Песнь, притча, Vita. Тридцать седьмое

“Лика вдруг глянула вверх и чуть вбок: там, меж двух гор, чрез ущелье пройдя; там есть дорога – а если по ней всё вперёд – там водопад и пещеры по разные стороны есть. Взгляд изменился заметно едва ли её, чуть помутнел.
Слышно открылась домашняя дверь. Искрами света оттуда вдруг с треском вырвался ком, чуть пролетел, перед Ликой завис на какой-нибудь миг или боле – рявкнул, взметнулся, на землю упал, в облаке света туманом открылось сплошное и чёрное что-то; сквозь это что-то быстро на зелень-траву опрокинулся папа, следом мелькнула какая-то тень, и почти бы, наверное, что-то уж вышло б оттуда вживь за отцом, но всё быстро свернулось, погасло и, растаяло что ли.
Лика же, видев всё это, запомнила только одно из всего, что сквозь пепел тумана мелькнуло в глазах её, видимых мною – о! сколько много в глазах её можно б увидеть, учуять, узнать – но: почувствовать… Впрочем, ей, верно, привиделось, что это в деревьях сверкнули драконьи глаза. Красные, яркие, с блеском металла и глади воды, бесконечная жажда и власть…
Отец же поднялся уже, стряхивал уж он с себя пыль и листву.
Вышла из света сквозь дверь их служанка Наташа.
Лика зевнула, подумав: “Какая же это всё муть. Снова отец что-то сделал своё, эта Наташа… У! Как быстро вышла к крыльцу; делает вид, что любуется Небом, взгляд же всё время к отцу – но он ей, что и мне – лишь отец… Впрочем…”:
- Наташа, а что у нас есть из съестного? Страшно как хочется есть почему-то, - “А…”.
- Ужин готов уж. Если вы чуть подождёте, то скоро подам я. Только лишь помогу я отцу вашему, сразу же следом накрою на стол. Вы позволите…
“Милое дело… Какие манеры… И это в наш век… Право, забавно”.
Папа её был один из престранных людей здесь: мистик какой-то. Бредил от сказок, преданий, былин, доставал заклинанья. Всё проверял их – было забавно. Всё случалась какая-нибудь чехарда и разруха. Также имел он небольшой магазинчик, коим они и питались.
Как хорошо у них дома! Истинно, дом. Хлам видно сразу. А так, был и камин, стены высокие – метров по пять, а потолок обветшал и громоздко чудовищем вис надо всеми – милое дело…”