Спасение девочки

Алекс Нежебуд


Спасение девочки

* * *
Бежали по улице светлые тени,
Бежали, хватали себя за хвосты,
Сквозь обручи тигра мелькали колени,
Стреляя лучами, летали усы.
Когда же на брови надвинуло кепку
Небритое небо с окурком во рту –
Пятнистые призраки прыгнули в реку,
А воды, мяукнув, лизнули луну.

* * *
Благословенный, чудный случай -
Когда, как первый всплеск и круг,
Несметные дары созвучий
На гладь души ложатся вдруг,
На ясный отклик снов из детства,
С которых даль слизала краски,
Впервые познанное средство
Быть всем и снова верить в сказки.
И не делить себя на части,
Средь очертаний пустоты
Вернуть любовь, разливом счастья
Покрыв границы Я и Ты;
Увидеть улицу впервые,
Снег, ветви, луч из фонаря,
И скажут вещи: Мы живые,
Пришли тебе вернуть тебя,
Нас тьма, пленяясь нашим пеньем.
Ты сам желаешь петь, изволь,
Но знай, что с первым восхищеньем
Ты в первый раз узнаешь боль.
Так стоит ли проснуться новым,
Когда давно подрублен сук,
И душу бросить в омут словом,
И слушать всплеск и видеть круг…

Сокровище

Он улетел, уж он далёко,
И крыльев шум почти не слышен,
И красен блеск оконных стекол,
Кровавый сок стеклянных вишен;
За ними в темных кабинетах
Таращатся портретов толпы,
Скелет выращивает лето,
Плюя закатным бредом в колбы;
Профессор Смерть из воска лепит
Плодов запретных муляжи,
Никто подмены не заметит,
Когда раскусит миражи,
Какие жуткие гибриды –
И гроб и детство – все в одном –
И червоточина обиды,
И крест на солнце наливном;
В шкафу зимы на пыльной полке
Хранится черепов букварь,
Он улетел? – Пустые толки,
Довольно слов – закат, январь.

Дерево

Не печаль, что над спиленной ивой
Пряным августом плещут ветра,
И холодной, матовой сливой
Ночь упала из медного рта,
Уронили ненастья пальцы
Капель музыку в клавиши окон,
Сумрак ткут моросящие вальсы,
Сумрак – старец до слез растроган.
На меня бессонница пялится,
Слепокрыла, как слово «крах»,
Растянула шелест на пяльцах
Я блуждаю в его кружевах;
Наплетет золотой копоти,
Заиграй на моей кровИ,
В кровеносные флейты, Господи
Заиграй и не оборви,
Чтобы ветра надев монисто
И звеня серебром счастливо,
Крови руслами, жилами свиста
Прорастала мертвая ива.

Ницше

Реви огнелиственный пыл,
Сильнее сентябрь гори,
Я все растерял и забыл,
Толковые сжег словари.
Пусть разум, в пожаре скача,
Не помнит значений мастей
И вскормит чумою с меча
Бойницы своих крепостей,
Пусть выкосят мор и холера
Сомнений отравленный сброд,
И в осень купальская вера
Сквозь камень руин прорастет,
И небо вдруг станет так близко,
Пожатьем пернатой руки,
Раскроет глаза василиска,
Безгрешные как васильки.
Забудь, что изорваны нервы
Наукой о зле и добре,
Я Ницше, заметивший первым
Начало весны в сентябре.

Цвет

Ворчливо капли поздних мух
Гудят, обмануты теплом,
Напился света и пожух
Цветок с прозрачным красным ртом;
В стеклянной банке у окна
Его печаль видна до дна,
Как зацелованный мертвец,
В лучах - остылый солнца чтец,
Огонь, произнесенный всуе,
Могилы алой именины,
На желтом стебле поцелуя
Смеркались георгины.

* * *
Ветер, хозяин безжалостных свор,
Гончим твоим незнакома пощада,
Золотом венчаный шаткий собор
Рушить так скоро, ветер, не надо.
Разве над крышами тесно рыдать,
Чист и безбрежен заоблачный путь,
Дай же последнюю русую прядь
Лентами тихих лучей обернуть.
Шелест похитив – не сделать больней,
Желтые листья - печали отрада,
Клик облетающих, пламенных дней
Грабить так злобно, ветер, не надо.

Спасение девочки

По городу шатались мертвецы.
Они повсюду, немы и безлики,
Пришли скрутить в когтистые венцы
Дверных звонков ошпаренные крики;
Мрачась рассудком, им никто не дал отпор,
Везде дома распахнуты послушно,
Живые, чтя негласный уговор,
Готовы тотчас сделать все, что мертвым нужно;
И получив взамен возможность быть,
Везли любовь на кладбище возами,
Весьма похвальную выказывая прыть,
Ловя затменье расторопными глазами.
Но оставались книги, тропы птиц
И девочка, и теплый плен постели –
За ними с хищным клекотом ключиц
Пришли покойники, да только не успели,-
Здесь, раньше, побывал один из тех,
Кто разделяет славу новых звезд,
И светлый сон и чистый детский смех
С собой в обитель праведных унес.

Бах

Прийдет зима, со дна ледовых скважин,
Дымясь фонтанами, поднимется мороз,
Многоголосый, как орган, и скажет
Мне тихий ангел: «Это не всерьез…»
Ночной гуляка под окном в бессильи пьяном
Трубит отбой, высмаркивая нос,
И одиночество продолжит взлет органный –
Сто тысяч раз все это не всерьез.
И сизый Бах вольет в прореху свода
Всесильный пламень покаянных слез;
Одна лукавая, но сладостная нота –
И жизнь, и смерть – все это не всерьез.

* * *
Льется в комнату из форточки
Дрема зябкого апреля,
Полночь греет, cев на корточки.
Пальцы в лунной акварели.
За окном ветвей суставы,
Почерк ветра темью стерт.
В далеке стучат составы
Половодьем темных орд,
Топот гордых древних духов
Озаряет сонный  быт,
Табуны железных звуков
Бьют ладонями копыт,
Пронесутся и растают
В непроглядном далеке,
Их кочующую стаю
Небыль скроет в кулаке,
На платформах - ночи кучи,
Да сыпучая зевота,
Льется в комнату липучий
Черный запах креозота;
Волшебству никто не верит,
Люди глухи, ну и пусть,
Слышу я – играют время,
В гулких звуках множа грусть,
Запредельные часы,
Словно это – друг мой, слышишь?-
Осень капает в тазы,
Просочившись в щели крыши.
Друг мой, слышишь - поезда?

Эйфелева Башня

Осенний полдень хмур и ржав,
И шарф листвы бульваров рыж,
И ростом с дождь стальной жираф
Увяз копытами в Париж.
Под вечер муть небес осядет,
У луж булыжных мостовых,
Свинцовым лоском налитых,
Блеснет иллюзия во взгляде –
Веселый блик, весенний штрих,
И сквозь ажурное кружение гармоник,
Вдогонку уносящемуся лету,
Сплетаясь в стаи,за невольником – невольник,
Взметнутся птицы из раскрытых настежь клеток.


Паукошка

Я думал – это плещет птица,
На стекла бросив тень крылом,
А это,  выйдя на балкон,
Сосед, что выше этажем,
Трясет какую-то тряпицу.
Я думал – это в небе гром
Камней крылатых рушит стаи,
А это просто строят дом
И забивают в землю сваи.
Во сне схватил я чудо – зверя –
Держу, тяну, еще немножко!
Проснулся - сам себе не верю-
В руках мяучит паукошка!
И вдруг из рук на люстру прыг,
В глазах костры, а в горле рык!
Повсюду странное творится,
Гляжу:на ветке за окном
Трясет соседа в клюве птица,
Над ними в небе строят дом.
Из головы моей летят,
Как стрелы, легкие слова,
Я рад стрелять во все подряд,
Но рвется в пальцах тетива…
Я думал – это плещет птица,
На стекла бросив тень крылом,
Я верил – это паульвица
Мурлычит в небе летний гром,
А это дней пропетых груда
Сердец, ушедших с молотка,
А это, тщетно клянча чуда,
Пустует смертного рука.

Порча

С утра пораньше стираные дыры
Развешивали на балконе пенье глаз,
До рыбьих ртов заигранные лиры
Худые мальчики валили в проржавевший таз,
У хлама на седых глазах далело утро,
И вещи чувствовали смутно
Как поезда копытят небосклон,
И мертвому полету бил поклон
Зеркальный циферблат ежеминутно –
Так, нехотя, таблеткой от стыда
Тела проваливались в грязный пол,
На кухне портилась вчерашняя еда,
Под языком смеялся валидол.
Сел на похмелья мель, воскресно ухмыльнувшись,
Корабль дураков. Заря сказала: «Стой.»
Тупел со сна утопленник распухший,
Имея все в себе, но сам не свой.
Одна и та же музыка воняла,
В топтаньи изредка работало хи-хи,
В бумажном шабаше докучливый меняла
Менял унылый грохот на стихи.
И вдруг испорченная девочка взлетела
Перегоревшей лампочкой надежд
И, вставив спички между тяжких вежд,
Так тихо закричала, что сгорела.
-Убили! – голосил наивный взгляд;
Убили в каждой черточке сегодня,
-Убили! – подвенечный пел наряд,
-Убили! – шамкала за печкой сводня.
Светало…, тел и лет соединялись части,
И в мире наступало, как ни странно, счастье…

Деревянная свадьба

Больная Ева грелась в ванной,
Тек жар в распаренные поры.
Адам, пришел под вечер пьяный,
Чертя зигзаги и узоры,
Живописуя мокрый парус,
Лохматые спирали рук
Пружинами ветров казались,
И губы робкие касались
Речей не высказанных вслух.
Махровая соткалась Ева,
Ослабшая от водных ласк.
В окне струна ночного нерва
Импровизировала джаз.
На кухне, обрастая тенью,
Хихикал Дьявол за столом
И метил Еве на колени
Искромурлычащим котом.
Адам пришел совсем без денег,
Упал, уснул, без покрывал,
А кот бесстыдный бледной еве
Щекотно мыльный пуп лизал.

***
Люблю когда цветут гнилые рты,
А Маяковский мог смотреть часами
Как в жестах агональной красоты
Мутнеют дети, вылиняв глазами.
Люблю, когда опрятный наркоман
Весной сдувает с рукавов пылинки,
Усердно чистит тряпочкой ботинки
И выворачивает семечный карман.
Люблю козлинный подвиг мужиков,
Столпившихся в троллейбусе шипящем.
Цвет алкоголиков и перья дураков,
Затор старух и тихий частый кашель.
Люблю бессмыслицу, приставку –анти-, дождь,
И умную скукоженность девицы,
Убийц,анатомов и иже с ними, но
Мне ненавистны чистые страницы.

* * *
Я помню сон, привидевшийся мне,
Когда я был еще совсем дитя,-
Погожий зимний вечер, желтый свет в окне,
Подьезда дверь, сугробы и скамья,
И от подьезда в нескольких шагах,
Душою ароматной наизнанку,
Разлапистые яблони в цветах,
Как буд-то ветви жадно ели манку
И жирно выпачкали тоненькие губы;
Под домом ходят шапки и тулупы,
Я на скамеечке сижу, и мне тепло,
В просветах крон июльский звездопад
И журавлиное, осеннее крыло,
Так низко, так легко и невпопад,
И журавли кричат: летим, летим домой,
К делам любви, забот, строительств и опек,
Как хорошо, что это все со мной
И журавли, и яблони, и снег.
И память пальчиком трясет – «Не потеряй.
В том детском сне ты, верно, видел…рай.»