Грибоедов

Грибоедов

Смеркалось. Луна выглянула из под опрокинутого на лопатки неба и улыбалась той ясною, тысячевековой выдержки улыбкой, которая не оставляет равнодушным человечишку, по привычке спешащего из-за занавесей проститься со звёздами, может навсегда… А кто же знает? Может, и навсегда…   
Запрокинув ногу на ногу в тишине уходящего дня предо мной сидел некто. Некто был в круглых, грибоедовских, пронзительных, очень идущих ему, как и всякому Грибоедову, очках и разглагольствовал о прошлом, настоящем и будущем. На человечий голос слетались юркие, норовящие ужалить, подобно аспиду, острокрылые комары. Изворачивались, терзали воздух неуловимыми па, смотрели на нас искоса, примериваясь, присматриваясь, норовя пощупать мощи  человеческие, на ветру высохшие, преданные солнцу навсегда. А… Нет, Грибоедов был плотен, упитан… Весомый человечек, ладного сложения, со стройными ногами. Ах, эти хвалёные грибоедовские ноги. Позвольте, когда говорят о стройности чьих-то ног… Верно, ухмыляются душевно нехорошей, отчасти гадливой улыбкой. И рука невольно ищет лошадиный круп. А что же… А вот…
Душа у Грибоедова позапрятана в какой то потаённой, соделанной давным-давно выемке там… Там… Далеко ли, близко ли? А кто ж его знает.
И мы сидим. Друг напротив друга. Грибоедов излагает свою жизненную теорийку, построенную на века, как ему кажется. И говорим мы о материях нескончаемо занимательных, пёстрых, калорийных.
Промискуитет в понимании этого проходящего, но ещё не прошедшего мимо меня человека, есть нечто удобное, положительное, верное и вещное. А как без него? – говорит Грибоедов. И тут же, причмокнув и присвистнув, нараспев заявляет, -  а никак.
Грибоедову удобно каждый день ложиться в мягкую, славную постелю с новой, полезной в физическом и душевном плане человеческой единицей. Удобно кушать черешни из белого корытца со стянутой впопыхах полиэтиленовой плёнкой. Удобно думать, что всё, что он, Грибоедов, ни делает - есть хорошо. А плохо – это когда нехорошие люди супротив течения грибоедовской реки прут на всех парах.
Отдохновение от забот, тревог, скучности и скученности миров, одноколейности непролазных дорог находит этот интереснейший человек в мягкой постеле.
- Что же Вы… Ой, на душу то свою гляньте. Наделали что с ней? Позабыли? Одна теперь ей дорога  - на богомолье. Эх, не дойдёт ведь… - Поспешаю высказать из себя я.
А что? А? А…
Грибоедов думает. А после, смахнув крошки овсяного печенья с колен своих,  серьёзным, с двух сторон стиснутым заплутавшими мыслями, голосом провозглашает вдруг и совсем невзначай: «Хотите стихотворение?»
Я хочу стихотворение из грибоедовских уст.

В жёлтом, старом такси
На перроне ушедшей ночи,
Или просто на стыке ненужных
Веков
Утомленная солнцем дивчина,
Пошире разверзши очи,
Просит
Пару алтынных
На жертву
Для новых, неясных
Богов.

Такое вот стихотворение. Ну да что… Нет, не такое… Но по смыслу приближённое к настоящей цитате. Грибоедов гремит мыслями от восторга, словно погремушкой. И всё то в стихе кажется ему чудесным, ярким, образным. А про что там?
Там… Там про пышнотелую, средних лет даму, восседающую в такси, тянущую руку к пииту, просящую до получки тридцать рублей, сетующую на лета и пласксиво закусившую губу.
Такое стихотворение.
- Нравится? – спрашивает Грибоедов.
- Нет.
- Иииии… Не понимаете Вы ничегошеньки в отменном стихосложении.
- В отъявленном…
Хочется тотчас высадить даму из такси, отправить по сонным, с глубокими продольными лужинами улицам… А вослед грузовик, хитроумный, шаловливый, с чёрным слоем грязи, объявшем номерные знаки Тмутараканского  региона грузовик… И как и полагается шаловливым грузовикам, мой нарочито должен изловчиться и прицельно окатить просительницу несвежей струёй мутной водицы. Каково, а? Так-то-с. А отчего на такси разъезжаете, коли ассигнований на то не имеется?
Грибоедов чем то заметно недоволен. Верно, подумывает уже о мягкой, певучей постели и черешне в белом корытце.
А душа то? А…
А сколько таких вот душ то, забитых, затисканных промискуитетами… Да что там промискуитеты. Души нынче гибнут и от многого другого. И промискуитеты здесь, может быть, и вовсе ни при чём. При чём сам человечишко, руки его безжалостные, поспешающие вырвать с корнем, затоптать в себе многие и многие бесценные человеческие свойства и качества, изничтожить свет и тени и окрасить жизненное совё пространство в мятущиеся антрацитовые тона.
Что ж, Грибоедов, иди… И ежели важнее тебе нонче быть там, питать тело своё плотскими утехами, то будь…
И Грибоедов идёт. А? Что? Вам на миг подумалось что никуда он отсюда не двинется? Эээээ… Человека в грибоедовских очках давно заждались и он никак не может не уйти. Он – герой своего времени.