Хугарвилль

- Итак, господин Грачек, вы, должно быть, знаете, зачем я вас пригласил?..
Грачек, Павел Грачек, молодой врач, сидел напротив мэра, свободно откинувшись на спинку кресла.
- Понятия не имею, господин мэр.
- Тогда взгляните вот на это, - мэр взял со стола два гладеньких белых конверта, и протянул их молодому человеку. Тот не пошелохнулся.
- Что это?
- Это письма. Адресованные вам.
- Письма, адресованные мне, я получаю по почте.
- Тем не менее, они адресованы именно вам, и никому другому. Извольте прочитать.
- Лучше вы мне скажите, что в них. Тем более что вы с ними, очевидно, уже ознакомились, - ласково добавил Грачек.
- Что ж… - господин мэр вздохнул, - Это предсмертные любовные письма… Вам, должно быть, уже известно, что вчера еще две женщины покончили собой…
- Мне это стало известно только что.
- Вы как не в нашем городе живете, - вырвалось у мэра. Он продолжал, - В этих письмах говорится, что они сделали это из-за вас.
- Вы обвиняете меня в убийстве? Я даже не был с ними знаком. – В черных глазах Грачека, как от внезапного порыва ветра, вспыхнули веселые огоньки, хотя если бы не этот насмешливый взгляд, бледное широкое лицо его, обрамленное черными локонами, казалось бы даже печальным. Мэр подумал, что понимает несчастных женщин.
- Это не важно, были или не были. С тех пор, как вас направили к нам, произошло уже шесть самоубийств. Шесть нежных, трепетных созданий в возрасте от четырнадцати до восьмидесяти семи расстались жизнью из-за вас. Вы растоптали их исполненные любви сердца, вы уничтожили для них всю радость жизни, довели их до такого отчаянья, что они… Ну, словом, сделали то, что сделали. Вы понимаете, что это значит? – мэр так разволновался, что налил из захватанного графина в стакан воды, и выпил залпом.
Грачек наклонился к нему, перегнувшись через стол:
- В четырех случаях из шести я даже не был знаком с этими несчастными, царство им небесное, и до сих пор толком не знаю, о ком идет речь. В остальных двух – одной я помог собрать ноты, которые она рассыпала на улице, другой случайно наступил на платье в лавке, и долго извинялся. Впрочем, вас это не волнует, - Грачек снова сел в кресло, - Что вы предлагаете? Чтобы я уехал?
- Это было бы для всех наилучшим выходом, господин Грачек. Город у нас маленький, и в нем не так много осталось женщин. Живых, я имею в виду. Но я не могу просить вас об этом, так как в городе не останется врача. Предыдущий покинул нас шесть лет назад, и до вас сюда почему-то никого не присылали.
- Итак?
- Итак, мне бы хотелось… как бы это сказать… несколько ограничить ваши контакты с прекрасным полом Хугарвилля…
- Между прочим, господин мэр, женщины тоже иногда болеют. Прикажете не лечить?
Мэр смутился, но тут его осенило:
- Поскольку нам неизвестно, что же вы с ними делаете…
- Да ничего я с ними не делаю!
- …мы приставим к вам охрану.
- Вам не кажется, что вы лишаете меня свободы?
- Врач должен быть человеком высоконравственным. А высоконравственному человеку скрывать нечего.
Грачек на мгновение задумался.
- Но позвольте, что она вам даст, эта ваша охрана?
- Ваша охрана – мягкой интонацией подчеркнул мэр. – И даст она вам – мы будем уверены, что вашей вины ни в чем нет.
- А так вы не уверены? Что ж, это все?
- При всем уважении, господин Грачек, никогда нельзя быть полностью уверенным. Доброго дня.

Павел вышел на улицу. Он с удовольствием вдохнул прозрачного холодного ноябрьского воздуха. Никого вокруг. Грачек поднял глаза к белому солнцу, заметив боковым зрением резко задернувшуюся где-то на втором этаже дома напротив занавеску. Он усмехнулся, и, не оглядываясь, пошел к себе.

Хозяйка – толстая сорокавосьмилетняя женщина, как всегда, жеманничая и кривляясь, сообщила ему, что за ним присылали, его ждут у некой госпожи Н. Что стряслось с госпожой Н., она не знала, но дело было срочное. Грачек заказал на ужин две булочки с клубничным джемом и крепкого чаю, и направился по записанному на сложенном вчетверо листе тонкой бумаги адресу.
Улицы по-прежнему были пусты, и только у дома госпожи Н., на лавочке сидели два почти одинаковых господина, в наглухо застегнутых одинаковых серых сюртуках, серых брюках такого же цвета и черных котелках. Господа не разговаривали, сидели прямо, и казалось, смотрели прямо перед собой.
Грачек позвонил в дверь. Ему открыла пухленькая розовая служанка в кружевном чепце. Не сказав ни слова, она сразу провела его в гостиную, где в элегантной позе, пахнущая двумя – не меньше - литрами духов, читала любовный роман ее хозяйка. Когда Грачек вошел, она подняла глаза от книги, посмотрела на него с плохо сыгранным удивлением, и указала ему на место на диване рядом с собой. Грачек поблагодарил, и сел на стул.
- Госпожа Н., мне передали, что дело срочное. Если можно, давайте сразу начнем. На что вы жалуетесь?
- А, пустяки, порезала палец, и не могла остановить кровь. Простите, что зря вас побеспокоила, - сказала госпожа Н., пристально глядя ему в глаза. – Знаете, моя бабка умерла от кровопотери… Но со мной все в порядке, а раз вы уже здесь, позвольте предложить вам чаю.
Грачек встал.
- Спасибо, но раз вы не нуждаетесь в моих услугах, я пойду.
- У меня есть восхитительный абрикосовый ликер. Право же, я буду очень рада, если вы останетесь.
- Простите, у меня много дел.
- Так много, что нет и получаса? – Госпожа Н. похлопала ресницами.
- Вы представить себе не можете, сколько людей сейчас ждут моей помощи!
На самом деле, сколько? За те три недели, что он здесь, не было ничего серьезнее порезанного пальца, только один раз его вызывали в соседнюю деревню по делу – у двухлетней дочки фермера поднялась температура, потому что она по недосмотру объелась кормовой брюквы.
- Ну, тогда, я, чтобы загладить перед вами вину, приглашаю вас на ужин, скажем, завтра.
Грачек сделал вид, что задумался.
- Нет, к сожалению, завтра не могу.
- А послезавтра?
- Боюсь, что послезавтра тоже. Простите. Всего доброго. 
Госпожа Н. проговорила что-то ему вдогонку, но голос ее разрезала хлопнувшая дверь. Грачек облегченно вздохнул. Два одинаковых господина встали, и подошли к нему.
- Вы пробыли у госпожи Н. восемь минут. Что вы там делали? – спросил правый господин.
- А с чего вы взяли, что я скажу вам правду? Если вам так нужно знать, зашли бы вместе со мной.
- Это не положено. -  Сказал левый господин. Голос его был на полтона выше, чем у правого. – Что вы делали у госпожи Н. целых восемь минут?
- Госпожа Н. порезала палец, и пожелала сообщить мне об этом лично.
- Вы говорили с ней только об этом?
- Послушайте, спросите лучше ее. Может, у нее есть своя версия. – Грачек повернулся, и пошел прочь. Господа поспешили за ним.
Павел смотрел на сонные фасады домов, на еще голые, как будто укутанные дымкой деревья, но как он ни старался себя отвлечь, он чувствовал на своей шее дыхание двух пар одинаковых ноздрей. В конце улицы он не выдержал, и повернулся к ним:
- Послушайте, вы не могли бы идти чуть подальше? Я чувствую себя арестантом.
Серые господа ничего не сказали, но отступили на десяток шагов. Они шли за ним до дома. У самых дверей он снова обратился к ним:
 - Раз уж нам приходится быть такими близкими друзьями, не хотите ли разделить со мной ужин? – Как можно более весело спросил он, - Правда, у меня на ужин только две булочки, но поскольку вас как раз двое…   
Господа отказались, Грачек пожал плечами, и вошел в дом.
Хозяйка подала ему чай и булочки, и вместе с этим – пять конвертов. Измазанными в масле пальцами Павел вскрыл один – оттуда выпал листок, вырванный из школьной тетради. На нем было старательно написано стихотворение о неразделенной любви, в двух словах чернила были размыты девичьими слезами. В остальных четырех конвертах – примерно то же самое. Он сгреб  все в кучу, и вместе с  салфетками, которыми вытер пальцы, выбросил в корзину для мусора, и пошел читать учебники по медицине.
В течение трех последующих недель господа практически не отходили от него ни на шаг. Если он оставался дома – они молча сидели на пороге. Хозяйка ничего не говорила, просто когда шла в лавку или поболтать к соседке, подбирала подол юбки, и осторожно, чтобы не задеть никого из них, спускалась по лестнице.
Ежедневно Грачек получал по пять-шесть писем, всегда неподписанных. Через пару дней он перестал их распечатывать, но, по крайней мере, то, что они приходили к нему, означало, что их сочинительницы еще живы. Павла Грачека это обстоятельство очень утешало.
Зато работы у него прибавлялось изо дня в день. Вызовы, просьбы, приглашения – чем дольше доктор оставался в городе, тем больше болели его жители, вернее будет сказать, жительницы. Особой изобретательностью они не отличались – у них всегда были страшные мигрени, Грачек всегда прописывал им одни и те же (им, в общем-то, было безразлично, какие именно) пилюли. Аптекарь блаженствовал.
Пилюли, конечно, не помогали, мигрени не проходили, но господин Грачек был общепризнан женской частью населения «врачом от Бога». Мужчины Хугарвилля, за исключением двух господ в сером, отчаянно его бойкотировали. Когда супруг госпожи Н. всерьез захворал ангиной, он наотрез отказался вызывать доктора Грачека, а после того, как по настоянию госпожи Н. врач все же был вызван, больной отказался от прописанных им лекарств, в результате чего чуть не умер.
В третье воскресенье узенькая улочка, на которой снимал квартиру Павел, превратилась в место гуляний. Под его окнами прохаживались барышни в пестрых платьях, нежно переливался женский смех, шепоток, из-за чего молодой человек просидел целый день дома.
Друзей в городке у него не было. Сначала он почти сошелся с продавцом из винного погребка, но после того, как супруга торговца пыталась отравиться крысиным ядом, Грачека хоть и не перестали обслуживать, но однако, делали это столь холодно, что если бы погребок этот не был единственным в городе, Грачек ни за что туда бы не пошел.
Однажды, когда он возвращался от самой оригинальной из своих клиенток – госпожи Н., у которой не осталось ни одного не порезанного пальца, он завернул все в тот же погребок, чтобы купить себе вермута. Господа в сером предупредили его, что нежелательно, чтобы он покупал вермут, так как местные дамы находят это очень романтичным. Пять минут спустя Грачек уже был в кабинете мэра.
- Сколько это может продолжаться? Черт возьми, я не могу спокойно ходить по улицам, я никогда – слышите – никогда уже не могу побыть один, и в конце концов, мне еще и запрещают пить то, что я хочу!
Мэр был спокоен и холоден:
- Господин Грачек, не находите ли вы, что для вашего же спокойствия лучше было бы не провоцировать дам?
- Вместо того чтобы запрещать мне пить вермут, вы бы лучше запретили вашим дамам читать любовные романы!..
- Сожалею…
Грачек перевел дух, и уже спокойнее продолжал:
- В общем, так, как порядочный человек, я должен вас предупредить, что я покидаю город.
- Но это невозможно! Если вы уедете… Вот, к примеру, господин Н. умер бы, если б не вы… Не думайте, что мы не ценим ваших услуг…
- Знаете, мне все равно, цените вы их или нет. Я свое слово сказал.
- Вы не можете вот так уехать.
- Почему?
- Мы примем меры. Мы удвоим охрану.
Павел Грачек был уже в дверях.    
На следующий день он отправился на железнодорожную станцию, где ему сказали, что билетов нет – ни на завтра, ни на послезавтра, ни на «через неделю».
Дома он обнаружил корзину цветов. Он отдал ее хозяйке.
В канун Рождества Павел Грачек бежал из Хугарвилля, полностью рассчитавшись за квартиру и вермут. В день его побега еще две дамы покончили с собой, после чего городок снова заснул.