Траур по семейной жизни

Траур по семейной жизни. Все ходили в черном. Даже мальчик-с-пальчик. Но мне задают вопросы о влиянии литературной формы и художественного вкуса. Что я отвечу? Мысли, мысли… мало рецензий. Плюнет критик, а иногда плюнет сахаром. Но вера хасидская в рава-баламута крепнет. Что там кусок крайней плоти – ничего не стоит. Но порядок! У америкосов – деньги, у наших - порядок. Счастье крокодила.

Вера в триллионы клеток, посылающих друг другу сигналы. Каждый сигнал – убийство. Я убийца. Но сказано мне было, – не убий. Что такое, как же так? Борхес – библиотекарь, Крылов – кажется тоже, из этих, архивариусов. А я кто? Дронтова кость. Дубль пусто-пусто разбитый в азарте козлом. Письма самоидентификации никуда не доходит. Девушки жалеют, но … не понимают. И все это на святых территориях, где друг друга мочат враги человечества. Нет, это не еврейское счастье, это –счастье крокодила. Кому-то нравится, кому-то нет.

А вы спросите, – а цель? То есть цель акта коммуникации. Они меня хлыстом, я их дурилом. Приколоться, и заняться делом, заполнять своими генами полкоролевства.

Но для этого нужна семья, семейная жизнь, взаимопонимание, - чтобы гены свои распространять от Иерусалима до Звезды. Нагадить на Афины, и вперед в Цфат. Есть там в Цфате такая лестница – слышны шаги. И процент самоубийств, - боже! – какой высокий процент самоубийств. У америкосов – деньги, есть, на что потратить денежки, на перестройку мозга, на реконструкцию личности. А у нас, хасидов, только веселая песенка, песочный танец в черных шляпах, но зато в субботу – праздник, день заслуженного отдыха. От радости, от веселья, от праздника – трещит крыша. Но – если в крыше дырка – дом нужно оставить. Так думают арабы. И мы им наделали дырок в крышах. Еврей – рыба. Тора – вода.

Ах, какой дибух на картинке! Повесить, повесить! Десять шекелей в день – доплата на такси. Остальное за свой счет. Никто ничего не поймет. Музыка какая-то. Не дотягивает до Фолкнера, но лучше Венечки. А хасидам нужно что? Да, чтобы проще было запомнить. Текст сворачивается в слово. А слово – как бы матерное, маме – радость.

Исследования сознания нужны, не правда ли? Что говорил Мойша Бланк – народу требуется кинематограф. Народ читать не может. Кто начинает читать – выходит вон. Нужно балансировать. Одна нога на святой Торе, другая в воздухе. Ах! Крик. Пишем и пишем, тома собраний сочинений. Это уже не крик, это уже объяснительная записка. Почему каждый день – мог убить самого себя, но не сделал шаг в сторону бессмертия. А потом все равно умрешь, скажут о тебе и плохие слова, и хорошие. Народ и равы едины. Так считает хасид. Хасид всегда рад. Его мама тоже рада. Так крокодилы и живут, мчатся к звездам сквозь кости.

Каждый прожитый день – пинок под зад, в космос. Случайная встреча – elephant talk. А мне говорят – мы тебя уволим за то, что ты надел новые башмаки, когда следовало, подумать головой, и одеть старые… Ничего себе причина увольнения! А семья? Я же должен таскать домой еду. Но – цвет черный. Bye.

Где же зеленый цвет? Когда можно начинать движение в ту сторону. Где ты живешь? Вместо свастики тебе явилась на перепутье шестиконечная звезда. Оккупационный плакат снился всю ночь – смеется, смеется критик, кривя гниющего рта оскал. Вот, я и стал – этим критиком. Проиграл все, что только мог проиграть. Но, такова жизнь, и в Квебеке тоже.

Как мало нужно (времени!), чтобы создать шедеврому. Маслом. И как много времени нужно в цепи серых буден. Я знаю, что путь этот труден. Батюшка хихикал, и перехихикал. В серных завесах – красный занавес. На траве дрова, на дровах – огонь. Шрифт, видите ли, жирный. А я сижу. У каждого своя тюрьма, у меня, хасида, своя. Боже, боже, боже. Почему я не Исайя. Коростами покрывается диктофон.

Перемешивать или перетаскивать. Вот в чем вопрос. А родина, она прокормит. Все будет стабильно – бросимся продавать brain tonic. Среди женщин в черном попадаются продавцы салата. Исследуем некое пластическое ничто. Выращиваем мотоциклетки. Хорошая мотоциклетка, а ты ее – в религиозную школу. Они тама читают Вольтера, Блейка на вавилонских языках, но справка – с апостилем, что веришь в единое.

Попробуем это. Телефон на sprint уже успел переключить, ваучеры отоварил кредитными картами только для резидентов америки и канады. Чего еще пожелать, ты, крыса Шушера… Помнишь, на подоконник вывалил две дюжины кредитных карт, а во дворе сморкались ученики Порфирия Иванова. Все же лучше, чем Иван Глазной. Точнее тот самый Иван, с третьим глазом, которого в Атланте не любят, не переваривают, видите ли, пьесы Марининой, а детективы – читают. Талаантливая ханаанская землица. Растут здесь розы и клубника. Есть ли в этом, один смысл, два смысла, пятьдесят смыслов. От Голландии до Германии, летом бродит призрак – юноша из бывшего сссра. А зимой – пакует карандаши, чтобы в религиозной школе – учились и так далее, как завещал пахан.

Цветная карамель. Сухой серпантин. Выше, выше – залезаю на новогоднюю елку. Так ведь и долезу до гражданского смысла. Пафосом поперхнусь. Письма буду жрать. А мне говорят – ты ничего не чувствуешь. Что такое, как же так? А секс? Да и форма художественная как опередит содержание, так кончит. Ага! Вот он мой Буратино, пришел из школы. Сейчас мы ему достанем из холодильника пакет клубники. А сам я… Что мне сказать. Состояние выиграл. Пошел, видите ли, продавать траву жизни. А тама не ждали. Всем спасибо.

Вылезет эдакий червь марсианский, устроит борьбу миров. И сам я утрусь около очага. Не одна, так другая. Что там club hotel?



* * *

В кубок русского вина,
Опять кидая отраву,
Про сон, еду, секс забывая,
Поднимаюсь опять со дна.
Целуя крест,
И крестясь металлом,
Ожидая от неба
Только одну лишь Благую Весть.
Прощаясь со старым...
Прощаясь со старым...
Прощаясь со старым...
Мои калькуляторы
Устали от краха,
Мне ни к чему стимуляторы,
Опираясь на Иоганна Баха,
Привыкаю к новому ритму...
Привыкаю к новому ритму...
Привыкаю к новому ритму...
Я был бы жесток,
Если бы не был так жалок.
Моя голова устала от палок,
Внутри моей головы стучит
Ваш тупой молоток...