Твой кисейный голос порочен неимоверно...

Твой кисейный голос порочен неимоверно.
Весь мир не одна огромная постель, как сие ни обидно,
а таким голосом, сама понимаешь...
Вот что хотел сказать тебе, услыхав впервые,
но решил (какова отрешенность! самоуглубленье какое),
что успею еще, много чего успею.
Я, ты знаешь ли, нарасхват — вот и все, что досталось.
О, прямота, о, пропащая осень!
Знаю, что будет дальше. Не допустить занудства,
не докучать, бестактным сердцебиением не дорожить —
мало тебе, воздыхатель, фантазий, что ли?
Наглядись же досыта в пробитую коловоротом прорубь,
в черноте неосязаемой ища просвета,
увидишь чепуховые картинки калейдоскопа,
переливчатые, меняющиеся непременно,
что-то вроде киноверсии Камасутры.
А когда поднимешься с ощущением черной точки,
ползущей по белому, вечно белому насту,
ветер слух голосами всяческими наполнит —
сварливыми, нежными,
и кисейный, конечно, кисейный...
И станешь ты слушать и ничего не услышишь,
а если чего услышишь — не разберешь, и даже
что-либо разобрав, в том смысла —
как ни безумствуй — не распознаешь.
Видать, толчея диалогов, боязливость рукопожатий,
вовсе и не нуждаются в оправданьи.
Навстречу хладному ветру двигаться непреклонно —
чем еще можно заняться не лицемеря.
Ведь, как ни юли, отвага в конечном счете —
когда бои отгремели, у висков отсвистали пули —
сводится к бесшумному, невидимому отказу
от взаимности,
увы, совсем не в постельном смысле.