Сон серебряного века, ч. 3

Давно ли вода лепетала,
И липа пугливо цвела,
А нынче и липа устала,
И речка тонка и бела.

А где же эпоха расцвета,
Период тепла и плода,
Где щедрая линия лета
Над кромкой ночного пруда?

И зори, и травы, и росы,
И теплая кожа коры?
Отложены даже вопросы
До этой осенней поры.

Кто вынул из времени года –
Вершину, расцвет, результат?
Авось пригодится свобода
В подсчете верховных утрат.

Конечно, векам ли утрата
Десятки исчезнувших лет,
Однако полвека на брата –
Страшнейшая, может, из бед.

Я помню осенние вздохи,
Я вижу осеннюю хмарь –
Ровесник пропавшей эпохи,
Ее безымянный звонарь.
Конечно, природа хлопочет
И штопает лихо дыру.
Эпоху приветствует кочет
Другую, трубя поутру.

А мы, старики-малолетки,
Лишенные памятных дат,
В зашторенной времени клетке
Бессильны, как пленный солдат.

Мы памятью прошлою дышим,
Питаемся падалью лет.
Да редко нечаянно слышим,
Не к нам обращенный ответ.

Творцы непришедшего лета,
Бойцы несвершенных атак.
Небывшего времени мета,
Живой и невидимый знак.
 
1985
 
Мне тебя не хватает немного,
В ожидании годы прошли,
Не одна износилась дорога
И исчезла в грязи и пыли.

Не одно перепахано поле,
Заросло до краев лебедой,
Спеленала невольная воля
Нас одною и розной бедой.

Каждый занят единственным бытом,
Выживания вечным трудом,
И склоняемся мы над корытом,
Где Гоморра стоит и Содом.

Мирно чавкают рядом соседи,
Слышен музыки сытый напев.
Мы не встретимся здесь на обеде,
В разных странах попив и поев.

Только вытрем салфеткою губы
И задремлем устало на час,
Не разбудят архангела трубы,
Не поднимут, наверное, нас.

Мы проспим и пришествие Бога,
Мы проспим и войну и разлив,
Зарастет лебедою дорога
И зачахнет знакомый мотив –
Шума дерева, звука тумана,
Цвета воздуха, запаха трав,
Там, где панна, любившая пана,
Выполняла бессмертный устав.

Неужели осталось корыто,
Да еще не спеша – дремота,
Неужели надежно забито
Все пространство небесного рта.

Неужели уместны в Содоме
Наши сонные души давно,
И уже занавешено в доме
Серой пылью большое окно.

Неужели душонка истлела,
Замер крик на тяжелых губах,
Две судьбы, две надежды, два тела
Превращаются медленно в прах.

Ах, как птицы щебечут над нами,
Мелок звук надоедливых ос.
И в Гоморре скрипит сапогами
По Литейному медленно нос.
 
1985
 
Ну что же ты – ни звука и ни слова,
Ни возгласа, ни крика, ни звонка,
Я думал, что крепка моя основа
И для ножа и даже для курка.
 
Все выносил за годы без натуги,
Надеждой, как гранитом, защищен,
Слова мягки, шаги еще упруги,
За все грехи и помыслы прощен.
 
Ну как же так – нашел и не имею,
Ну как же так – пришел и опоздал,
Еще кричу, но я уже немею,
Слова добры, а в голосе – металл.
 
Идет процесс утраты и корысти,
Преображенья дерева в дрова,
Маляр с бельмом берет в ладони кисти
По всем законам древним естества.
 
Ведь все, увы, кончается когда-то,
Идет процесс преображенья нас.
Стоял Арбат, и нет уже Арбата,
Разрушен Рим, и свет его угас.
 
Шумел Содом, базары гомонили,
Пел карнавал на тысячи ладов,
О, сколько их – под лавою и в иле –
Народов, и судеб, и городов.
 
Поторопись – кроваво наше время,
Поторопись – колеблется гранит.
Все тяжелей бессмысленности бремя,
Что столько лет от гибели хранит.
 
Не промолчи – пока еще я слышу.
Не опоздай, пока еще я жду...
Как ждал внизу, так буду ждать и выше
Где Бог пошлет – в раю или в аду.
1985
 
Жена безнадежно хлопочет,
И дочь на машинке стучит.
Зажаренный к ужину кочет
От южной приправы горчит.
 
Какие суровые лица!
Обида на каждом челе.
Неужто же не измениться,
Однажды хотя бы земле?
 
Законы ее устарели,
И свитки распадом больны.
По-прежнему только метели
Да ветры на свете вольны.
 
А мы, по завету пещеры,
Охоты, войны и судьбы,
Являем собою примеры,
Как множатся в мире рабы.
 
Чирикает нож по тарелке,
И мысли срываются вдруг
По кругу, со скоростью белки,
Чтоб мир изменился вокруг.
 
И стали мы все без разбора
Свободны и духом сильны,
Чтоб не было больше раздора,
И ужаса тайной войны.
 
Какая смешная затея!
Закон независим и стар.
И в нас, не спеша, каменея,
Проявится гибельный дар.
 
Смиряясь, бунтуя, сгорая,
Молчим одиноко втроем,
Заложники дряхлого рая,
В который, надеюсь, умрем.
1985
 
Опять закружиться, похоже
На прежние робкие па,
Чтоб жар растекался по коже
И нежно ступала стопа.

Как та невеселая вьюга,
Как та золотая метель,
В часы голубого досуга
Запела неспешно свирель.

Лети по неяркому свету,
Где бьют родники в тишине,
Где паузы выпавшей нету,
А только – заря на окне,

По нежному лапнику ели,
По коже березы скользя.
Послушай, мой друг, неужели
Без этого выжить нельзя?

Увы – невозможно... И немо
Грядущее с прошлым сошлись,
Какая прекрасная тема –
Моя настоящая жизнь.

Зеленое поле над лесом,
И желтое поле внизу.
С каким неземным интересом
Я прошлое в гости несу.
Качаются ветви тугие,
И розовый свет невесом.
Ну кто мы на свете такие,
Чтоб стать золотым колесом...
 
1985
 
Засыпана снегом аллея,
Темны и глубоки следы,
Отсюда сегодня виднее
Деревья у сонной воды.
 
Под той монастырской стеною,
Под той жестяною трубой.
И это пребудет со мною,
И это пребудет с тобой.
 
Пока я скитаюсь по свету,
Пока я надеюсь и жду,
Пока еще канули в Лету
Лишь листья в осеннем саду.
 
Пока еще канули в Лету
Лишь тропы, стена и трава,
Лишь то, в чем бессмертия нету,
А только природа жива.
 
Прижми поплотнее ладони
К шершавой и теплой коре,
Постой на осеннем перроне
В последнем святом сентябре.
 
И слушай, как движутся крови,
Как ухает сердце в груди –
Так сумрачно, нежно, так внове,
Что жизнь не страшна впереди.
 
Как падает снег осторожно,
Как тихо проходят года,
Как было бы все же безбожно,
Не встретить тебя никогда.
 
1985
 
Как медленен, медлителен восход,
И как закат торопится остыть,
Как долог день, как быстротечен год –
Как этот смысл в душе соединить?

И в этой несуразности вещей,
В отсутствии единого ключа
Мне ближе вдруг погубленный Кощей,
Чем два его наивных палача.

Не воскресят ни музыка, ни речь,
И даже ворожба не помогла.
Какой урок – бессмертье не сберечь...
Убить. Сломать. Тайком. Из-за угла.
 
1986
 
Нас немоте учили рьяно,
Ломая глаз, корежа слух.
Уху казенного Демьяна –
Вливали в плоть, попали – в дух.

О, как мы были совершенны,
Послушны были до конца,
Как нас пугали перемены
И смены крестного отца.

Сажали нас, и мы садились,
Нас поднимали, мы брели,
И все же не переводились
И размножались, как могли.

И вот теперь нас слишком много,
И все имеем, что дано,
И доморощенного бога,
С громоздкой свитой заодно.

Спешим, гордясь и не переча,
Все ближе цель, которой нет,
Двадцатый век, веков предтеча,
В которых мы оставим след.

Где будет время передышки,
Для тех, кто умер и воскрес,
Где с пулеметом ангел с вышки
Взирает весело с небес.
 
1987
 
Вроде как бы все поярче,
Где-то мир и где-то бой,
Что же ты вздыхаешь, старче,
Под сигнальною трубой.

Что не двинешь в эту драку,
Не зайдешься в кураже,
А живешь, подобно раку,
На десятом этаже.

Пузыри пускаешь густо,
Забираешься на дно,
Где уклюжая лангуста
С патефоном заодно.

Шарф замотан, как удавка,
И очки торчат во лбу.
Под рукою толстый Кафка
Молча слушает пальбу.

И халат до пят из ситца,
Вата плотная в ушах,
В клетке сонная синица,
А в глазах усталых – страх.

Вот и вся картина мира,
Развевает еле мглу.
Да раздавленная лира
Грудой свалена в углу.
 
1987
 
Мы с тобою в мире грез,
В мире пагод и дождей,
Где ни ветра, ни берез,
Ни развалин, ни людей.

Мы с тобою в мире сна,
Где весь век – и под, и над –
Ты всегда была одна,
Жизнь вперед и смерть назад.

Где пустой и гулкий дом,
В сети рыба на стене,
Сто огней горят кругом,
И снаружи, и во мне.

Тени вьются от огня,
Шорох, шепот рук и стон,
Не уходит от меня
На двоих открытый сон.

Кровь стекает по руке,
Влага стынет на груди,
То, что было вдалеке,
Стало просто впереди.

Бьется рыба, сети рвет,
Стоны глуше и нежней,
Запрокинут узко рот
Среди медленных огней.

Тихо плещется весло
О соленую волну,
Все, что время унесло,
Так легко доступно сну.

И качается стена,
И внутри светлей огни.
Тихо вздоху – «я одна» –
Вторит эхо – «мы одни».
 
1988
 
Я прошу у тебя не пощады,
Не надежды, не жеста вовне,
А – как милости или награды –
Каплю памяти обо мне.

Я прошу не великого слова
И еды до вторых петухов,
Ненадежного тайного крова,
Заменившего минувший кров.

Слава Богу, не все еще нити
Нас связали с тобою до дна,
Еще солнце не стынет в зените,
Ты не любишь, а лишь влюблена.

Мне до рабства осталось полшага,
Я уже без тебя не могу,
Разлетается прахом отвага
И на этом и том берегу.

Все я мог, что мне брезжилось еле,
Все я смел, что касалось руки,
Помогите подняться Емеле,
Силе нежности вопреки.

До колен, до поднятого века,
До смотрения снова на свет.
Велика у времен картотека,
Только места в ней сильному нет.

Не могу я, не думай, не надо,
Низведи до раба до конца,
Где дойду я до самого ада,
До потери души и лица.

Но и там, изувечен и мечен,
Прежде, чем себя бедно распять,
Безнадежен, безбожен, невечен,
Я скажу тебе молча опять –

Вот без этого долгого мига,
Чем душа и больна и пьяна.
Не раскрылась бы древняя книга,
Чтобы наши связать имена.
 
1988
 
Что мне снится в такую пору,
Что мне видится, не пойму.
То ли катится месяц лениво в гору,
То ли ветер гуляет в моем дому.

Одичали без солнца ели,
И осыпались с них снега,
Не мешайте молиться Емеле
За убитого им врага.

Где-то в сердце хлопают крылья,
То ли филин ухает, прост.
Отплясала свое камарилья
Средь моих семиглавых верст.

И от пепла чернеет поле,
И мутна от кислот вода.
Я в нелепой дурацкой роли
Ставлю рваные невода.

Попадается мертвая рыба,
То башмак, то пальто, то черпак,
Все, конечно, достану – ибо,
Я сегодня, увы, рыбак.

И стою у разлива грязи,
Нагибаюсь, как заводной,
В непонятном еще экстазе,
Под зачуханною луной,

А кругом наугад просторы,
Все болота, леса, вода –
Все, что щедро оставили воры,
Дураку – уходя навсегда.
 
1988
 
Я смотрю на свое окруженье,
Современников бедную тьму,
И рискую сказать, что движенье
Моему не доступно уму.

Мне не ближе вчерашняя драка,
Что украсила нынешний век,
Чем созвездие Девы и Рака,
Чем песком занесенный ковчег.

Одинаково чужды и близки
Свинство Брута и Цезаря спесь,
И железные вдаль обелиски
От шумеров и галлов до днесь.

Что мне это протухшее чудо,
Что дырявило деда свинцом,
Этот бурый заштатный иуда,
С незастегнутым глупым лицом.

Это время во всем виновато,
И эпоха, туды ее в глаз,
Не душа, а стеклянная вата
Чуть звенит и колеблется в нас.

И живу я в просторном загоне,
Не чужой и не свой никому,
Еле кланяясь Ване и Моне,
Что хозяева в этом дому.

И мечтаю грядущего ради,
Что загоны отправят на слом,
И поселят меня в зоосаде
С обезьяной в затейливый дом.

Буду прыгать я с ветки на ветку,
С Цицероном и флейтой в ноге,
Да еще бы потолще соседку,
В красно-белом одном сапоге.

Может все это, в общем, неплохо,
В чем-то даже, возможно, на ять...
Все же люди, и все же эпоха,
Что с них спрашивать, что им пенять...
 
1988
 
Губами обойти твою страну
И пальцами скользить неповторимо,
Что не дано ни мысли, ни уму,
Что мимо тьмы и света тоже мимо.

И вот когда ты вскрикнешь в первый раз,
И позовешь, и сядешь на колени,
Слезой закрыт, проплачет в губы глаз,
И тьма сомкнет неразличимо тени.

Когда войду торжественно до дна,
До дна души, и воли, и рассудка,
Туда войду, где ты была одна,
И где одной и бешено, и жутко.

Какой волной накроет нас тогда,
Какой размах швырнет, в какие дали,
Где станет красной талая вода
На бело-золотистом покрывале.

И дальше крут, и дальше невесом,
И дальше то, что возвышает тело.
Крылом, веслом и медным колесом
Невыносимо, тайно, неумело.

До точки той, до края, до конца,
До выдоха, до стона и испуга,
Где звякнут два невидимых кольца,
Как колокол и камень друг о друга.

И дальше сон, и ветер, и родник,
И света сень, и медленные руки...
Как будто был один и вдруг возник,
С тобой в одно и в голосе, и в звуке.

И так тепло и бело, и вовне,
Что медленно подрагивает кожа.
И все в тебе, и все теперь во мне
Неразличимо, чудится, похоже.

А за окном кружатся дерева,
И лики их и сумрачны и строги,
И все на свете бывшие слова
Нам равнодушно – грубы и убоги...
 
1988
 
От кончиков пальцев ног
До кончиков пальцев рук,
Пока завершит восток
Свой золотой круг.

Пока не начнет свет
Падать стремглав прочь,
Сто пробежит лет
И еще одна ночь.

Лодка лежит на волне,
Парус на ней прям.
Губы мои в огне,
Подобны уже волнам.

Берег во тьме покат,
Вода бежит, тяжела,
Кто-то во тьме, крылат,
Бьется в колокола.

И над живой водой,
Тихо шумит хвоя:
Полунеслышно – «Твой»...
Полунеслышно – «Твоя»...
 
1988
 
Такая жажда весом в полглотка,
А сердце гулко падает с откоса.
Дорога над мостами коротка,
От крымских плит до паводка и плеса.

Вот здесь, где от реки через дома,
Меж гаражом и Млечною дорогой,
Мы целый раз совсем сошли с ума
В зеленой осени холодной и убогой.

И где-то плыли юг или восток,
И где-то плакал брошенный ребенок,
Ты на коленях у небесных ног,
Родная от запястий до гребенок.

Ломался лед, шумели поезда,
И музыка замерзшая дрожала,
И та, внутри текущая звезда,
Свои круги до выдоха снижала.

А мир спешил, заботы торопя,
Но сквозь огни, и очередь, и руки,
Вознесся луч, на вылете слепя,
И рос и гас в полуживые звуки.

И клокотали, булькали во рту,
Они перемещались и кипели,
И медленно взрывались на свету
Под кап ноябрьской бешеной капели.
 
1988
 
Эти гвозди, вонзенные в древо,
Разворочена синяя плоть.
Почему тебя, медная дева,
Положил ко мне в руки Господь.

Почему полупролито тело
На траву, что примята рукой,
Это солнце на дерево село
И течет по ладоням рекой.

Я дождем его веки омою,
И в ладони свои соберу,
Это раньше водою живою
Называли туман на юру.

Ну кому это будет понятно,
Что ни звука здесь вымысла нет,
В небе синие движутся пятна
От пролитых в ладони планет.

Что мы выпили осени мимо,
Что пролито и утекло,
Может, горечь разбитого Рима,
Что для нас сохранило стекло.

Может, то, что пролито не нами,
И не тем, что течет впереди,
А летящими вглубь временами,
Наклонившими руки к груди.
 
1988
 
Как бешено люблю я эту воду,
Что хлещет сверху, золотом дымясь,
Лицо и грудь подставив небосводу,
Я с ней вступаю в медленную связь.

Деревьев ветви желты и прозрачны,
И алых маков головы влажны,
И облака – и дымчаты, и мрачны –
Из края в край плывут, обнажены.

И я молюсь и плачу не напрасно,
И вот вверху, пронзив земной зенит,
Кривой зигзаг колеблется прекрасно
И колет вдрызг гранитный монолит.

Гроза моя, сестра моя по страху,
По ужасу, по свету и огню,
Залей дождем казенную рубаху,
Дымящеюся влагой парвеню.

И задыхаясь, чудом пораженный,
Я в травы на колени упаду,
Полуживой, уже полусожженный
В твоем, гроза, божественном аду.
 
1988
 
Сомкнутся губы на губах,
И руки на лугу.
Прости меня за этот страх,
Иначе не могу.

И ветер будет рвать траву,
И слезы течь во сне.
Скользить и падать наяву
Придется только мне.

А вам лететь, сплетясь в кольцо,
Кружиться надо мной.
И ваше общее лицо
Принадлежит одной.

И пусть наш сон продлится так,
Чтоб, нежностью раним,
Зажегся в небе Божий знак –
И две звезды над ним.
 
1988
 
Поиграй мне тихо,
Пальцами дрожа.
Где цветет гречиха
И бежит межа.

Выдохом и вздохом
То наворожи,
Что потом по крохам
Соберем во ржи.

Что потом устало
Ляжет на траву,
Чтоб опять летало
Слово наяву.

Чтобы было вволю
Нежности и слез,
Чтобы плыл по полю
Хоровод берез.

И качалась лодка
Еле на волне,
И спешила кротко
Ты опять ко мне.

И опять кружило,
И опять несло
Медное кормило,
Хрупкое весло.

И текла не грозно
Грубая вода...
Никогда не поздно,
Слышишь, никогда.
 
1989
 
Ну что ты качаешь мне сушу
И рвешь телефонную нить.
Уронишь стеклянную душу,
Которую не в чем винить.

Крыла этой черной хламиды
И пони попона красна...
Мне так надоели обиды
За время нештатного сна.

Мне так надоели печали
И слезы во имя вины.
Мы тех, а не этих встречали
С работы, совсем как с войны.

Какая воздушная кожа
Внутри или около дна,
Где нежность на нежность похожа,
Что только ладони видна.

Где плачут невидимо веки,
Доверчиво в мир отворясь.
Дай Бог, чтобы эта вовеки
Не кончилась тайная связь.

И птицы летали по кругу,
Высоко над бричкой в снегу
В такую нерусскую вьюгу,
В засыпанном снегом лугу.

И двигалось то, что начнется,
И плакало то, что сбылось...
И падало в омут колодца,
Что падает шара насквозь...
 
1989
 
Медовые губы твои горячи,
И белые руки твои – холодны.
Горят на окошке четыре свечи,
И звезды сквозь пламя видны.

Качаются стены, стрекочут часы,
И воздуха дух распирает звезду,
Судьбу и любовь положив на весы,
Туда и обратно тебя я веду.

Какая дорога, душа в потолок,
Стена помогает усердно пути,
Быть может, последний прекрасный урок,
Который нам вместе проплыть и пройти.

Случайная крыша, короткий приют,
И все не кончаются – дух и прыжок.
И ангелы где-то высоко поют,
И все не проходит удар и ожог.

И я открываю навстречу глаза,
И плечи сжимаю с усердьем ножа...
А где-то на привязи бродит коза,
В тумане от холода кожей дрожа...
 
1989
 
Когда я с тобою венчался
На этой земле неживой,
Серебряный всадник промчался
Над самой моей головой,

Поводья сжимая рукою,
В трубу золотую трубя,
Он клялся одною тобою,
Что любит отныне тебя.

И мне не осталось иного,
Как вторить убого ему...
И падало бледное слово
Над всадником в бедную тьму.

И звезды лениво светили,
И месяц взошел и погас.
И меряла версты и мили
Судьба, отлетая от нас.
 
1989
 
Еще одно непониманье,
Немилосердное вполне.
Еще одно напоминанье
О судном дне.

Еще одно скрипенье древа
По обескоженной сосне,
Еще одно, святая дева,
О судном дне.

И я в тиши убогой сени,
И в заполночь текущий час,
Я опускаюсь на колени
Во имя Вас.

И дай вам Бог не знать печали,
Обиды судного огня.
Чтоб вас другие понимали,
Как вы не поняли меня.
 
1989
 
Как медленно уходит ощущенье
Во рту тепла от меда и росы,
Минуло Рождество, потом Крещенье,
И вслед уже – распятия часы.

И все равно сквозь сумраки и светы,
Чистейший образец и линии, и дна,
И тень моей сорвавшей кометы
В той пустоте так явственно видна.

Вверху в углу – распахнутые губы,
Закрытые глаза сквозь белый дым,
А выше чуть – серебряные трубы
И ангел, что рожден и выжил молодым.

И я тебе молюсь руками исступленно,
И плачу я тебе, колени преклонив,
Бессмысленно, беспечно и влюбленно,
Дыханья слив в единственный мотив.

И как бы жизнь и кем ни разметала,
В какую медь шутя ни отлила,
Надежнее и слова, и металла
Четыре наших бешенных крыла.
И никогда не вырваться из плена,
Не оторваться, выплыть, отболеть...
Я повторяю, преклонив колена,
Сжимая плеч сияющую медь.
 
1989
 
Ночь и звезды, и ствол за спиною,
И упругие ноги теплы,
И качаются вместе со мною
Две широкие ветви ветлы.

И песок осыпается тихо,
Лист дрожит на ветру, невесом,
И срывается в небо шутиха,
Плещет в заводи медленно сом.

И играет, и в кольца тугие
Свое тело упругое вьет.
Мы с тобою совсем не другие,
А, быть может, и наоборот.

Плотно, плотно, почти неподвижно,
Еле-еле на грани грозы,
По оценке всеведущих – книжно,
По закону ножа и лозы.

О, как бел этот сок на разрезе,
На изломе кровавой коры,
По теории Карла Боргезе,
Захороненной в чреве горы.

И толчками до края, до выси,
До упора, до света и дна...
Схватка нежная волка и рыси
Только Богу случайно видна.
 
1991
 
                «...Да, скифы мы...»
                А. Блок
 
Нас нечего жалеть и собирать по крохе
Сиротские пайки и драное сукно,
На жертвенном огне очередной эпохи
Нам место главное не зря отведено.

Мы только вширь росли от каждого удара,
Великие в мече, убогие в речах,
И бешеный замах – страна земного шара –
Немного подувял, но вовсе не зачах.

Мы в малый срок прошли от Эльбы до Аляски,
Раскол перенеся по суше в Новый Свет,
Швыряя динамит под царские коляски,
Двуглавому орлу переломив хребет.

И не меняет суть очередная смута,
Разлад и передел, бегущих череда.
Уже не изменить грядущего маршрута,
Как не меняет путь весенняя вода.

И пусть купцы спешат, свою добычу множа,
Трясут себе мошной и радуются всласть,
Под снятою – у нас другая лезет кожа,
Под сброшенной – уже другая зреет власть.

Оставленный простор, шутя, вернется снова,
Окажется внутри железного кольца.
И жертвенная кровь преобразится в Слово,
Которой – ни границ, ни края, ни конца...
 
1991
 
Еще одна раскрыта дверь,
Распахнута стремглав.
Еще один родится зверь,
Движеньем смерть поправ.

Вот тень дождя у края губ,
Течет зеленый ток.
Как отсвет этой кожи груб,
Бесстыден и жесток.

И как он держится, дымясь,
У света на краю,
Какая вогнутая грязь,
Как змея шаг в раю.

Еще нездешний силуэт,
В иное царство вход:
И ничего, похоже, нет,
И нет наоборот.

И кровь смешалась с молоком,
С дождем – ослепший пот,
И в горло пролезает ком,
Открыв навстречу рот.

Вверху дымятся дважды два,
Насквозь горит свеча.
Луну смещает голова
К звезде внутри луча.
 
1991
 
Далеко, далеко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.

Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.

Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,

Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.

Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу –
До встречи всегда и до Судного дня.
 
1991
 
Закачай меня качанием
Светло-желто-голубым,
Заколдуй меня молчанием
Или шепотом любым.

На краю стола высокого,
В белой марлевой воде,
В оперенье белом сокола,
Пролетавшего нигде.

Обведи каемкой красною
Губы бережно вокруг,
Той печатью не напрасною,
Мой прибитый к сердцу друг.

И айда под своды лестницы
И под арочный пролет,
Где свеча – моя ровесница –
Белым пламенем зальет.

Белый с красным цвет венчаются,
Два пространства – как одно,
Облака вверху качаются,
Под ногами ходит дно.

Прорастает расставание
Только встречей впереди.
И любое расстояние
Слишком крохотно в груди.
 
1991
 
Прощайте, милая, так бережно и бедно,
Прощайте так, как водится у Вас.
И не смотрите горестно и бледно
Из Ваших непокорных тусклых глаз.
 
Я счастлив был немного и немало,
Поболее – всегда, подалее – нигде,
Где музыка нездешняя витала
Веслом – по небу, солнцем – по воде.
 
Искусственных цветов оранжевые лики
Я положу на редкие следы,
Поверх помятой Вами повилики,
По низ упавшей свысока воды,
 
Мне не о чем расспрашивать ушедших
И незачем встречать их впереди,
Довольно пожилых и сумасшедших,
Я ими сыт и в мире и в груди.
 
Я побреду по брошенной аллее,
Березы ствол поглажу не спеша,
Мне в этом мире дале и жалее
Своя еще уснулая душа.
 
1992
 
Губами по небу до горькой звезды
Добраться немыслимо в бедном полете,
В бумажном валежном вальяжном замоте,
У самой туманной желанной воды
 
Я руки в поток погружу неспеша,
И ветром одену прозрачные чресла,
Смотрите, случайно навылет воскресла
Не та, не другая – иная душа.
 
И бережно ветер ласкает волну,
И бережно воды вдоль ветра струятся.
Не надо, мой милый, дрожать и бояться –
Не пить голубыми губами луну,
 
Не надо кружить волосами во тьму,
Как штопор в бутылку по самое брюхо.
Не надо дышать в беззащитное ухо,
Пространство небрежно доверив ему,
 
Сжимая все небо, как пальцы в кулак,
Полнее, теснее, до самого взрыва,
Чтоб солнце упало устало с обрыва,
Как тело упало устало в гамак.
 
1995
 
Заклятье пало почему-то так,
Как падает не занавес, но штора,
А, может, свет дрожащий светофора,
А, может, на пол – стершийся пятак.
 
Заклятье отлетело, истекло,
Как влага из разбитого корыта,
И вот оно закрыто и забыто,
Как вдребезги разбитое стекло.
 
И голова от туловища вдаль
Куда-то плавно унеслась поспешно,
И стало вдруг грешно, точнее, грешно
В крутом рассудке размешать печаль.
 
И все опять звенит, напряжено,
Все на пружине взведено и сжато,
Как будто в стены дряхлого Арбата
Господь прорезал круглое окно.
 
И я смотрю на мельниковский дом,
И рук твоих тепло стекает в душу.
Я, может быть, и этот дом разрушу,
Что дался нам с таким большим трудом.
 
Девятый день сплошного января,
Зеленый чай пролит во время оно,
И ты, босая, сладко спишь у трона,
В растворе спирта пальцы растворя.
 
1999
 
Ангел мой святой и грешный,
Над землею неутешной
Не бросай меня, паря
На исходе января.
 
Не бросай меня в начале
Жизни, света и печали,
Смерти, ночи и зимы,
Где с тобой бессмертны мы.
 
Не бросай в конце начала,
Где ты тихо прокричала
Громким шепотом: - Увы,
Мы заложники Москвы.
 
А когда забудешь все же
Этот жар, круги по коже,
Не оставь меня в пустыне,
Где лишь Бог кружил доныне,
 
И вверху, над облаками,
Обними меня руками.
Наяву забыв вполне,
Не оставь меня во сне.
 
1999
 
Не потому я начинаю лет,
Что выпал срок почину и началу,
А потому, что растопила лед,
Что душу сковывал устало,
Она, единственная, та,
Похожая на власяницу,
Моя забытая мечта –
Уехать за поэтом в Ниццу
На пароходе том пустом,
Сойти поутру спозаранку
И выстроить из ветра дом
С окном, распахнутым на Якиманку,
И там уткнуться в бледный текст,
И там уснуть, и так разбиться,
Что душу выплеснуть окрест
Безоблачно, как та же Ницца.
 
1999
 
Оценила бедные пожитки,
Вместе с мужем, брошенным вчера –
Кофемолка, кафельные плитки,
Сложно перепутанные нитки,
Пуговицы, кольца, веера.
 
Оценила, подвела итоги,
Подсчитала тщательно и зря,
Каждому досталось по дороге,
Да по счастью, как иголка в стоге,
На излете света января.
 
Волосы устало уложила,
Губы чуть заметно подвела,
Над диваном тихо покружила,
Полежала, нежно поблажила,
Сок морковный лежа попила,
 
Двери нетяжелые закрыла,
Окна занавесила. Потом –
Все что было незаметно сплыло,
Так же постепенно тает мыло,
Так же незаметно рухнет дом.
 
Задремала, наяву уснула,
Под щеку ладони положив,
Чтоб не слышать гибельного гула
В вечности вертящегося стула
Узкого кривого для двоих.
 
1999
 
Это жизнь налетает как ветер,
Крышу рвет и бросает во тьму,
Словно нету мне места на свете
Даже в собственном бедном дому.
 
Что я значу средь этой юдоли,
Что оставлю на скучной земле?
Крохи мысли в убогом глаголе...
Крохи уголий в белой золе...
 
А еще – невесомее пуха,
Незаметнее тени тенет,
Тускло, тускло, устало и глухо
То ли женщина, то ли старуха
Мне прошепчет в отверстое ухо
Безнадежно и бережно: - Нет...
 
2000