Песнь, притча, Vita. Тридцать четвёртое

Арктические ветры дули с моря. Седой и вечный, океан стоял сплошной пустыней; белые загривки волн и солёные брызги мне на губы –
На самом тёплом и согретом месте сидел я – я восседал на выступе скалы, которая будто бы знала обо мне и оттого так сломала она себя для меня –
Я видел тогда целую жизнь своими глазами и слеп от её блеска, иногда, ослеплённый, я произносил устами:
“На рве росли сплошь кусты, да только два глаза глянут с норы – а и те исчезнут.
Ветер листву сдует; корни деревьев облезут. Волчьи тропы ползут вверх. Степь далеко…
Взгляните на ножки её белые;
Взгляните на стопы её малые;
Взгляните на неё – неужели вы уже ослепли, неужели вам уже достаточно только видеть –
Но вы ведь не чуете её – откуда знать вам, что она здесь.
Но вот она. Она лежит на земле, подобрав колени, опустив юбку, охватив руками; и уже поднимаясь, и теперь – от волос её русых – тонкая прядь осталась в корнях:
- Ай! проказник! – её рот так чудесен, - мне совсем без волос неохота остаться. Совсем неохота.
Она наклонилась и стала на колени; и на тонкие пальцы свои она прядь обвила, улыбаясь –
Но а дерево дрогнуло. Вниз полетела листва, пару веток сломило, сухих, но не старых…
Лика детски подпрыгнула:
- Вот красота! – и провела она потом своей рукой по коре древесной. Вот-вот бы и дерево вырвалось из земли, но Лика уже прижалась к коре и обняла его –
- Отчего так хорошо здесь…”
И останавливается сердце, успокаивается разум. Исчезают и тускнеют мысли. Всё тает.
Всё тает.