Сколько не был я в злых этажах Шереметьево

1

До сих пор снятся резкие морды КАМАЗов,
запах дизельной сизи, висящей внаклон,
камуфляж и высокие бутсы спецназов
и единое детство со словом “талон”.

Был талон на консервы, на водку, на черное
затверделое мыло, на масляный жмых,
иногда продавали котлеты - перчёные,
чтоб не слышать несвежего запаха их.

А у бабушки в комнате пахло приятнее:
смесь душистых фиалок и “Красной Москвы”;
кружевные салфетки и - светлыми пятнами -
статуэточки - слоники? гномики? львы?

А еще был особенный запах трамваев -
кожа старых сидений, нагретая смазка...
в телевизоре пел молодой Магомаев
и в дожди под подошвами делалось вязко.

За углом после двух торговали мороженым,
девятнадцать копеек - отличный пломбир;
автомат газировочный хрюкал встревоженно,
выдавая крем-содовый эликсир.

2

Ладно, стекла коптили, смотрели затмение,
полагая наивно, что дело в светилах,
на купюрах печатали профили Ленина,
ожидали чудес, да на всех не хватило.

“Если все бьются в стенку”, - в истерике воя, -
у доски бегал завуч, - “ты что - с ними вместе?”
Я методику эту отлично освоил,
и марксизм на “апрельские тезисы” треснул;

Я не мог их понять - для чего забубённо
повторять, опостылевший, как подзатыльник,
циркуляр идеологов из обкома
в одноклассовом обществе для беспартийных?

И потом с волосатой ногою в кальсонах,
из-под брюк выбивающихся у парторга,
мне доказывал недальнозоркий дальтоник,
принадлежность мою к ненадежному сорту.

Так и вышло; скрутила меня ненадежность
и любовь, что важнее партийных политик,
заростила своим необузданным дёрном
торжество алкоголя и зависти листик.

3

Я друзей начинал понимать все слабее,
прагматичность рассудочных равнодуший
возлагал на чинуш и партийных халдеев,
доверяясь лишь дома диванным подушкам;

На развалинах царства высоких материй
сгустки темных желаний змеино свернулись
под рыданье ввезенных из Мексики серий,
воскрешая названья уездов и улиц.

Может, верно, долой из названий тиранов,
всех Свердловых, Ульяновых одиозных,
и настроить опять колоколен и храмов -
в них удобно устраивать снайперам гнезда.

Возликуйте, попы! В перворядии паствы -
те, кто руки тянул, голосуя в месткомах,
казачок в сапогах, нарочито-чубастый,
пополняет молитвами зуд насекомых.

И парторг тоже тут. Он стремится на исповедь,
Он меня узнаёт, и с улыбкою, стерва,
обратить меня хочет привычно-неистово,
безразлично в какую, но в новую веру.

4

Сколько не был я в злых этажах Шереметьево;
не стоял в длинной очереди “для чужих”,
улыбаясь таможенникам опрометчиво,
как ответ на заученое “покажи”.

Мне опять суждено в этот ласковый, страшный,
в этот жесткий, расcлабленный, сон и кошмар
прилетать привидением жизни вчерашней
на сегодняшний припоминальный форшмак.

Вновь доказывать недоказуемый выбор,
снова разум и сердце на части делить;
не смыкайте рядов... ну и что, что я выбыл,
несжимаемо место летящих вдали!