Деньги - ЗЛО. Не время, нет! Тебе я двести баксов заплатил, а сутки не прошли ещё - я засекал минуты: семь минут осталось. Что ЗЛО? Кто я такой, ответь мне.
– Что ответить? – бессмысленно не понимала та, тоскливо глядя в пустоту.
– Есть зэковская аббревиатура, – пояснял клиент, – «Завсё Легавым Отомщу. А есть другая сторона монеты или же луны, с обратной стороны которой, на лбу написано слово «добро»… И множество других определений формирует это слово. Каким определениям подвластен я?
– Не знаю я, отвянь, – заутомлённо выдыхала юная путана.
– Ты, лучше, время не тяни, давай, – увещевал её богач, – пока мест шесть минут всего осталось. Ответь мне быстро на вопрос, а то… Придётся мне платить ещё одну двусотку, чтобы ещё на сутки задержать тебя. И ты пойми, что бабок у меня немерено, могу хоть жить с тобой я; я больной. Но на вопрос ты мне ответишь, покуда не отстану от тебя я. Ты понимаешь меня, крошка. По двести баксов в день, то для меня что семечки раз в сутки лузгать – раз в сутки дым в глаза пускать. Меня ты понимаешь, киска? Смотри на время: время убегает – уже уж полшестого, пять с половиною минут в твоём распоряжение осталось… Ты будешь отвечать мне, и не зреть как в тупой корень на меня?
– Что отвечать-то, я не поняла? – бубнила та нелепо.
– Представь себе, что оскорбила ты меня: назвала злом меня ты невзначай. Молчала б ты и не блистала своим замудрым красноречием…
– Кого я оскорбила? – всё она бубнила, уставившись по-идиотски в пол. – Ничё не понимаю.
– Я - Деньги, – повторял он как дурак. – Я так решил, что Деньги я… А если честно, то… Больной я очень человек. И время у тебя выходит. А ты так и не извинилась за несуразицу, что донеслася от тебя. Что ж делать мне с тобой тогда?
– Плати две сотни баксов, – ожила она, – и я твоя - вторые сутки. И делай всё, что хочешь.
– Да нет уж, крошка, РАЗМЕЧТАЛАСЬ! – вдруг усмехнулся клиент странный. – Раз Деньги я, то деньги - плоть моя, да и душа, а тот фальшивый дым, что дунул я в мозги вонючке-сутенёру, то моя рвань; хреновая одежда. А душу с плотью по кусочкам раздавать я не могу. И здесь уж ты не обессудь.
Путана тут же налетела на двусотку, что «богачуга» этот сунул ей минуты две назад; всю перерыла, всю обнюхала и посмотрела на мерзавца как на зверя:
– Ты чё мне сунул, мать твою! Тебе ж за это голову свернут! Ты баксы натуральные давай! А это левое фуфло засунь себе…
– Ты, киска, очень слабо представляешь, как трудно подобраться к истине; как сложно все барьеры перепрыгнуть, чтоб денег истинных достичь. За то достигший денег чудачёк уверен, что все дальнейшие барьеры ему теперь легко доступны! Ты «потрудилась», например, задаром и вот я - Истинные Деньги, но… плоть моя с душой, как видишь, не очень-то прикосновенны.
Путана в это время колотилась в дверь секунд уже, наверно, 45, но та мертва была, как двести баксов, что ей подсунул этот вычурный «клиент».
– Не суетилась б ты, – ей тихо говорил он, когда она уставилась в него как в пропасть гуманоида,– вокруг убито всё давно и сутенёры и…
– Чё мелешь?! – всё глубже вглядывалась в него «фея». – Открой немедленно мне дверь свою вонючую! – Была готова, верно, разорвать его она, но… близко подойти к нему боялась: какой-то неприятный он; уж как-то жутко выглядело всё вокруг него в этой зловещей спальне (и спальня из обыденной вдруг превратилася в зловещую).
– Представь себе, что я убил тебя, – так он решил ответить на вопрос её, – и ты в моей бездонной спальне; из этой спальни не проснуться уж тебе. Такая странная бумага я. Никто и никогда меня не пробовал понять, и вряд ли кто когда поймёт. Всех жизни уношу я за собою в их повседневной суете – всем надо есть три раза в день, а чтоб поесть, зовуся я. Никто не пробовал не есть – того б не съел бы я тогда; тому бы Бог покланялся бы в голову. А я как будто бы являюся посредником между добром и ЗЛОМ.
– Ну хорошо, – внезапно отмагнитилася от входной двери путана, – что хочешь от меня ты, говори. – Решила неожиданно она остепениться.
– Хочу, наверное, чтоб ты сожгла меня, – пожал плечами чудачило этот, как будто бы ни в чём ВСЁ не бывало.
– Как именно мне надо сжечь тебя? – на всякий случай уточнила проститутка.
– Как деньги настоящие, – пожал опять плечами удивлённо он, – чтоб могикан последних не было. Сожжёшь? Достанет духу у тебя? Не будет денег настоящих и не будет зла, поверь. Всё зло тряпичным сразу станет. Во мне всё зло заключено. Один я; мало одного меня, но… это только кажется, что мало. В толпе не чувствуется силы; мощи. Вся бездна кроется обычно в ком-то одном. Спали меня. Сожги всю спальню от меня проклятую. Расстался с девственностью я сегодня. Вот и сожги всю мою душу.
– Ты, сумасшедший, выпусти меня, – пыталась умолять его она, – сожги ты сам себя, раз тебе надо так. Но я-то тут причём?
– Ты первая открыла мне глаза. Ещё ни от кого не слышал я, что ЗЛО я, истинные Деньги: вся плоть моя, душа, которые люблю я как зеницы ок… А ты мне правду горькую какую-то разлила в раненое сердце. Нечаянно разлила, отчаянно и подожги… Не то я не смогу смириться с этой правдой, как и в покое я тебя оставить не смогу.
– Ну и больной! – вдруг принялась ворчать она, – сколько живу, таких кретинов не встречала! Втемяшил себе в голову, что Деньги он, и хоть ты кол на голове теши! Ну что же ты больной такой?!
– Я думал, ЗДОРОВЕЕ всех я, пока не обвинила ты меня во смертных всех грехах.
– Тебе послышалось, что обвинила я тебя! – пыталась как-нибудь она ему втемяшить. – Всё то, что слышится тебе, всё это бред, запомни, парень. Меня уж тоже как не обвиняют, но я начхала на всех Их, извозомнивших из себя Святыни. Никто не в состояньи осудить тебя гораздо качественней, чем ты себя бы сам горазд был осудить. А ты ну прямо как слизняк: я глупость невпопад сморозила, а ты… Спалить себя собрался… Верней, меня пытаешься заставить, чтобы не вышло у тебя самоубийства!
– Да нет же, крошка, – как-то неприятно ухмыльнулся он, – ты, видимо, опять не поняла меня. Я сжечь тебя хочу, а не себя.
– Меня? Зачем? – премило удивлённо усмехнулась утренняя фея (за горизонтом выглянуло солнце, пока текла эта никчёмная беседа и «фея» из ночного фейерверка непроизвольно стала утренним «салютом»).
– Тогда сгорю на самом деле я.
– На самом теле ты сгоришь?… На самом собственном своём?
– Да как угодно, хоть на чьём.
– Ты, будто, мир хотишь поджечь весь. Да?
– Не знаю я уже, красотка. Ты знаешь, зря не подожгла ты меня сразу.
– ЗРЯ? А почему не слепо? – вдруг разыгралась неожиданно она словами.
– А потому что ясновидящий как будто я, наверно.
– И что ж ты ясно видишь? – опять ласково усмехнулась та.
– Что скоро зверь в огне проснётся… Во мне чудовищу споют огненные петухи утренний похоронный марш. Ты понимаешь, я о чём?
– Не очень понимаю, – «тормознула» вдруг она, что надо пропустив мимо ушей.
– Ты знаешь, что такое пирокинез, детка? – ей попытался пояснить он, – смотрела фильм «Воспламеняющая взглядом»? – не врубился, видно он, что маленькой совсем она тогда была, если была, вообще.
– И ты тогда воспламеняющая взглядом, что ли? – тогда попробовала она отшутиться.
– Воспламеняющая ты, – ответил он на её юмор, – а я твой взгляд. Спали меня, попробуй. Пока весь космос не сгорел… Ну что ж ты тянешь долго время? Когда ж достанешь зажигалку ты и… задымлюсь когда я, милая?
– Наверно, больше никогда. – Возможно, поняла она, к чему все эти долгие слова. – Открой мне дверь, я выйду…
– И что дальше? За дверью сутенёры лезут к нам как в сейф. Скрипя, пыхтя, друг дружку потом разливая. А у меня нет денег. Нищий я. Теперь ты понимаешь хоть меня?

Окно в то время разбивало что-то… Путана юная решила, видимо, что телекинез заработал у её «ромэо» антикварного: сейчас окно взорвёт он и поднимет её куда-нибудь подальше в космос. – Размечталась вдруг она, «упав со звёзд», из облака, куда ещё взлететь как следует эта путанка не успела, но, тяжело ударившись о больную действительность, увидела она в расколотое окно, как в сердце, вползающую лестницу (на небо), по ней, наверное, пожарники спешили.

Возможно, шутка эта вся ещё лишь только начиналась…