Утро. Дома 8

Вот Ерики. И Ерики печальна. Печальна, как голые осенние березы. Печальна, как сто паровозов, которые хотели обменять на решетку Летнего Сада. Печальна, как взгляд бездомной дворняги. Целое утро ее тошнит. Она бледнеет, делает глубокий вздох, "А-а-п" - и извергает потоки бледно-желтой кашицы. Ее прекрасная грудь сотрясается в судорогах.

Я смотрю на нее. Она не стесняется. Сейчас у нее такое состояние, когда на все наплевать, когда хочется только одного - …
Я убираю ведро, заботливо вытираю ей рот полотенцем. Она смотрит на меня. Она так несчастна! Я глажу ее по голове. Она кладет голову ко мне на колени, прячет лицо. "Обними меня покрепче".

Я нашел ее в 10.00 по московскому времени. В Петропавловске-Камчатском возможно была полночь. На планете Сситхр третьи сутки шли ожесточенные бои с объединенными силами оппозиции. Федор Круглов вот уже полчаса как опохмелялся у ближайшего ларька. А Ерики лежала на полу, раскинув руки, словно чайка над морем. С уголков посиневших губ струйками стекала пена. Стеклянные глаза смотрели в никуда и видели наверное какую-то иную реальность. А рядом валялась пустая пластмассовая емкость с невинным названием.

Я не заплакал. Мужчины не плачут. Я закурил. Сполз по стене и как-то обмяк сразу.
Смотрел на нее и курил. Одну за одной, одну за одной. Десятый окурок упал на пол, когда она внезапно пошевелилась. Только тогда я осознал, что она может быть живой.

Я … я сделал все, что смог. Я спас ее. Вернул ее, почти совсем ушедшую, в нашу реальность. И я знал, что она мне этого не простит. Никогда.