Дамский пистолет книга любовной лирики до 1994 г

* * *
обними меня
будь ко мне ближе чем кровь
чем кожа моя и дыханье и голос
обними меня
руки твои теплее чем жизнь
будь ко мне ближе меня
обними меня
этот миг умрет как и все
но он не умрет
обними меня
наша любовь уходит без нас
в тело прозрачное мира
обними меня
все мне прости
я хочу возвратить это мгновенье это вот это
обними меня
рубашка слетает с плеч твоих
словно коттоновый ангел
обними меня
как беззащитны тела
кто защитит тебя от пустоты
обними меня
будь ко мне ближе любви
пусть нас любовь вспоминает
нас убивая поодиночке
обними меня

* * *
1
Я давно замечаю, что души
Непрозрачны внутри и снаружи,
Посему мы не тех выбираем.
Карта лжет между адом и раем.
Значит, кто-то уже рыдает
На другом конце океана,
Чаепитья, лета, дивана.

2      
Телу трудно уйти по-английски,
Без пальто, без любовной записки,
Перейти из пространства,
Жанр сменив и форму убранства
Атмосферы. "Я вас люблю"
Там не вымолвят во хмелю,
Ибо хмеля там просто нету,
Как и страсти самой предмета.

3            
Ну а здесь все на месте, шарман,
И предмет, и хмель, и карман
Для записок. Но пустота
Удвоенья будь про-кля-та.
Слишком боли разросся кустарник.
И торчит душа, как полярник
На дрейфующей тупо льдине,
Украины посередине.

* * *

Что ты смотришь, стервец, прищурясь,
Вечно чуждый, со стороны?
Как щемящие спиричуэлс,
Даже руки твои грустны.
По-ахматовски я надену
Юбку черную и чулки.
...А любовь — это вид безделья
Или способ сдохнуть с тоски.

* * *

Душа моя летела
Так долго за тобой.
А тело — только тело:
Двойник полуслепой.
Душа моя темнела
От близости огня.
А тело — только тело:
Оно слабей меня.
Душа тебя хотела:
Прав классик: плоть — предлог.
А тело — только тело
Пространства поперек.
Душа в тебя смотрела
Из-под могильных плит...
А тело — только тело:
Оно не так болит.

* * *

Нет, ни Христос, ни Будда,
Ни бренной строчки йод...
Единственное чудо —
Дыхание рот в рот...

* * *

Ночной револьвер — поудобней к виску.
«Люблю» — это слово патроном шестым в шальном барабане.
Пусть выстрел продолжит сезонную очередную строку.
… Как в русском романе,
Русской любви маячит фатальный изыск.
Тихо! — русской любви надменна рулетка.
Мы это ценим: фатум и риск,
И чтоб на черепе — рваная метка.
Ее прикрывает сирени ветка.
Сирень проросла сквозь меня, как пуля, и вышла наружу.
Теперь она просто моя соседка
По месту и времени. И к тому же
Без  женских слез обошлось, без орды репетиций,
Без рептильных признаний, ползущих жизнью окольной.
… Сквозь меня пролетает первая птица,
И мне не больно.

* * *

Ты — не боле, чем шлягер,
Боль моя, западня.
... Мой растерянный ангел
Проворонил меня.
Мою боль проворонил,
Мою бездну в крови,
Это вечное рондо
Из любви-нелюбви.
...Вот он, бабочек трепет
Сквозь гарвеевский сад.
Из любовных отрепий 
Слеплен рай мой и ад.
Из дешевой репризы,
Из дурацких ролей,
Чей рисунок капризен
А la Aubrey Beardsley,
Из безумья земного,
Из тоски неземной.
...Ты ни в чем не виновен,
Бедный мой, бедный мой.
Ты ведь был только вестью
От другого огня,
Ты, что с ангелом вместе
Проворонил меня...


* * *

Мальчишка на холме далеком,
Востребованный джазом солнца:
Две певчие тростинки губ
Под летней бабочкою неба.
Сыграй мне что-нибудь такое,
Чему научишься нескоро,
Поближе к полдню и к печали,
Не отменяющим блаженство.
Мой будущий ковбой отсутствий,
Мой бывший нелегальный ангел,
Давай сыграем джаз абсурдный
На славном сленге Новых Англий.
Давай сыграем это вместе
В отместку поздним разночтеньям.
...Воспоминанье поцелуя
Всплывет, как папоротник древний.
Забудь словарь несовпадений
Тебя со мной: он весь в длиннотах,
Гербарий звуков и гробарий,
Чужбина, родина любви.
Мы встретимся уже в ничьей
Безумно-безразмерной жизни,
Неточной, как само пространство,
В нас брошенное впопыхах.

* * *

Воспоминанье, музыка, родство,
Перекликанье воздуха и птицы...
Под мягким ветром взгляда твоего
Еще дрожат мои ресницы...

* * *

Ну и черт с тобой, любимый!
Все ты делаешь не так.
Ты такой непобедимый,
Что мне жаль моих атак.
На столе моем Хайдеггер,
Душка Бродский, Блейк и Пруст...
Я ж глупей советских девок
Пред тобою становлюсь.
В моих жестах  неуклюжесть —
Лишь любовь так неловка.
Только поневоле плюнешь —
Так броня твоя крепка.
И, как в песне, ходят хмуро
Тучи, мысли, Сартр и сюр...
Я люблю тебя как дура, —
Нет, как сорок тысяч дур.


* * *

Есть меткий жест и поворот нескромный
В прищуре карт.
И два окурка в пепельнице темной,
Что твой соц-арт.
И спесь любви, и возраста ученость
Без райских кущ,
И полувызов-полуобреченность
Кофейных гущ.
И в тонкостенном времени фанерном —
Орфейность мглы.
А жизнь и нежность в лицедействе скверном —
Что две скалы.

* * *

ОНА

Она приедет на авто приятеля.
Пешком. В карете.
Она в купальнике. В пальто.
В усмешке, как в бронежилете.
Она захочет дурака —
Он ей мильоны лет не нужен.
Она не любит табака —
Ей "Ватра" заменяет ужин.
...А может, он — другим пример.
А может, просто симпомпончик.
А может, в сумочке "Пелл Мелл",
А может, газовый баллончик.
Она сильна, она грешна,
Она слаба, она невинна.
Она ни капли не пьяна —
Над ней витает  запах винный.
Ей, может, нравится плейбой,
А может, вкус и цвет прибоя,
А может, быть самой собой,
А может, вовсе не собою.
Она уверенно пройдет,
Но занесет на повороте.
Она черкнет стихи в блокнот —
Там пусто, в кожаном блокноте.
А может, век она одна.
А может, вон ее любовник.
А может, мать она, жена.
А может, крайностей поборник.
А может быть, ей снится зря
Миф о себе в бинарном мире,
Где крепок дух нашатырЯ,
А может, даже нашатЫря...

* * *

ОН

… А он проходит мимо многих,
Не возлюбив людского спорта,
И вытирает свои ноги
В прихожих и в аэропортах.
Он неизменно уходящий,
Его не провожайте взором,
Поскольку с жизнью настоящей
Не совпадает он узором.
Мне нравится его ментальность,
И я люблю его походку,
И я люблю его фатальность
И слов язвительную водку.
Он вряд ли терпит тех, кто ноет,
И тех, кто лупит жизнь по морде,
И — как бы ни было хреново —
Он улыбается бомондно.
Мне нравятся его штиблеты
И пуля, пущенная криво,
И как он курит сигареты,
И что не выберет блиц-крига.
Над ним витает дух провала,
Блистательный, как дух удачи,
И я б его поцеловала,
Будь он героем передачи,
И я б его поцеловала,
Наследуя дурному тону,
Но он проходит, как бывало,
И вот подходит к микрофону.
Он в месте неогнеопасном
Роняет слово, как окурок,
Он сроду не обласкан Марсом,
Его не жалует Меркурий.
Его бы обожали дамы,
Манкируя своим приличьем,
Будь он героем мелодрамы
Иль претендуй он на величье,
Да будь он попросту героем
В эфире, в тире иль в квартире,
Но он проходит посторонним
Без близнеца в близнечном мире.
Вот он минует стойку бара,
Границу грусти и базара,
И вот идет по Занзибару,
И вот идет в Килиманджаро.
Из лап он ускользает плавно,
Когда на стиль идет охота,
И я сказала бы: «I love you»,
Но мы не в штате Миннесота,
Но мы не в штате Миннесота,
Где можно выпить стопку виски,
И здесь своя идет тусовка,
И я боюсь за свой английский…

* * *

ОНА II

Она выходит на балкон отвесный.
Троллейбус мимо едет бестелесный.
Висит, как знак безумия, луна.
Вселенная бесчувствием полна.
А где-то во вселенной спит мужчина.
Он — женского безумия причина.
И женщина — то ль ангел, то ли стервь —
К нему во мгле садится на постель.
Она греховным пламенем пылает,
И пригоршнями слезы собирает,
И отжимает вирш из них в тетрадь.
... Но это не мешает ему спать.
О женщина, то ль ангел, то ли стерва,
Бери свои расшатанные нервы —
Там, за углом, твой друг — гипнотизер,
Он сложит из тебя другой узор.
... Изъедена любовью, как коростой,
Она считает пульс: за девяносто.
Мужчина спит — невиннее мадонн,
И беспробудней спит он, чем Джон Донн
В элегии у Бродского. Короче,
Она с ним не разделит этой ночи.
Он крепко спит. Его смиренна плоть.
... Прости ему безгрешие, господь!

* * *

любовь не знает гнезд
она одна
вне циферблата
вне постылых стен
огромнее пространства и весны
опальное лекало сердца
и зеркало
я только в нем еще отражена
и больше нет меня повсюду нет
когда кончаются твои объятья
кончается мое существованье
начнется то что можно пропустить
в моих зрачках твое лицо и небо
в моих руках твое лицо и небо
любовь не знает гнезд сезонов стен

* * *

Ни облака, ни розы, ни волны —
Я боль прошла насквозь, не выбирая,
И вышла с незнакомой стороны,
Как будто это жизнь моя вторая.
Но там, с изнанки ночи или дня,
И свет мелькнул, и мрак мелькнул, как сводня, —
Ты ждал меня. Или не ждал меня.
Но ты был там. Вчера. Всегда. Сегодня.

* * *

я тебя потеряла
пепел рая на моих губах бывших твоими
на твоих губах бывших моими
бывшее пламя пепел волны
пепел любви
ты целуешь меня
как то чего нет
мы другие нас нет
всюду всегда я целую тебя
в безумной надежде опознать тебя прежнего
украсть у рая у пепла у ада
искать тебя в промельке тени ресничной
слезы запретной забытого слова
которым ты называл меня
в другом измеренье
пепел любви на губах
бог нас оставил
обезображенных жизнью


* * *

Любовь кружит в крови, как ангел падший,
Все дальше он кружит, все дальше, дальше,
От сих равнин унылых, сих годин,
Мой господин.

Бог-шоумен истратился на шоу
Одной душою — не твоей душою.
Считай, достоин ранних ты седин,
Мой господин.

А жизнь идет как жизнь, и как-то сразу
Находит жест обыденный и фразу.
Так говорят пингвины среди льдин,
Мой господин,

Иль саксаулы в блещущей Сахаре...
Не каждой твари нравится быть в паре.
И мы с тобой все бродим меж руин,
Мой господин.


* * *

Здесь фонари горят — как на века,
И мы идем под ними с умным видом.
Не бойся, я опять себя не выдам:
Еще две остановки и — пока!
Ни слов бикфордовых, ни жестов, mon ami,
Легко в глаза нам век смотреть друг другу.
... Не прячь в карман незанятую руку —
Я не поглажу, боже сохрани.
Но ты как будто ждешь... Чего ты ждешь?
Кончаются так быстро сигареты,
И на твои парадные штиблеты,
Без пятнышка единого штиблеты
То пепел осыпается, то дождь...

* * *

Повязаны с тобою
Меж прочих душ и тел.
Я не хотела боли.
... А кто ее хотел?
Но дело не в названье.
Смерть, как любовь, близка,
Чтоб длить твое дыханье
У моего виска...

* * *

Эта пытка по счету вторая.
Эта нежность темнее, чем боль:
На скрещении ада и рая
Мы опять заблудились с тобой.


* * *

ждать
третья чашка чая
пятая сигарета
но ты ведь любишь меня
оркестровка отчаянья
это ветер
это часы
круглые твердые квадратные
кандалы времени звякают мерно мертво
это радио  программа "Промiнь"
джаз Телониус Монк
от шести до семи
но ты ведь кажется любишь меня
хинин чая хинин сигареты
ноября или сердца или субботы
в квартире подруги
тиканье воздуха вздоха бога
и эти часы  ангелы смерти сейчас вострубят
бессмысленно все
но ты ведь кажется
ни чая ни сигарет ни джаза ни жизни
лбом к стеклу к двери слушая ночь
вспоминая твой голос шаги глаза
но ты ведь
но ты
ждать


* * *

Вот видишь, и опять я уцелела:
Не вскрыла вены, не сошла сума.
Но только богу ведомы пределы,
Где будут врозь во мне любовь и тьма.
Еще пишу я ночью полупьяной
Дешевые любовные стихи...
Но если ты опять посмотришь пряно,
Кто мне отпустит все мои грехи?..

* * *

Мне мало рук, чтобы тебя обнять.
Мне мало глаз, чтобы в тебя смотреть.
Мне мало сердца, чтоб тебя любить.
Мне мало бога, чтоб меня простил.
Мне мало ада, чтоб к тебе — лицом.
Мне мало смерти, чтоб тебя забыть.


* * *

Лимонницей блуждать во льдах полярных.
Снежинкою не таять в капиллярах.
Покоиться в твоих руках —
На облаках.

* * *

Пространство, в котором ты.
Пространство, в котором я.
Меж ними нет черты,
Только любовь в три ручья.
Или в три реки.
Или в четыре руки.
А может, меж ними плющ,
Переходящий в хмель
Разросшихся райских кущ
Или похожих земель.
Пространство в пространство льет
Любви невидимый мед.
Он для любых широт.
И наоборот.

* * *

Я раздарила все признанья,
Я раздарила все раздоры,
Воздушные слова и зданья,
Духи от Ричи и Диора.
В нелепой вечности цыганской
Мне ничего уже не надо.
Любовь приходит, словно гангстер,
И с губ сдирает всю помаду.
А я любви — уже обуза.
А я любви — уже чужая.
Я только оболочка груза,
Хотя еще воображаю.
Обертка, фантик, оболочка,
Усмешка, фокус, проволочка,
Забытая собою строчка
На том, ничейном, сквозняке,
Что умирает в тупике.
Я отбываю налегке.
Отбой, я говорю, отбой,
Душа моя, шпаргалка!
... А воздух так кишит тобой.
А мне его не жалко.

* * *

Иди ко мне, когда уже избавлен
От маски, от костюма, от всего...
И я озвучу в сумраке губами
Немые ноты  тела твоего.
Телесная наивна оболочка:
Виски, ладони, бедра... Обожди —
Сама я расстегну твою сорочку...
Иди ко мне. Иди ко мне.  Иди...   

* * *

Я плащ свой отпущу с того холма,
Который знает, как долга зима.
Я плач свой отпущу с того листа,
Который знает, как молчат уста.
... Тебя переживет моя любовь.
Я расквитаюсь музыкой с тобой.

* * *

Прощай, любовной лирики отрава
На донышке тетрадного листа,
Где словно варваризм, звучит "I love you"
На языке, чужом, как немота.
Но на своем мне это слово снится:
Так говорили ангелы в раю,
Так бабочки поют, так плачут птицы,
Летя в тумане между "л" и "ю"...

* * *

Я говорю себе: не плачь,
Не миртом кончилось, а бредом.
Я говорю: он твой палач,
Хоть этот стиль поэту вреден.
Все кончилось, в конце концов!
Но кто-то вновь качнет качели —
И снится мне твое лицо
Грустнее ликов Боттичелли...


* * *

Привет! Я притворяюсь, что
Иду к тебе вслепую.
Ты ловко подаешь пальто,
Как парафраз Катулла.
Ты гладко выбрит и пригож,
И в неизменных джинсах.
...На твой словесный выпендреж
Твоя тоска ложится,
На губы, на воротничок,
На час, что нами прожит.
... Мой фаталист, мой дурачок,
Ничто нам не поможет.

* * *

Прощай, моя  иллюзия.
Прощай моя любовь...
В каком-то старом блюзе
Мы выживем с тобой.
В каком-то негритянском,
Блаженном и хмельном
Останемся, останемся
Невыбродившим сном.
Хоть так, а хоть иначе
Нас опознает он  —
О нас с тобой проплачут
Труба и саксофон.
... Я буду в летней блузе.
Ни счетов, ни обуз.
Лишь вечный блюз иллюзий,
Blues, blues, blues.


* * *

Когда я на тебя смотрю
Из одинокого полета,
Утрачивает мир темноты,
Когда я на тебя смотрю.
Когда я на тебя смотрю
С обрыва паузы словесной,
Нет почвы более отвесной,
Когда я на тебя смотрю.
Когда я на тебя смотрю
Из белой раковины снега,
Мне ближе до тебя и неба,
Когда я на тебя смотрю.


* * *

Кто-то блефует вверху зимой.
И я поверю, что весь ты — мой,
Что можно в тебя приходить, как домой,
И не угодить во тьму.
Но кто-то тебя превращает в боль
Иль в ожидание боли, столь
Сердцу привычное, что позволь
Мне поверить ему.
Кто-то... да он превратит тебя в ад,
В ад мой, где ангелов крылья горят,
И крылья цикад, и кожа наяд,
И слепота ручья.
Кто-то... он  знает страхи мои.
Мы для него — еще блики  любви,
Но в слове "любовь" мне все слышится "Пли!"
И чернота пустыря...

* * *

Как хищные глаза автомобиля,
Сигналит жизнь каскадами огней.
...Мы будем там, где нас уже любили,
Но не полюбят зорче и сильней.
Тиранство слов, отдушина запинки...
Метеосводки. Музыка. Дома.
Я слизываю с губ твоих снежинки.
...Зима.

* * *

Зима кончается. Из дома выхожу.
Ну вот, и нежность выглядит гримасно,
И я тобой уже не дорожу,
Как некая Татьяна из романса.
Меняю боль на мелочь, ерунду,
А ночь свой саксофон врубает черный...
Когда-нибудь мы встретимся в аду,
И ты меня обнимешь обреченно....


* * *

Апрель — искусник, Дон-Жуан, шармер,
Слетает вниз по лестнице небесной.
Полуслучайный взгляд и разговор
Вдруг заискрят подкладкою чудесной.
По городу шатается любовь,
Марая щеки встреченных помадой.
Кузнечиком шарахается кровь
От этого простого променада.
И на пути нежданное встает,
Как куст жасмина непорочно-смелый,
И жизнь ручная из ладоней пьет
Оторопелый воздух скороспелый.

* * *

Жизнь постепенно пустеет. Тебе в ней все меньше рады.
Встреча с самой собою переносима едва.
Блюз одиночества снова доносится с летней эстрады,
И вся в аспирине болит голова.
Отлет саксофона раскосого, нотная мешанина,
Влажный красивый ветер, не жалеющий никого.
Жизнь постепенно пустеет, как зимою равнина,
Опровергая родство.
Воздух чужой и тонкий только пожмет плечами,
Падает снег на сцену, взгляд его так тяжел...
К музыке стать спиною и натянуть перчатки,
Падает снег под кожу, саксофонист ушел.
Вечер подобен смерти или подобен блюзу,
Температура тела тише календаря.
В непроводящем мире все —  Робинзоны Крузо
На необитаемом острове декабря.

* * *

Стекает по лицу твоя рука,
По моему —  твоя рука стекает,
Как дождь, как звук, как луч —  издалека
Пришедшие. И время утихает;
Все тиканья в заведенных часах,
Стенных, наручных, башенных, старинных,
Все голоса в домах и в небесах,
Все отклики в семи октавах длинных.
И только эхо долгое звучит,
Как верстовая в чистом поле веха.
Покуда жизнь притихла и молчит,
Стозвучно эхо жизни, эхо, эхо...

* * *

и я убитая тобой
все еще медлила умирать
медлю медлю люблю
ветка и облако в раме окна
обычные вещи
преддверье пустот
уже беспредельных
ты чья судьба текуча
как темные реки печали
как темные лики печали
кем ты вошел сюда
в любовь в меня
твоя ладонь тепла
женственна кожа нежна
губы капризны как у Антиноя
теплотой убивать ежедневно
кто научил тебя кто

* * *

Наши разлуки друг друга давно узнают
В паузах времени, будто бы в мнимости комнат,
Нами оставленных; в горьких слезах, что прольют
Прошлые дни, те, которые нас еще помнят.
Наши разлуки сплетаются в черный клубок,
Где Ариаднина нить, словно жизнь затерялась
В стае подобных. Разлуки, бледность их щек,
Фраз истеричность, расчета дырявость.
Наши разлуки в каждом кивке наших лет,
И сквозь разлуки процежены губы и звуки...
Нас уже нет. То какой-то особенный свет,
Свет из пустыни мертвит наши лица и руки.

* * *

О господи, если ты есть,
Вот: лишь бумаги десть,
Где не стоит ничего,
Кроме: пошли мне его.
О господи, если ты снег,
Или дождь, или бег
Вечности, не забудь:
Пошли мне его как-нибудь.
О господи, если ты грусть,
Я не прошу долгих лет,
Лишь одному внемли:
Его мне —  всего —  пошли.
О господи, если ты соль,
О господи, если ты боль,
Пусть буду валяться в пыли,
Но ты мне его пошли.
А если ты, господи, блажь,
Хотя бы иллюзию дашь.
Я ведь прошу одного —
Ну, пошли мне его...

* * *

Я так долго училась тебя забывать
Под согбенными сводами дня,
Что не надо и сны о тебе насылать,
Чтоб они подменяли меня.
Я так долго училась моленью ручья
И темнотам звезды мировой,
Что забыла, чем жизнь шелестела твоя
Над садовой моей головой.
Я так долго брела по отжившим садам,
Где терялся твой след и исток,
Что навек прилепился к отжитым годам
Каждый скрученный в прах лепесток.

* * *

В твоем имени музыка гласных странна.
В твоем имени легком не вижу я дна.
Сквозь ресницы не вижу я солнца,
Потому что свинца тяжелее вода
В твоем имени летнем, и никогда
Кто пригубил ее —  не спасется.
Потому что движению губ вопреки
Льдом и пеплом подернуты волны реки,
Звук и отзвук — тоскою угара.
В сонмах мельниц молчанья то имя живет,
В полуночной крови близоруко плывет
Твое имя, случайный мой ангел...

* * *

... Потому что стрела не летит назад
И слезу не вернуть под веко —
Не жалей меня! Не такой уж ад
В человеке — для человека.
Ты вошел в мою жизнь —  так садись и пей,
Улыбайся и бей посуду...
Все, что знала я о любви —  о ней! —
Навсегда я теперь забуду...

* * *

Знаешь, это другой, кто придуманней нас,
Извещает, где свет, а где тьма.
... Вот любви самый поздний —  последний —  сеанс.
Вот билет для сошедших с ума.
Эх, любовный, тюремный, пожизненный срок —
Дальше некуда продлевать.
Да простит тебя Бог! Да простит меня Бог!
Я не в силах ему объяснять.

* * *

Ты сдвинешь плечи, головой качая,
И ничего, как видно, не поймешь.
Моя любовь разграблена печалью
Тяжелой, как тысячелетний дождь.


* * *

Между твоим лицом и между
Моим лицом —  ослепшее стекло,
Взмах времени безумный и застывший.
Не сдвинуть эту статику страданья.
Моя рука твоей коснуться хочет —
Но лишь скользит по тверди ледяной:
Не растопить —  ни кончиками пальцев,
Ни майскими фиалками. Разбить!
Одетой в нежность кожи лобной костью,
Одетым в грустный воздух тонким локтем —
Разбить! Содрав весь воздух, кожу всю
О рваные стеклянные ошметки,
И ссадины на нежности и грусти
Залить пчелиным йодом, жгучим медом...
Разбить! но за стеклом опять стекло...
Моя любовь к тебе —  как черепаха,
Которой померещился Ахилл.
Душа твоя стремительней тебя
Растущей светотенью уплывает
За склоны всех холмов, всех рек изгибы.
Стекло не позволяет заглянуть
За каждый угол времени. И я,
Разбившая так много дней и стекол
В погоне за тобой, я отстаю,
Я точкой становлюсь на горизонте
Твоей души... Еще немного жизни,
И ты меня, пожалуй, не узнаешь...

* * *

Мы жили с тобою
Почти в захолустье.
Наш воздух был соткан
Из тени, из грусти,
Да, больше из грусти,
Из пыли сонета,
Но было знакомо
Нам райское лето.
Но разве и вправду
Был рай этот раем,
Когда мы друг в друге
С тобой умираем,
Другие обличья
Себе подбирая,
И жизнь происходит
Другая, вторая.
Любовь нас теряет,
Как пару перчаток,
Оставив на судьбах
Глухой отпечаток
Из грусти, из жизни,
Из муки, из фальши.
...Ты мне еще ближе,
Когда еще дальше.
Куда уже дальше! —
Ослепшим пунктиром
Продолжится наше
Блужданье над миром:
Не сказанных слов,
Не прозревшего взгляда,
И времени года,
Как времени ада...

* * *

Целую твой голос и сердце твое,
И крови тональность морскую,
Целую твой сон и твое забытье,
И взгляд благодарный целую.
Целую твой пульс и движенье руки,
И шорох летящей ресницы,
И родинок двух золотые зрачки
Целую у правой ключицы.
Целую — как дом возвожу меж руин —
И пальцев твоих пятисвечье,
И плеч твоих незагоревший жасмин,
В мои воцветающий плечи.
И вечности капли, как звезды в полях,
Слетают и тают на наших телах.

* * *

Меж одиночеством жизни
И одиночеством смерти
Встает любовь —
Невесомый
Решающий довод.

* * *

Ты мне приснился в лучшем виде
В гостинице с названьем "Лето".
То ли в Мадриде, то ль в Майн Риде
Стреляли в нас из пистолета.
Уюта нет. Покоя нету.
И гений видит жизнь превратно,
Когда в нее из пистолета
Стреляют столь неаккуратно.
...Ахматовскою героиней
Надела бы не ту перчатку —
Увы, за неименьем оной
Цитату укрывает иней.
( Поскольку все-таки ноябрь,
Цитату заглушает насморк,
И год сдвигается на ярд,
На ярд, на ямб, на сон и — наспех.)
Раз человек чему-то мера —
Атлант есть мера Атлантиде.
...Я знаю, что в виду имею,
Тебя имея в лучшем виде.

* * *

Эта ночь мне была дана
Так, как сердце было дано.
Потрясающая луна
Била белым копытом в окно.
Полнолунием полный взгляд
Уходил за край бытия,
И утраты грядущий яд
Отстранила любовь моя.

* * *

Мне тяжела любовь моя —
До бунта, до истерик.
Но разве я грешней ручья,
Целующего берег?
И так судьба моя страшна,
Когда двойною кровью
До белизны раскалена
Небесная жаровня.

* * *

Немыслимо ни к богу, ни домой,
И пострашней, чем гибели объятья,
Любовное бесстыдное клеймо
Горит на жизни царскою печатью.
И мне такой ты воздух приоткрыл
С изнанкою смертельной и горячей,
Что зоркостью небесных белых крыл
Не исцелить судьбы моей незрячей.

* * *

За то, что я с тобой и не с тобой,
За то, что я устала быть собой,
Но от себя опять удалена,
Меня покинут бог и тишина.
И это плата за безгрешный грех,
Что нежностью безропотною ссужен...
Стою я пред тобой темнее всех,
Светлее всех диковин и жемчужин.
За то, что ты опять меня отдашь,
Отдашь невольно беззрассудной боли,
За то, что наша близость лишь мираж,
Лишь звук безумья точный, и не боле, —
За это ты приходишь в дни и в сны
Из той, непредставимой глубины...

* * *

...Милый, неосторожно мы перепутали части
Наших судеб и наших полуслепых пространств...
Пальцы, глаза, ключицы — глина моя звучащая...
Но разбивало утро нас, как пустой фаянс.
...Милый, ты помнишь вечер, зеркало темновато,
И полусвет в прихожей... Ворс твоего пальто
Холоден, как и пальцы — ты их кладешь виновато
На воротник мой, на плечи — боже мой, на ничто!
...Бывший ее любовник. Через пять лет. I'm sorry —
Столь лысоват, плебеист и зауряден столь...
Как говорят, за сорок. Впрочем, бездарны роли,
Но не бездарна память и не бездарна боль...

* * *

1
Здесь, за границей тела твоего,
Твоих волос и губ полунадменных,
И кожи, помнящей мой поцелуй,
Здесь и вовеки мне бродить в пустыне,
Из прошлого лепить свою свистульку
И окликать тебя. Полночный город,
И в сумочке бутылка ледяная,
И бритвенного лезвия соблазн.
Еще один глоток послушной водки,
И лезвие зажжется в полумгле
Моей ладони вышколенным блеском.
До капли пусть стечет дурная кровь
И растворит в земле любви заразу.
Я понесу свои пустые вены
И буду жить так долго, и до смерти
Ни разу имя не произнесу
Твое, как будто я его не знала
Ни в этой жизни, ни в другой. О боже,
И от тебя я правду утаю!..

2
А я еще жила. Был город пуст,
И смерть моих уже касалась уст,
И я ее почти не отгоняла,
Как будто мне и смерти было мало.
Затравленной рукою истерички
Я лезвие брала из косметички:
Ну что поделаешь, такой распас —
Боль больше и неистребимей нас.
Как лист кленовый, хрупкий и прелестный,
Багряна кровь среди любовных лезвий.
Ну вот и все. И не случилось чуда…
Я напишу тебе. Уже — оттуда.

* * *

Останься со мной, мой любимый,
Как птицы, деревья, века…
Нас тысячу раз победили,
Но в небе плывут облака,
Свободны и неуследимы.
Так наше дыханье плывет
Над холодом суши и моря.
Так жизнь и в темнице поет
Поверх неусыпного горя,
А может быть, наоборот,
То горе поет, что пристало
Извечному ходу вещей,
Извечному росту кристалла,
В котором таится Кащей…
Любимый, я просто устала,
Я долго была, как вода,
Как травы с корнями глухими —
Ведь им не услышать, куда
Их время сдвигает, какими
Путями ведет их звезда —
Их тысячи раз победили,
Их бросил господь дозревать…
Останься со мной, мой любимый,
На этой земле зимовать,
Останься со мной, мой любимый,
Синицу по имени звать,
Останься…

* * *

Погода опостылела душе,
Как жизнь порой. Нам это не в новинку.
Но снег пошел, и стало чуть свежей,
И мы пошли по воздуху в обнимку.
И в этой бледной готике ночной,
И в этих арках острых стреловидных
Мы заблудились, видно, милый мой,
Среди вещей, почти неочевидных.
Мы больше ни о чем не говорим
И вместе с поцелуем снег глотаем.
… Синоптик спит. Снег неостановим.
Но наш исход нисколько не летален.

* * *

Рукою вскользь твоей коснуться шеи…
Ну вот он, мною пойманный озноб!
Опять себя почувствовать мишенью,
Хоть ты и не стрелок, мой милый сноб.
Как жаль, что ничего у нас не вышло.
Есть женский счет, но счетчик не включен.
… Когда я о тебе читаю вирши,
Не делай вид, что ты тут ни при чем.

* * *

Разговор телефонный короче одной сигареты.
К телефонной трубке губами прижмусь, как к щеке
Неподатливой. Что это? — Это
Просто любовь — глупое зданье на глупом песке.
Невозмутимый, как стрелки отглаженных брюк,
Что еще скажешь такого, за что зацепиться сумею
Темной тоской, зряшной суммой губ твоих, рук
И всего остального? На сердце темнее,
Чем за окном. Проклинай или богу молись —
Что мне поможет, замкнутой в хрупкое рабство?
Я позвоню тебе, чтобы сказать: — Появись! —
… Только все медлит старая сводня — пространство.

* * *

А ты знаешь, N.N., не теряется лик твой и свитер
В этой ропщущей роще значений — ветвистой, любовной…
Что бы я ни сказала — разве станет он менее светел,
Пробный луч, что тебя из потемок уносит, равняя с собою,
С бесприютным своим монологом, своим монолитом,
Абсолютным и бренным? Меняются небо и контур квартала,
Вбирая в себя наши лица в пространстве размытом,
Что значат так мало.
А ты знаешь,N.N., что порой мои дни — как ущербное эхо
Твоей ровности, промелька чувств, волосков у тебя на запястье,
Ранних складок у рта. Принеси мне словарь, где любовь — ничему не помеха,             
Где страхуют ее — семантически — нежность и счастье.
В небольшом городке тошнотворна печали зараза.
Даже шелест одежд заблокирован кем-то в миноре.
… Не могу без тебя — и это чуть больше, чем фраза,
И чуть меньше, чем я, но различье забудется вскоре.
А поближе к зиме — вариации хрестоматийны.
Мы даны как подтекст в повторяемом кем-то наброске.
… В общем, глупо, N.N. Той же местности те же мотивы,
Словно звукосниматель застрял на щемящей бороздке…

* * *

Как призрачный аэростат,
Любовь плыла над главной глыбой
Житья, и праздник нарастал,
Куда и мы прийти могли бы,
Но не пришли. И как прийти,
Раз все осталось без ответа
В квадратном мире, там, где ты
Был пятой стороною света…

* * *

Я меж твоих небрежно сжатых пальцев так —
Так незаметно сыплюсь
Песком ненужным и жемчужным. Свой кулак
Не разжимай, а то развеюсь ветром. Сытость
Песчаных суток и недель, их пульс.
Часов любви песочных вечная неточность
И горлышко стеклянное. Как пуст
Их верхний ярус, чтобы тотчас
Стать нижним, заполняясь вновь.
Любовь?
По горлышку ты средним пальцем проведешь,
Помедлив чуть на сонной
Артерии. Касание — как нож.
( Банальный вызов сенсорной и сорной
Пустыне). Ты стоишь. Подошвы тяжелы.
Песок струится, добавляя мглы.

* * *

Слишком много слов окружает тебя и меня; невольно гербарий
Составлен; цветок пылится, пятная пыльцой две соседних страницы…
В него теперь не вдохнуть даже эльфовыми губами
Любовь. Я хотела бы посторониться
И пропустить тебя, тренера частностей, жиголо жизни, по касательной, мимо.
Я хочу любоваться твоим умением жить, как церемонией чайной.
Так и вылепливается губами перистое прилагательное «милый»…
Куда бы мне приложить его долгое-долгое «и», что как лента из шляпы                факира — печально?..               
И я бы сказала еще, что сердца темная губка
Мокра. Отчего? Век назад называлось: слезы, стенанья и пени.
…Я теряю скорость реакции, но, черт побери, необратимо помнется юбка,
Если я сяду к тебе на колени.

* * *

Любовь враждебна, как сердечный приступ:
Глотай стихов коварный корвалол,
Иронизируй, превращая в принцип
Надменный издевательский глагол,
Кощунствуй… Или водки выпей, что ли,
Чтоб образ твой растратив до конца,
Почувствовать, как судорогой боли
Вновь сводит мышцы слова и лица…

* * *

Сейчас я тебя прокляну,
Заране пугаясь проклятья.
… Лунатик, почуя луну,
Идет в световые объятья
И, воздух нашарив стопой,
Предаст он разумную крышу.
… Итак, чтоб остаться собой,
Сейчас я тебя ненавижу.
Инстинкт сохраненья в крови
Темнее греховнейшей ласки.
… Закон линчеванья любви —
Так некогда выдал Поплавский.
Что исповедь — поза Руссо,
Что Вертер — фиалка, багульник?
Сейчас я скажу тебе все,
И с этим живи себе, умник!

* * *

Любовный шум уляжется в ушах,
Жизнь с нами расквитается — я знаю!
Мне никогда к тебе не сделать шаг —
Все бесконечность тормозит дурная.
Уже искажены твои черты
Моей строкой, предвзятостью, привычкой…
И — как в последний раз — из темноты
Ты выхвачен почти погасшей спичкой.

* * *

Мой ангел, как ты тверд на фоне вечера,
Когда мои зашкаливает сны.
Плывут миры, как ты, широкоплечие,
Взасос целуя родинки весны.
Предательски скуднеет настоящее,
И я в себя вхожу, как в темный грот.
… И долго-долго призраки щемящие
У сердца ходят, как ничейный сброд.

* * *

Не будешь ни памятным, ни дорогим
Ладони любой,
Но даже когда я любуюсь другим —
Любуюсь тобой.
Я знаю, как губы выводят: — Пора! —
И трубы: — Отбой!
Поймав свою душу на кончик пера,
Любуюсь тобой.
Дешевенький трюк полуночных богинь —
Надменная боль:
Под небом коварным и небом благим
Любуюсь тобой.

* * *

Сбегая с подножки трамвая,
Тебя забываю.
Зеркальные воды от черной тоски отмывая, —
Тебя забываю.
Пускай меня вывезет жизнь — прямая? кривая?
Тебя забываю.
Я утром глаза открываю — живая. Живая? —
Тебя забываю.
И время наточит свой коготь, на части меня разрывая, —
Тебя забываю…

* * *

Я любовь не узнаю:
В реестр не внесен
Этот сколочек рая,
Предутренний сон,
Этот сколочек света
Без будущей тьмы.
… Там, где плещется Лета,
Не просите взаймы.

Я любовь не узнаю:
В чертоге теней
Я солгу, вспоминая,
Что шаталась за ней
По Изюму и Риму,
По цветам и зиме,
Ее грубому гриму
Доверяя во тьме.

Я любовь не узнаю:
Фарс-идея, не фикс!
Этот сколочек рая —
Там, где плещется Стикс, —
За оградой, за градом,
За чертой ледяной…
Там, возлюбленный, рядом
Ты проснешься со мной…

* * *

В других широтах было бы тепло,
А здесь в одежде зимней вянут дети,
И морщится оконное стекло
От стуж и мглы. И кажется, на свете
Есть только то, что не произошло
И не произойдет. И нет меня
Ни здесь, где я больна тобой, как гриппом,
Ни там, где столь неважны имена,
Сливающиеся с первичным ритмом
Ну, скажем, Гераклитова огня.
Но если есть и я, и ты, и грусть,
Ты не увидишь слез. Я отвернусь.

* * *

Я так люблю, когда ты улыбаешься.
Ты вытянул единственный билет:
Непрожитая жизнь ночною бабочкой
На белый лист летит, как в белый свет.
Я прослежу по сердцу и по глобусу —
Имеет тот же почерк твой двойник.
Другая жизнь тебе в стихах обломится,
И ты пришпилишь к небу этот миг.
Давай, мой милый, грусть свою выверчивай.
Там — беловик, а здесь — живешь вчерне.
И я зайду туда однажды вечером,
Но ты забудешь здесь, кем станешь мне…

* * *

И ни одной строки единой,
Бессонной ночи ни одной —
Нет, ты не стоил, мой любимый,
Проклятый мой, любимый мой.
Как я пыталась быть с другими,
В крови твой оттиск затая,
Но только ты — моя погибель,
И только ты — любовь моя.

* * *

Я не верю в лояльность любви,
Ведь однажды из нас кто-то умер
В тех широтах, где руки твои
И мои не разъять, где безумен
Самый замысел был. Ну а здесь
Все ложится рубашкою карта,
Но прозрачна гремучая смесь
Меж ладонями мирта и марта.

* * *
Весны и скуки схожа масть.
Я верю только в боль.
И легче мне с тобою пасть,
Чем быть самой собой.
Ни в твой, ни в свой не верю бред,
Но за тепло — мерси.
… Пойди, стрельни мне сигарет
И спичку поднеси.

* * *

Что отражают зеркала,
Когда оттаивает мгла,
И плачет за окном вода,
Дождем прикинувшись, когда
То бело-черн, то черно-бел
То воск, то мрамор наших тел?..
И нет божественней лекал,
Чем амальгамою зеркал
Оттиснутая кривизна
Двух тел, их линия одна,
Прозрачный двуединый миф,
Что наспех пишут для двоих
Любым пером и словарем…
Мы в мифе мартовском живем,
Не в мире. Тенью Филомел
Томятся тени душ и тел.
Тенями Дафн и Ариадн
Настигнут рай земной и ад.
Алкея кровь, уйдя в песок,
Нас взращивает, как цветок.
Миф одинаков. Мир един —
Среди холмов, среди равнин,
Он только свет, он только мрак,
Перемежавшиеся так,
Как тень и свет от фонаря,
Что за окном трудился зря,
То бело-черн, то черно-бел…
Мы есть любовь. А время — мел,
Которым пишут вдалеке,
Который крошится в руке…

* * *

Ни амфорой аттической,
Ни аркою готической,
Ни быстроногой Хлоей
И ни смолистой хвоей —
Нет, мне уже не стать.
Я только отраженье
Взаимного движенья
Звезды к звезде,
Воды — к воде.
Я — из числа зеркал.
Я в воздухе, как в раме.
Прижмись ко мне губами.
Оскомина любви
Темнит черты твои,
Темнит черты мои.
О отражений полчища,
Умноженные полночью
На полночь. Ночь бела.
Ты — вымысел стекла.
Ты в воздухе, как в раме.
Прижмись ко мне губами.

* * *

Ахилл с Аяксом все играют в кости.
Столетья к Персефоне ходят в гости.
Дым плавает над Бродским папиросный
Я жду тебя в четыре в сентябре.
Все образы тоски и иже с ними
Сквозь сердце ходят темами сквозными…
Мне тоже не уснуть в Тананариве,
Как в Северодонецке не уснуть.
Уже дописан и прочитан Вертер,
Но воздух пахнет биржей, а не смертью,
И время погоняет, как форейтор,
А ты меня зовешь, любовь моя.
Ты, и безумье, и Ахилл с Аяксом…
Все остальное передайте факсом.
Поэтому стрела летит пространством
И черепаха вечная бежит.
Ты — моя гибель, но Аякс Ахиллу
Об этом промолчит, когда, мой милый,
Забыть тебя мне не достанет силы,
А чтоб запомнить — может, жизни всей…

* * *

Лучше б, милый, мне связал петлЮ,
Чем позволил вымолвить «люблю».
Лучше б, милый, финкою задел,
Ибо столько горечи у тел.
Лучше б, милый, подмешал мне яд,
Ибо рай любой нисходит в ад.
Ты в моих объятиях лежишь.
Я не знаю, смерть ты или жизнь.

* * *

… И опять среди чутких зеркал
Фехтовать иронической шпагой
И держать, как Набоков сказал,
Легкий тон «неглиже с отвагой».
И опять, чуть вздернув плечо,
Быть бесстрастной до неприличья
И не знать, как глазам горячо
Под косметикой фирмы Ричи.
И не ведать стыда в крови,
И не выдать лицом и строчкой
Эту жалкость и жадность любви
За надменной ее оболочкой…

****

Над страною полынной
Разметав тишину,
Ветром всхлипнувшим схлыну
И к устам не прильну.
Над чужою травою
Умирающий куст, -
Ветром меченным взвою,
Над обрывом взовьюсь.
Над страною песчаной,
Над запретным руном -
Неделимой печалью,
Неразъемным огнем...



* * *

1
Здесь, за границей тела твоего,
Твоих волос и губ полунадменных,
И кожи, помнящей мой поцелуй,
Здесь и вовеки мне бродить в пустыне,
Из прошлого лепить свою свистульку
И окликать тебя. Полночный город,
И в сумочке бутылка ледяная,
И бритвенного лезвия соблазн.
Еще один глоток послушной водки,
И лезвие зажжется в полумгле
Моей ладони вышколенным блеском.
До капли пусть стечет дурная кровь
И растворит в земле любви заразу.
Я понесу свои пустые вены
И буду жить так долго, и до смерти
Ни разу имя не произнесу
Твое, как будто я его не знала
Ни в этой жизни, ни в другой. О боже,
И от тебя я правду утаю!..

2
А я еще жила. Был город пуст,
И смерть моих уже касалась уст,
И я ее почти не отгоняла,
Как будто мне и смерти было мало.
Затравленной рукою истерички
Я лезвие брала из косметички:
Ну что поделаешь, такой распас —
Боль больше и неистребимей нас.
Как лист кленовый, хрупкий и прелестный,
Багряна кровь среди любовных лезвий.
Ну вот и все. И не случилось чуда…
Я напишу тебе. Уже — оттуда.

* * *

                Ты, смерть, умрешь.
                Джон Донн

В том самом Риме, который не был
Для нас с тобой еще Древним Римом,
Ты приходил ко мне не однажды.
Был плащ твой черный чернее ночи,
И золотые его застежки
Потом звенели у нас под ногами.
И ты цитировал Марциалла.
А я тогда тебе все сказала.
Эпоха Сун в изящном Китае
Уже томила своим закатом,
Когда я тебя собирала в дорогу,
Как теперь бы писали, в командировку.
Цвела у беседки шальная слива.
Так нелегко было быть счастливой.
А в восемнадцатом странном веке,
Как крылья набоковской бабочки, легком,
Ты похищал меня — помнишь? Помнишь
Витую лестницу, всю в плюще,
И сыроватый зев дилижанса,
И нашу комнату с белой ставней,
И все, чем были и чем мы стали.
… Я опускаю пространства и даты.
… Сейчас, в двадцатом, ты изменился,
Но все равно я тебя узнала
По золотым незримым застежкам,
По лепесткам засушенным сливы
Между страницами книжки модной.
Их было много, примет и знаков.
… Что еще с нами, мой милый, будет?
Везде я твои обнимала плечи,
Жизнь одноразовую посрамляя…




* * *

чем кончится любовь
все любови кончаются чем-то
покоем тоской Летой-рекой
где-то написано exit
в мир без тебя
я боюсь вступить
любовь еще держит меня на весу
но лицо безнадежное времени
уже узнаю отворачиваясь при встрече
не отпускай меня
руки твои целую
руки любви

* * *

а если ночь опять нас разлучит
и если день опять нас разлучит
я вновь найду тебя в себе
мое горчичное зерно
рассвет среди заката
имя радости
радость имени
любовь моя

* * *

твоя любовь учила меня любви
твоя нелюбовь учит меня любви
я опять научилась жить
с холодными пальцами неба
что сомкнулись на шее моей
с медленным ядом в крови
с быстрой пощечиной ветра
с летучей иглой
отчаянья
они неизменны как жизнь
они неизбежны как жизнь
жизнь после тебя
словно жизнь после смерти
твоя любовь учила меня любви
твоя нелюбовь учит меня любви

* * *

осторожно
касаться твоих волос
лица
упрямого как лицо легионера
шеи под воротом
под галстуком безупречным
пальцев неточных слепых
губами удары считать под левым соском
и сбиться на первом или десятом
безумие поцелуев
по телу бегущих
родинкам вслед
все ниже и ниже
ты весь моя радость

* * *

Те слезы. Те объятия. Те годы
Прошли — и слава богу. Поделом!
Лишь ночью, при тоске и непогоде,
Любви осколок ноет под ребром.

***
Все против нас. И все страшнее
Терять тебя за часом час.
Я не хочу другого неба,
А это небо - против нас.
Его сентябрьские высоты -
Лишь мук и боли западня…
Молю, ну выбери хоть что-то -
Люби меня. Убей меня.


* * *

А помнишь? Мы стоим у зеркала,
И лица в грубом свете зелены…
Твой бледный лоб, пальто немодное…
Что ты сказал тогда? — «Гармония»?
Все это было бы враньем,
Но зеркало врастает в стену,
На утро взвинчивая цену,
Где мы последний раз вдвоем…

* * *

В который раз все перемучено
Бессонной ночью. Прикоснусь
К лицу, что пальцами заучено,
Как наважденье, наизусть.
Все пере-пере-пере -заново…
Ну, можно фон и стон убрать,
Но память — ту, что в пальцы загнана,
Придется с кожею сдирать…

* * *

Греет ветер в карманах руки.
Мир окрестный как будто вымер.
… Дай мне, боже, запомнить муки,
Но не дай мне запомнить имя.

* * *

А когда залетают звезды
Прямо в комнату, с высоты,
Я целую вечерний воздух,
Тот, который вдыхаешь ты…

* * *

Вряд ли, охотник мой вольный,
Будет разлука сильней,
Чем меж моею любовью
И нелюбовью твоей.

* * *

И слава богу, что уже об этом
Не нужно вспоминать и горевать…
Отныне я чиста пред белым светом —
Теперь мне больше нечего скрывать.
Напомнят имя — я пожму плечами.
Смотрю на снег, иду по январю.
… А что о нас я думаю ночами,
Я утром и себе не повторю.

* * *

Я плачу, милый, но рубашка
Твоя суха, как в зной песок,
И лишь безумная ромашка
Нечетный прячет лепесток.

* * *

Я просыпаюсь и прислушиваюсь: может быть, — все?
Но я по-прежнему люблю тебя.
Я морщусь от дозы: кто раскрутил это любовное колесо?
Но я по-прежнему люблю тебя.
Я рассматриваю лист осенний на свет:
Там написано, что я люблю тебя.
Выправка пульса прекрасна. Я говорю спокойно: — Привет!
А на самом деле я говорю, что люблю тебя.
Я буду держаться до последнего дня,
Ушибаясь и впредь: а-а, черт! — я люблю тебя.
Продолжается год, суета, беготня,
Но я по-прежнему люблю тебя.
Пусть идет, как шло, если вообще идет.
Ничего не попишешь, а пишешь: люблю тебя.
Водяные знаки небес и широт
Проступают в молчанье: люблю тебя.
Ты помнишь, как бездна растет в равелевском «болеро»?
Я многое помню с тех пор, как люблю тебя.
Мне нужно бросить перо. Или жизнь… Или перо…
Но я по-прежнему… тебя… тебя…

* * *

И жизнь, и смерть как будто ни при чем,
А есть любовь и головная боль.
Лежит большим Тристановым  мечом
Меж нами ночь и город. А любовь
На стук, на шепот прибежит, на свист...
Я вдруг проснусь и вспомню в три утра:
Исписан год, словно больничный лист,
Зигзагом сумасшедшего пера.
Саднящей речи есть в ночи прикол —
Оскомину рисковую стеречь.
Приходит снова осень в Муми-дол.
Ее дождей игрушечна картечь.
...Когда сердца текучи, как дожди —
Меж пальцами двоятся мрак и свет.
...Меня легко утешить, — приходи:
Он не стреляет, дамский пистолет.

* * *

И в этом городе, где смутно пахнет солнцем
Любая дверь, забыв родство с небесной,
Где луч скользит по линии отвесной
И падает на темя, как в тупик,
И в этом городе, где роза — только роза,
А не двойник любви столепестковый,
И где беззвучный воздух не влекомый
В иные сети, кроме пустоты,
И в этом городе, где вдруг конец столетья
Ты ощущаешь просто как "финита
Ля жизнь" — на самом донышке зенита
Ты замечаешь новую звезду.
Она восходит, как ослушник бездны,
Глотающей добычу за добычей, —
Она восходит. Это есть обычай
Любви, когда совсем не до любви...