дамская история

В то далёкое лето ходили почти что ощупью.
Над Москвою висело карой тяжкое марево.
Да и лето минувшее было таким же, в общем-то.
Солнце словно накрыли несвежею пыльной марлею.

Всё такое, да не такое. Прошло же тридцать лет.
Наша лиргероиня уже не девочка – тётенька.
А торфяники также горели, конечно, в принципе.
Но её-то основа в  давнее лето соткана.

Я тогда изучала урловых дворов обычаи,
Обретая неуправляемость, борзость, взбалмошность.
Катя с тихим упорством готовой к труду отличницы
В разнотравье полусухом добывала бабочек,-

Она честно пыталась заданье  на лето выполнить.
Да, ещё…Отцу её, - понятно не трезвому,-
(он потом был рад - в электричках просил на выпивку)-
Дяде Коле, трамваем обе ноги отрезало.

Подавали. Никто не высчитывал возраст Коленьке.
Инвалиду войны! Пускай бухой и обоссаный.
Что он знал про войну? Ожидание треугольника
Да буханка черняшки, что мать пленным немцам бросила.
 
Впрочем, мы отвлеклись. Что же, в Катьке черствеет пряничком,
Когда в нежную плоть капустницы или бражницы,
Смуглой ручкой пыльцою пёстрою перепачканной,
Будто жертвенный нож воткнёт булавку портняжную?
  *               
Тем же летом смурным к тёте Варе своей Омельченко,
Погостить приехал племянник Серёга Чабриков,
С Украины он был. Городок неказистый, меленький.
Кроме шахт, Дом Культуры и обувная фабрика.

Поражал симбиозом «Казбека» с нижней сырой губой.
Мы ещё не курили, за это он звал нас чукчами,
Говорил: «Канарейку шахтёры всегда берут в забой.
Ядовитые газы она, зараза, предчувствует!

Зуб даю. Буду бля! Был в натуре бы им ****ец!
Она, правда, смогла ! Она, правда, метан почуяла!»
Канареечный трупик  в кармане  принёс отец,
Всю бригаду тогда спасла певунья - пичужечка.

Малышня хоронила птичку. Да как торжественно!
В лист платана как в гробик жёлтое тельце спрятали.
Крест из прутьев связали. Цветочки. Пышное шествие.
«Так скулили, что морды покрылись красными пятнами!»

Катька слушала молча, к груди прижимая баночку.
С полудохлыми насекомыми. Так в каникулы.
Залетели в Катькину суть канарейки-бабочки
И остались навек, чтоб мутировать до религии.

Может, просто наследственность вспыхнула алкогольная,
Только что-то не то творилось с почти уж барышней...
На доске не могла писать, потому что школьный мел
Ей казался пыльцой убиенных летом боярышниц.

Время шло, а она жила за крыльями - шорами
Изнутри обрастая птицами-насекомыми,
После школы она одевалась обычно в жёлтое,
Вместо слов свистела мелодии незнакомые.

И торфяно-казбечный дым продолжал клубиться в ней,
Пополняясь с годами вымыслами блескучими.
Не сыскалось шахтёра на Катькину интуицию.
Энтомолога не нашлось для её летучести.
*
Я забыла о Катьке. Ну, мало ли в жизни левого?
Но недавно опять пришлось вглядеться попристальней.
Скотчем щели в двери и окнах она заклеила,
И, конфорки открыв,  сигарету меж пальцев стиснула.

Не зажгла. Одумалась. Ах, кимоно-то вышито
Махаонами…Пяденицами…Что ж.…Привыкла так…
Канарейку сморило уже. Сигарета выпала.
Пальцы сжались на миг в двуперстие, позже в «виктори».

Что потом? Ну конечно запах. И дверку выбили,
И сперва о своём, ментовском, разговор о чём-то там,
Предварительно контур мелом - порядок, видимо.
После этого кокон из целлофана чёрного.

Вот и всё. Пусть пыльцою и перьями  будет ей земля...
Только старый следак удивлялся притворно набожно:
«Святый Боже! Местный Ламарк! И какого он ***, бля,
Вместо мёртвой бабы мелом обводит бабочку?»