Одни

Он чем-то взволнован;
она принесла апельсины –
и кормят друг друга,
а нежность растёт исподволь,
и вот уже снова
в душе пробуждаются с силой
сбивающий с круга
огонь, упоенье и боль...

Сплели языки и играют,
а руки не дремлют,
бегут по плечам, замирают,
за волосы треплют,
и лилию-грудь осмелевшие пальцы сжимают,
и токи хмельные в шумящей крови оживают.
И вот лишь немного стыдливых лоскутиков ткани
настойчиво он раздвигает слепыми руками.

В объятья скользнула –
и тесно сплетённым рукам;
и – град поцелуев,
шутливый укус у пупка,
и губы горячие стеблю раскрыты навстречу,
и время исчезло, и сердце лишилось границ.

Устами прильнул он
к манящим и терпким вратам,
и чутким концом языка
нежит трепетный жемчуг,
сокровище чресел
под кольцами скрытных ресниц.
 
Сколь линия ног
безупречна в желающей пляске,
в магической дрожи...
И, грудь прижимая к груди,
сливают дыханье
в восторге томительной ласки,
но жажду – о Боже –
ничем уже не укротить.

На влажных плодах совершенства темнеют соски.
И бёдрами бёдра объяты, зажаты в тиски,
и пальцы на коже плетут непонятный узор,
и звёздами счастья искрится сияющий взор.
И, гибкую, он подымает на тёплую грудь
и нежную плоть устремляет в невидимый путь,
и, словно волна,
она станом играет едва,
то губы кусает,
то нежные шепчет слова...

...И вскрикнет она.
И взлетят над его поясницей
два белых колена –
как два нераскрытых крыла.
И, словно луна,
под усталой рукой ягодица.
Желанного плена
достигла тугая стрела...

1987