Грех

(по мотивам фильма режиссера Виктора Сергеева, автор сценария Александр Абдулов, «Грех»)

1

Поп-расстрига Агафангел,
Бывший иеромонах,
Заблудился в двух берёзах,
Заблудился в трёх соснах!

Верным был слугой Господним,
И душа была светла,
От мирских забот свободна…
Но явилась вдруг ОНА…

Как-то, будучи отправлен
В Новгород монастырём,
Агафангел был захвачен
Летним ласковым дождём.

На пустынном полустанке
Ожидая первый рейс
Размышлял он просветлённо
О величии небес.

Вдруг, из дождевой завесы,
Брызги веером меча,
Вавилонская блудница
Заскочила хохоча.

«Так! На Новгород, живее!» -
Села, плечи опустив,
И о чём-то загрустила
Сигарету закурив.

«Девушка!!! У нас не курят!»
«Да, пошла ты! Боже! Бред!»
«Не тревожь Господне имя,
Коли веры в Бога нет!»

Это мрачный Агафангел
Пробурчал себе под нос.
И узрел два жгучих глаза
В обрамлении волос.

«Это что ещё за чудо?!
Ха-ха-ха! Святой отец!!!»
На скамье его фигуру
Разглядела, наконец.

И отбросив сигарету
Подошла к скамье его:
«Ну-ка! Дай взглянуть поближе
На монашье… м-м-м… чело!!!

О-го-го! Да ты красавчик!
Да к тому же молодой!
Так, чего же ты в монахах?
Может, ты того… Больной?

Нет, представьте себе только:
Молодой, и вдруг – монах!
Покажи-ка мне, жеребчик,
Что там у тебя в штанах!»

Девка наглая, шальная,
Рассмеялась весело,
Глядя, как алеет маком
Агафангела чело.

Не сдержав душевной смуты
Он рванулся, было прочь, но,
Однако нужно ехать,
Не пришёл автобус, ночь….

Он остался, а деваха,
Изумлённо вскинув бровь,
Прошептала: «Вот потеха!
Поп не пробовал любовь!!!»

И спросила издеваясь
(Он уж был готов завыть):
«Слушай, попик, а не трудно,
Непочатым-то ходить!»

За окном лишь тьма ночная,
Но, подобно петухам,
Первый утренний автобус
Рёвом разорвал туман.

Агафангел быстро вышел,
Быстро пробрался в салон,
Погрузился снова в думы,
А она – в спокойный сон.

«Слава Богу! Задремала!
Эка, дьяволова дочь!»
За стеклом луна сияла….
Ночь. Предутренняя ночь.

2

Юный франт – Серёжа Вольский,
Из порядочной семьи,
Жил в покое и довольстве,
Видел Рим и Тель-Авив,

Видел Вену и Варшаву,
Видел Дублин и Париж –
Так родители старались
Поддержать семьи престиж.

Папа, МИДовский работник,
Мама, княжеских кровей –
Были много лет в разводе.
Серж решил остаться с ней.

Был у матери поклонник:
Благороден, не подлец…
Представлял его Серёжа:
«Отто Зауэр. Отец».

Жизнь текла спокойным руслом.
Но душа разбилась в кровь
В день, когда Сергей влюбился,
В год, когда пришла любовь.

Он – красив. Она – красива.
Вот – невеста. Вот – жених.
Только, Вольская решила,
Всё не так. И всё без них.

Убедила, победила,
Разлучила, развела…
Стала с той поры Серёже
Жизнь нимало не мила.

В горьком омуте обиды
Утопив любовный жар
Не запил, не подал виду –
Молча перенёс удар.

Только, где ж тот милый мальчик?
Где же любящий тот сын?
На его душе разбитой
Отчужденья лёд застыл.

От семьи он отдалился,
И, однажды, в Рождество,
Он в компании напился.
В первый раз. Семье назло.

Хмель накрыл волной тяжёлой,
После – дрёмой тяжкой стал,
Серж, фигурою нелепой,
Рухнул на тахту. Он спал.

Снились ветер и ненастье,
Чей-то незнакомый лик –
Светлый, добрый, полный ласки…
Разбудил Серёжу крик.

Голова гудит набатом,
Пол уходит из-под ног…
Полупьяный, полу спящий,
Он переступил порог.

В зале, где друзья гуляли,
На столе, средь бардака,
Били, силой раздевали,
Ту, которая близка.

Да, подружки не пускали…
Не смогли остановить:
«Вдруг – увижу!!! Вдруг услышу!!!
Может встречу!!! Может быть…»

И пошла, надеждой греясь,
В дом проникла не спросясь
Встретить милого надеясь….
Так пришла к себе на казнь.

«Эй, вонючка! Кто такая?!»
«Мне б Серёжу разыскать…»
«А-а-а! Так ты его подстилка?!
Эй, смотрите, братцы! ****Ь!!!»

Стая молодых ублюдков
Налетев со всех сторон
Смяли, сбили, подхватили,
Понесли куда-то вон.

И швырнув на стол банкетный,
Навалились всей толпой:
Раздевали, били, мяли!
За спиной раздался вой…

Выл Сергей. В глазах безумных,
И пугающе слепых
Космос ужаса бездонный…
Вот невеста…. Вот жених….

Стихло всё. Тупые лица
Вдруг застыли как гротеск.
Все смотрели на Сергея…
Вой. Стекло разбилось. Треск.

Та, которую терзали –
Обнажённое копьё –
Обезумев отбиваясь,
Вынесла себя в окно.

Вся изрезалась, упала
На спину среди камней,
Поднялась, и захромала
В лес. Кровавый след за ней.

Не ловили. Не искали.
Протрезвели, может быть.
Серж не вынес – он был в коме.
Стали в чувство приводить.

А беглянка?… Да. Живая.
Был мороз. Нага. Ни зги.
Подобрали у дороги.
Ампутация ноги….

Был и суд. Судили многих.
Но не Сержа: он всех «сдал».
То, что видел страшной ночью,
Он однажды рассказал.

Шёл по делу как свидетель.
Ярость у «друзей» в глазах:
«Подожди, Серёжа! Выйдем –
Вспомнишь, что такое страх!»

Серж уехал. Затерялся.
Поменял на веру страх.
Так родился Агафангел,
Ныне иеромонах.

3

В зябкой дымке предрассветной
Набирал автобус ход.
Спал народ. Автобус ехал.
Шёл на Новгород – вперёд.

Ехали совсем недолго.
Путь неблизкий впереди.
Серо-синяя «девятка»
Шла немного позади.

Поравнялась, обогнала,
И в туман, ускорив ход,
Вдруг нырнула, и пропала…
Знать, торопится народ.

А в салоне сладко спящем
Вдруг поднялся пассажир.
Он к водителю пробрался:
«Тормозни-ка, командир!»

И как будто в подтвержденье
Просьбы, вроде бы простой,
Выскочила в лоб «девятка»
«Говорят, тебе, постой!»

Парень вызверился сразу,
Матово блеснула сталь,
Пистолет приставил к глазу:
«Стой, блин, я тебе сказал».

Кто проснулся – паникует.
Кто-то попытался встать.
Сухо треснул первый выстрел:
«Всем сидеть и не вставать!»

Двое вышли из «девятки»
Третий между кресел шёл.
Встал. Нагнулся. Улыбнулся.
Прошептал: «Привет, козёл!

Ну, чего ты смотришь тупо?
А-а-а, не узнаешь, подлец!
Повнимательней, Серёжа! Ну?!
 Вставай, святой отец!».

Агафангел пригляделся,
Призадумался монах! Вспомнил!!!
«Ох, Серёжа! Выйдем –
Вспомнишь, что такое страх!»

Он поднялся, молча вышел,
Встал немного в стороне:
Мост горбиться над оврагом,
Капли влаги на траве…

И уже щебечут птицы.
«Ох! Какая благодать!
Как же жизнь прекрасна, Боже!
Только время –  умирать»

Голос за спиной: «Поехал!
 У водителя – склероз.
А любезным пассажирам –
Замечательно спалось!»

Тихо тронулся автобус.
Все испуганно молчат.
Лишь сердца в сердечных сумках
Перепугано стучат.

Вдруг – сердитый звонкий голос:
«Люди вы, или скоты?!»
Та деваха, с полустанка –
Воплощенье суеты.

«Что же вы сидите твари?!
Или нету мужиков?!»
«Успокойся, идиотка,
В горло нож – и труп готов!

Или ты уже не помнишь:
Ведь у них же пистолет!»
«Пропустите! Пропустите!
Суки! Сердца у вас нет!»

Разъярившийся водитель
Резко жмёт на тормоза:
«Ну, вали отсюда! Быстро,
Вологодская коза!

Но запомни, потаскуха,
Если уж ты всех смелей:
Я живым останусь трусом,
Ну а ты – корми червей!»

Он ещё себе чего-то
Злобно сквозь усы бубнил.
Покосился на девчонку –
Той уже и след простыл.

Спотыкаясь на асфальте
На высоких каблучках
Убегала девка в темень
Сжавши сумку в кулачках.

Добежала до оврага –
Там заканчивалась казнь:
Агафангела топтали,
Били, злобно матерясь.

А потом за ноги-руки
Раскачали кое-как
И швырнули за перила
В тёмный и сырой овраг.

«Вы, придурки! Обалдели?!
Так же можно и убить!»
Тут один: «Шпионишь, сука?!»
Но второй: «Пора свалить!».

Быстро прыгнули в машину,
Унеслись в рассветный мрак.
Постояла, осмотрелась,
И сошла, трясясь, в овраг.

Окровавленною куклой
На земле лежал монах:
Всё лицо в кровоподтёках,
Рот в кровавых пузырях…

Зашептала робко: «Попик!
Слышишь, попик? Ты живой?
Ну, давай, вставай же попик!
Ну, давай, пойдём со мной!»

Напряглась, и потащила
Умываясь злой слезой:
«Твари! Сволочи! Ублюдки!
Попик – помогай, родной!»

Так его и дотащила
До обочины шоссе
Наклонилась: вроде, дышит!
Похромала к полосе.

Где-то, через четверть часа,
Показались точки фар.
Приосанилась, взмахнула….
Шёл к концу ночной кошмар.

«В Новгород»! «Садись, подруга!»
«Подожди, я не одна»!
Шеф напрягся, осмотрелся,
Удивился: «Что?! Монах?!!

Ладно! Загружайтесь, быстро!
Двадцать штук с тебя, коза»!
«Подождите. Я без денег».
Слёзы снова на глазах.

«Ну, ты, блин, даешь, подруга!
Так иди пешком домой!»
Сел в машину, и услышал:
«Стойте! Я плачу собой!»

Город. Пасмурное утро.
Люди спят, прохожих нет.
За доставку пассажиров
Кто-то получил  минет.

4

Жуткие клочки видений:
Матерщина, боль, полёт,
Темнота, везут куда-то,
Чей-то член, и чей-то рот…

Агафангел зябко вздрогнул,
Приоткрылась щелка век:
Чья-то светлая квартира,
Чей-то смутный силуэт.

Пригляделся. В лаве светлой
Тёплых солнечных лучей
Та мирянка, с полустанка,
Озорством сквозит очей.

«Что, монашек, оклемался?
Третий день уже лежишь!
Ишь ты! Глянь! Зашевелился!
Ладно, уж – не гоношись!

Да уж! Лупленый Христосик!
Осложнил ты даме жизнь!
Что? Чего ты там бормочешь?!
«Риск»? Да Бог с тобою: «риск»!

Не смотреть же, в самом деле,
Как тебя начнут «мочить»….
Ладно! Прожито. Однако,
Хочешь ванну, может быть?

И порочная деваха
Словно клуша хлопоча
Выходила, воскресила,
Помогла… Монах молчал.

Он всё понял. Он всё принял.
Пережил всё будто вновь –
Отравило душу ядом
Чувство сладкое – любовь.

Близилась к концу неделя.
Он окреп, уже ходил.
И страдал от грешной мысли:
Он, монах – её любил!

В общем, так или иначе,
Пусть гораздо позже всех,
Стал греховен Агафангел:
Он познал Адамов грех.

Он не знал любимой имя
Так же, как она его.
Он молчал. Она молчала.
Незаметно время шло.

И однажды, в понедельник,
В полдень плачущих небес
Позвала его к обеду….
Тишина. Монах исчез.

Опустилась тихо в кресло,
Прошептала чуть дыша:
«Ну, зачем же ты так, милый?»
Слёзы о подол суша.

«Вот она – моя расплата!
Мой разрушенный покой!
Разве же я виновата,
Что влюбилась всей душой?!»

Вдруг, воспрянув, прошептала
Нервно закусив губу:
«Где б ты ни был, слышишь, милый,
Всё равно тебя найду»!

На полу, цветком сирени,
Тускло вспыхнул аметист –
Знак того, что Агафангел
Был когда-то телом чист.

Подняла, к груди прижала
Грустный этот амулет.
Одиноко в мире стало
В девятнадцать юных лет.

Помогла в беде подружка:
«Ты мозгами пораскинь!
Вспомни лучше, где ближайший
Есть мужицкий монастырь.

А вообще –  не понимаю:
Что ты в нём могла найти?
Он же поп! А значит – сволочь,
Как и все вокруг попы!

Впрочем, говорят не даром,
Что любовь бывает зла –
Вот подружка полюбила
Рясоносного козла»!

Монастырь. Унылы стены.
Тускло золото крестов.
Нудный мелкий дождь целует
Хилую листву кустов.

Проходная. Старый сторож
Возникает на пути:
«Подожди! Нельзя сегодня!
Завтра можно, с девяти».

Пригорюнилась деваха:
Нет сегодня ей пути!
Но спросила: «А монаха
Я могла бы тут найти»?

Дед лукаво улыбнулся:
«Их тут триста двадцать пять!
Так, который тебе нужен?
Чин?»  - «Не знаю!» - «А как звать»?

Потупила взгляд: «Не знаю» …
«Тьфу ты, Божья благодать!
Ты ж сама подумай, милка:
Как же мне его искать»?!

«Да… Ужасно глупо было…»
Собиралась, было встать:
«Ой! А ведь его избили
Двадцать дней тому назад!»

«А! Так это Агафангел!
Ну, ты милая, даёшь!
Он не здесь. Он эвон. В храме.
Точно. Там его найдёшь»!

«Агафангел?!! Там?! На горке?!»
«Ну! Иди туда. Найдёшь»
Побежала. Сторож: «Девка…
Грех один, ядрёна вошь!»

Похоронный сумрак сводов,
Лики чёрные святых,
От лампад играют блики
На окладах золотых.

В храме отпевали старца.
И среди поповских рыл
Шёл неспешно Агафангел
И задумчиво кадил.

Вдруг он вздрогнул. Словно чуя
Оглядел с надеждой храм –
Чуть не выронил кадило:
Та, ЕДИНСТВЕННАЯ – там!

Взгляд во взгляд… Сердца обоих
Застучали в унисон…
Не легенда и не сказка –
Явь, похожая на сон.

Служба кончилась. Из храма
Чёрной братии толпа
Вышла. И остались двое:
Агафангел и Она.

Долго не решались оба
Сделать шаг, заговорить…
Вдруг – заговорили хором:
«Здравствуй Ага…», «Может быть…»!

Молча вышли на аллею,
И сказал монах тогда:
Как твоё, святая, имя»?
«Нина» - пискнула она.

«Нина…» - он на миг смутился,
«Где же мне найти слова…»
И в молчанье погрузился.
Вновь в округе тишина.

Нина, та – что так искала,
Что утратила покой,
Как в ознобе задрожала
Ощутив себя чужой!

С неба ледяные струи,
Гром, зарницы, грохот, гам –
Пара странная влюблённых
Снова забежала в храм.

Тихо оплывали свечи,
На Христе сиял венец –
Нина вздрогнула в испуге:
«Агафангел! Здесь мертвец!»

Он печально улыбнулся,
Обнял Нину, и затих.
Лишь шепнул: «Не бойся мёртвых!
Нет опаснее живых!»

Тишина. И снова Нина
Ощутив себя чужой
Робко отошла в сторонку:
«Агафангел! Я – домой».

Шаг. Другой. Остановилась
Трепетавшая, как лист,
Обернулась: «Агафангел!
Это ваше. Аметист».

Сжал её ладонь руками
Грустно молвил: «Нина, нет!
Мне нельзя. Ведь я нарушил
Целомудрия обет….

Пусть он остаётся с Вами
И, однажды, с ходом лет
Вы поймёте – это, Нина,
Ваш счастливый амулет».

Склепным холодом пахнуло
От прощальных этих слов.
Нина плача шла к воротам
Унося свою любовь.

Агафангел разрывался,
Нервно искривился рот.
Не сдержался, подхватился:
«Нина!!!» - Нина у ворот.

Побежал вдогонку: «Нина!
Нина! Я Вам напишу!»
«Ты и адреса не знаешь…
Напишу-у! Несчастный шут»!

И исчезла за оградой.
Агафангел, чуть дыша,
Сел на землю, и заплакал.
На куски рвалась душа.

5

Так прошёл свинцовый месяц.
Нина появилась вновь
В той обители монашьей –
Не смогла убить любовь.

Вот и снова проходная,
Снова сторож у ворот.
Он узнал её. В улыбке
Расплылся беззубый рот:

«А, голуба! Здравствуй, здравствуй!»
«Здравствуй, дедушка! Опять
Собралась идти по кельям
Агафангела искать!»

«Ишь! По кельям! Ну, деваха!
Кто б тебя туда пустил?!
Да и зря ты ноги била:
Агафангел укатил!»

«Он в отъезде? А когда же
Должен он сюда придти?»
«Ха! Придти! Ведь он уехал
В святый Иерусалим!

Впрочем, есть ещё надёжа,
Что годочков через пять
Он сюда вернётся всё же.
Так что – можешь подождать!»

Час в тоске рыдала Нина
В перелеске, средь осин,
Сторож хмыкнул: «Ну, деваха!
Не деваха – грех один!».

Нина всхлипнула, вздохнула,
Покачала головой –
Яростно глаза блеснули:
«Всё равно ты будешь мой!»

После побрела бездумно
По дороге полевой.
Сзади голос: «Эй, деваха!
Да постой же ты! Постой!»

Ковыляя, задыхаясь,
К ней спешил всё тот же дед.
Подошёл, и улыбаясь
Нине протянул конверт:

«На! Возьми! Авось сгодится!»
«От него»?! «Да нет же! Нет!
Это от его мамаши. Может,
Там разыщешь след?…
 
Эй, деваха!!! Ну, чего ты?!
Не целуйся!.. Не тревожь!!!»
Улыбнулся: «Ох, деваха!
Грех один, ядрёна вошь!»

Окрылённая надеждой,
Позабыв свою тоску
Нина в тамбуре курила:
Поезд нёс её в Москву.

Поздний вечер. Тёплый сумрак.
Вот тот дом, вот тот подъезд.
Нина звонит в дверь, волнуясь –
Только тишина в ответ.

К небу крепко присосались
Синие пиявки звёзд,
Тёплый ветер треплет чёлку…
Вот и ночь. А Нина ждёт.

Страшно ей уйти от дома:
«Вдруг придут, когда уйду?!
А кого же я узнаю?
Разберёмся! Подожду»!

Всё затихло. Всё уснуло.
Ветер бросил якоря.
Так, уснувшую на лавке
Нину встретила заря.

Сон нарушен. Зашептали
Чьи-то лёгкие шаги.
Нина встрепенулась: «Ага..»!
Нет. Не он. Но подожди!

Удивительное сходство
С проходящей дамой есть!
Что такое? Что за притча?!
Нина бросилась в подъезд.

Встала с дамою у лифта,
И, как в омут с головой:
«Здравствуйте! Вы мать монаха»?
«Мать монаха?! Боже мой!

Что за фразопостроенье!
Впрочем, в этом что-то есть.
Да, я мать. А вы, родная….
С кем, пардон, имею честь»?

Вот вопрос! А что ответишь?!
Словно в детстве – в щёки кровь!
«А-а-а! Так вы, наверно, Нина?!
Сына странная любовь»?!

«Я…. Откуда вы узнали»?!
«Мне Сергей о вас писал».
«Он – Сергей?!» «Ну, Агафангел,
Он уже в постриге стал.

Ну, пойдёмте, потолкуем,
Разберёмся что и как.
Отдохнёте, подкрепитесь,
Поживёте, коли так».

Нина в лифт вошла покорно,
Покосилась вновь на мать:
«Вы тогда уж подскажите:
Как же мне вас называть»?

«Да без комплексов – Еленой!
Даже Леной можешь звать.
Сможешь выйти за Серёжу –
Не обижусь и на «мать»!

Нина вспыхнула: «Однако!
Очень странный оборот!
Раз – и сына оженила!
Меня замуж отдаёт»!

«Что, Нинель, оторопела?
Удивляешься, поди?
Скоро всё поймёшь, узнаешь.
Вот присядем – погоди!

Но сначала – отдыхаешь:
Завтрак, ванна, сон, обед.
Как тебе: не возражаешь?
Нет? Ну, вот и славно – нет!

Лёгкий завтрак, кофе, ванна,
В голове усталый звон.
Прикорнула на диване.
К Нине подобрался сон.

Разбудил, к закату ближе,
Комнатных курантов бой.
Подскочила: «Что такое?!
Где я?! Кто я?! Что со мной?!»

Испарился сонный морок,
Вспомнился ушедший день.
Тяжело вздохнула: «Милый!
Я твоя отныне тень!

Почему же ты уехал?!
В чем, скажи, моя вина?»
Голос от дверей: «Проснулась?
Добрый вечер! Как спала?»

«Хорошо. Спасибо… Лена!»
«Ну, пойдём, поговорим!»
Затянулась сигаретой,
В ноздри выпустила дым.

«Куришь? Вот –  кури!» «Спасибо!»
«Может быть вина бокал?»
Выпили, разговорились.
Вечер в ночь перетекал.

Нина многое узнала
В эту памятную ночь
Про Серёжу, юность, ужас,
Про вину, что жжёт невмочь.

Вольская пила, хмелела,
Торопилась говорить:
Ей с утра хотелось Нине
Горе горькое излить.

«Дура! Что же я за дура!
Сержик! Мать свою прости!
Ты ведь чуткий! Ты ведь можешь!
Грех мой тяжкий отпусти!

Нина! Я его сгубила!
Я закутала скуфью!
Если ты мне не поможешь
Я тогда себя убью.

Как же! Во-ольская! Княгиня!
Сын мой и красив и горд!
Подберу сама я пару
Чтоб продлить наш славный род!

А Сергей любил! Но я же
Разлучила, развела…
Стала с той поры Серёже
Жизнь нимало не мила.

В горьком омуте обиды
Утопив любовный жар
Не запил, не подал виду –
Молча перенёс удар.

Только, где ж мой милый мальчик?
Где же любящий мой сын?
На его душе разбитой
Отчужденья лёд застыл.

От семьи он отдалился,
И, однажды, в Рождество,
Он в компании напился.
В первый раз. Семье назло.

Дальше – девочка нагая,
Звон стекла, кровавый след,
Суд, свидетельство по делу,
Монастырь. Сергея нет.

Сын, с обрезанной душою –
Инок, с горечью в глазах.
Та, которую любил он –
Ходит в храм на трёх ногах.

Вольская совсем раскисла,
Стала вдруг пьяней вина
И уснула, сидя в кресле.
Нина в тишине одна.

6

Утром: «Лена! Я согласна!
Я верну его домой.
Но, потом, я умоляю:
Пусть Серёжа будет мой»!

«Нина! Доченька! Родная!
Дай скорей тебя обнять!
Вы живите, как хотите,
Мы не будем вам мешать!

Страшных сделанных ошибок
Мне уже не совершить:
Я сама погибну лучше,
Но Серёжа должен жить!

Пусть вернётся к этой жизни,
Пусть очистится от мук!
Нина, вырви же Серёжу
Из тоски костлявых рук»!

«Лена! Будет так, поверьте!
Но с чего мне начинать?»
«Будем делать документы;
Ты должна к нему слетать!»

Полетели быстрой стаей
Дни приятнейших забот:
Всё собрали, всё отдали –
Нина вскоре паспорт ждёт.

Гром раздался в ясном небе
Тёплым августовским днём
«Нина, ты – невыездная!
Но не бойся. Поднажмём!

Нина! Вот тебе визитка.
Завтра ты поедешь в МИД,
Там чиновник не последний
Бывший муж мой – Леонид.

Разумеется, поможет!
Ведь о сыне речь идёт!
Отказать тебе не сможет:
Он совсем не идиот.

Ровно в девять, возле МИДа,
Состоялся разговор.
Леонид Петрович Вольский
Нине заявил в упор:

«Знайте, глупая девица,
И поделитесь с женой:
Это я посуетился
Сделать вас «невыездной»!

Да, Елена не сумела
Сына толком воспитать!
Но тебе я не позволю
Жизнь Сергею изломать!

Посмотри на жизнь реально:
Мой Серёжа, всё же, князь!
Ну, а ты? Кто ты такая!
Быдло! Уж простите: мразь!

Нина слушала, смотрела
На носки его штиблет.
Тут подъехала машина,
Вышел «шеф»: «О, Боже! Нет!»

Нет, такого быть не может!
Это глупость, нонсенс, бред:
За доставку пассажиров
Кто-то получил минет….

Леонид Петрович Вольский
Сел в машину не спеша.
Сразу «шеф» нагнулся к уху –
Что-то тихо зашептал.

Вольский слушал, удивлялся,
И кривил брезгливо рот.
Распрямился, рассмеялся,
Глянул – Нина к ним идёт.

«Что смеёшься?! Веселуха?
Рассмешил тебя холоп?
Ты, хоть и Сёрежин папа,
Но козёл и идиот!

И, нимало не смутившись,
Подбородком повела:
Обнажённая свобода
С полотна Делакруа.

Вольская сдалась. Сломалась:
«Больше нечем помогать!
Видно, это воля Божья»…
«Нет! Такому не бывать»!

Ярко зажелтел сентябрь:
Жженых листьев сладкий дым.
И с паломниками едет
Нина в Иерусалим.

Как добилась? Неизвестно.
Вылет через десять дней,
А наличных капиталов –
Десять тысяч сто рублей!

Был у Вольской и поклонник:
Благороден, не подлец,
Представлял его Серёжа:
«Отто Зауэр. Отец».

И с последнею надеждой
Нина бросилась к нему…
«Завтра в клубе. В 9.40.
Может быть, и помогу»!

В 9.40 Нина в клубе.
Там идёт аукцион.
Средь сидящих бизнесменов
Ищет взглядом: где же он?!

Он поднялся. Крикнул: «Нина!»
Пригласил к себе за стол.
Села. Выпили «Мартини».
Отто разговор завёл:

«Нина! Я тут долго думал
Чем я вам могу помочь.
Кто вы мне? Никто. Чужая.
Не любовница, не дочь.

Погодите! Не спешите.
Я вас не тащу в кровать.
Я делец. И я умею
Покупать и продавать.

Сколько вы хотите денег?
Пару тысяч? Доллар? Фунт?
Что ж! Сегодня станешь лотом:
С молотка тебя возьмут.

Ну, согласна?» «Что ж, валяйте»!
«Ну и славно! Погоди.
Я пойду договориться:
Через час опять торги.

Вскоре Зауэр вернулся:
«Скоро будем выставлять»!
«Как резиновую куклу
Или опытную ****ь»?

«Не могу сказать. Однако…
Вы распсиховались, мисс?
Но ведь вам нужна валюта»?
«Ладно, прожито! Заткнись»!

Пробил час. Ведущий торга
Что-то в списке стал читать,
И сказал прочистив горло:
«Лот семнадцать двадцать пять»!

Нина покидает столик
И на подиум идёт.
Всюду шум: «Фигура, груди,
Плоский крепенький живот»!

«Супер леди! Шарм! Фигура!
Старт – 2000 у.е.
Так, поехали! Слонинский?»
«Две четыреста»! «Эге»!

Две шестьсот приходит справа.
«Три»! Ведущий смотрит вниз.
«Три шестьсот»! «Слонинский?!
Браво!!! Дай четыре – не скупись»!

В общем, дали шесть. Слонинский.
Молодой красивый мот.
Поздравляли, веселились:
«Очень симпатичный лот»!

Нина подошла, присела,
И спросила чуть шутя:
«Неужели столько стою»?
«Дура! Столько стою я!».

«Ну, и как же мой хозяин
Соизволит поступить»?
«Поступить? Да очень просто!
Очень просто! Будем жить».

«Ха! А если не понравлюсь»?
«Ну, продам. Или убью.
Или в карты проиграю.
В общем, что-нибудь найду».

Деньги от торгов у Нины.
Что и как – не знаю сам.
Самолёт её уносит
К ярко-синим небесам

7

О, Израильское небо!
О, священная земля!
Все паломники – и Нина –
Сходят с трапа корабля.

Здания «Бен-Гуриона»
Среди выжженной земли…
Подкатил автобус тихо:
Пассажиры в Тель-Авив.

Невелик совсем Израиль,
Полчаса – конец пути
Из прохладного салона
Вышли в марево жары.

Все паломники суровы,
Фанатичный блеск в глазах,
Все хотят узнать – где храмы,
Нина – где живёт монах.

И поёт душа как птица:
«Долетела! Добралась!»
«Что ты лыбишься, блудница?!»
Нина враз подобралась.

На неё смотрела гневно
Теребя в руках «Псалтырь»
Баба – старая ворона…
«Экскурсанты! В монастырь!»

Нина хмыкнула: «Скажи-ите!»
И к автобусу пошла.
Баба: «Грешница!!! Изыди!!!»
Злобным взглядом обожгла.

Только, всё это напрасно.
Нине просто наплевать:
«Я приехала в Израиль
Агафангела искать!»

Лишь подумать так успела –
Голос, близкий и родной!
Тело окатило яркой,
Тёплой, радостной волной.

У автобуса, у двери,
Созывая всех в салон
Возвышался Агафангел.
Серж. Сергей. Любимый. ОН!

Шли паломники к машине.
Нина тоже, сзади всех.
Не видать под чёрным чёлки,
Из очей не брызжет грех.

Маскарад, конечно, мрачный –
Но сгибает смех в дугу!
Поравнялась, распрямилась,
Подняла глаза: «Ку-ку!»

Если б Божией десницей
Агафангел был сражён,
Он бы так не изумился,
Не был бы так поражён!

Пошатнулся, словно пьяный,
Улыбнулся как дитя,
И залепетал невнятно:
«Нина!.. Тель-Авив… А я…»

«Здравствуй, мой монашек беглый!»
И прошла скорей в салон.
Потрясённый и смятённый
Следом поднимался он.

Баба – старая ворона:
«Он тебе, никак, знаком?»
Нина: «Что тебе за дело?
Всё – не трёхай языком!»

Баба (назовём «Чернавка»)
Затаила в сердце гнев:
«Ну, охальница! Попомнишь!
Накажу тебя за грех!»

Агафангел хмурит брови:
Нужно что-нибудь сказать.
Взгляд блуждает по салону…
Начал: «Братие!..»

Опять! Снова огненные очи
В обрамлении волос,
Снова Нина смотрит в душу…
Вот он – он, немой вопрос!

Мысли стайкой тараканов
Разбежались в голове, но…
Вздохнул, чуток собрался –
Снова микрофон в руке.

«Добрый день, единоверцы»!
Он замешкался на миг:
«Я от миссии Российской
Православной –  проводник.

Все вы – под моей опекой:
На неделю Ваш слуга».
«Как Вас звать»? «Не сложно имя:
Называйте Агафа…»

Смех в салоне. Он запнулся:
Взгляд растеряно скользит…
Ну, конечно! Это Нина:
Озорство в глазах сквозит.

Спохватилась: «Ох! Простите»!
Вспышки изумлённых глаз.
Но задор, веселье, радость
Сержу уж передалась.

Он рассказывал о храмах,
О святой земле, про грех…
А душа торжествовала:
Речь его нарушил смех.

Он внезапно рассмеялся,
Словно сбросил тяжкий груз,
Вдруг – очнулся: «Ох! Простите!
Извините, что смеюсь»!

И с рассеянной улыбкой
Он продолжил свой рассказ.
За Сергеем и за Ниной
Наблюдал недобрый глаз.

«Ну же, голубки, постойте!
Я вас вскоре накажу!
Вы ведь встретитесь, конечно,
Тут я вас и отслежу»!

И поганая чернавка
Хитро щурит злобный глаз:
«Подождите! Ох, накрою!
Ох, прищучу! Ох, я вас…»!

Вот гостиница при храме,
И (представьте, как смешно!)
Нину с дурою чернавкой
Селят в номере одном!

Нина искренне хохочет.
А чернавка аж шипит
И едва ли не плюётся:
Гнев и злоба в ней кипит.

Нина, в душе смыла усталь,
И богинею нагой
Вышла в номер, потянулась…
Хрип чернавки: «Боже мой»

Ах, бесстыдница! Блудница!
Оскверняешь! Рядом храм!»
И швырнула покрывало:
«Прикрывай сейчас же срам!»

В двери стук. Немая сцена.
Недовольно губы сжав
Дверь чернавка отворила.
Входит иеромонах:

«Добрый вечер! Мне бы с Ниной…»
И язык к зубам присох!
Поперхнулся. Задохнулся.
Хриплый выдох. Хриплый вдох.

Ярким бликом фотовспышки
Нагота слепит глаза…
Тут опомнилась чернавка:
«Батюшка! Нельзя! Нельзя!»

Агафангел отдышался,
Покраснел, смахнул слезу:
«Нина, если вы не против,
Я вас подожду внизу»!

Нина не спеша оделась
Под чернавкин злобный вой,
И над нею издеваясь:
«Агафа-ангел! Дорого-ой!»

Лёгкой птицей вниз слетела.
Агафангел у дверей: «Здравствуй Нина»!
«Здравствуй, милый»!
«Ну, пойдём, пойдём скорей»!

Вышли в город. Синий сумрак
Накрывал священный град.
Нина: «Что, Серёжа? Рад ли»?
Агафангел: «Нет! Не рад!

В русском языке богатом
Мне не подобрать слова
Чтобы выразить, как счастлив,
Как кружится голова,

Как кипит фонтаном пенным
Вновь проснувшаяся кровь,
Как в душе моей сияет
Робкая моя любовь,

Чтобы вы понять сумели
Почему я вдруг бежал,
Как бессонными ночами
В душной келье тосковал!

Как однажды ночью в храме
Я, молясь на образа,
Посмотрел на Богоматерь:
У неё твои глаза!

Нина! Милая! Родная!
Уж прости, что я на «ты»:
Ты греховный остров рая
Средь духовной суеты!

Я, наверное, назойлив?
Ох, простите! Боже мой»!
Нина обняла, прижалась:
«Вот и ты, любимый мой!

Если бы ты знал, дурашка,
Как же я ждала тебя!
Как искала, и как тяжек
Был мой долгий путь сюда!

Как ломала все барьеры,
Унижалась и лгала,
Как любовь моя тугая
За тобой меня вела.

Да, конечно, я порочна…
Люди называют: «****ь»…
Я пойду на что угодно,
Чтоб тебя не потерять!

Серж! Ведь ты же веришь в Бога!
Так сними же шоры с глаз:
Тот, кого зовёшь ты Богом
Друг для друга создал нас»!

Высказалась. Замолчали.
Слышно как растёт трава
На газонах в старом парке –
Больше не нужны слова!

И опять грехопаденье:
Старый турок Измаил
В грязном маленьком мотеле
Двух влюблённых приютил…

Жар любви. Безумство страсти.
Нежный шёпот как в бреду.
И к утру пришла усталость
С тёплой негой в поводу.

Вот жемчужный цвет рассвета
Робко глянул на постель:
Нина и Сергей в объятьях…
Дверь срывается с петель!..

«Вот!!! Ведь я же говорила!!!
Греховодники-то здесь»!
Так чернавка возопила
Исполняя свою месть.

В номер робко, как-то боком,
Втёрлись медленно попы и,
Кося смущённым взором:
«Агафангел! Это ты!!!»

Серж смутился, растерялся,
Что-то начал лепетать,
Но, внезапно рассмеялся:
«Сыщики – ни дать, ни взять»!

И, как будто окрыляясь,
Твёрдо, звонко произнёс:
«Может, я и грешен, братья,
Да простит меня Христос!

Что я, в принципе, теряю?
За чужие души боль?
Сан? А, может быть, сутану?
Но зато нашёл любовь»!

8

Через день – Сергей в цивильном;
Изгнан с треском, но не смур,
Неразлучно с Ниной вместе.
Вскоре пару ждёт «Бен-Гур».

Но, сначала…. О, свобода!
Город, магазины, пляж,
Рестораны, апельсины,
По Израилю вояж!

Для Сергея всё в новинку,
Он идёт, разинув рот.
Нина (ох уж эта Нина!)
К парикмахерской ведёт.

Засмущался, поломался,
В кресло сел, закрыв глаза…
Тихо вжикнула машинка,
Как большая стрекоза.

Он сидит глаза зажмурив.
Парикмахер всё стрижёт…
Наконец, закончил стрижку
И по-русски: «Этак вот»!

Серж воскликнул изумлённо:
(Парикмахер-то талант!)
В зеркале напротив кресла –
Молодой красивый франт!

Будто заново родившись,
Широко открыв глаза
Улыбнулся, прослезился,
Обнял Нину и сказал:

«Знать, не там искал я веру,
Хоронил себя живьём:
Ты моя любовь и ангел,
Ты мой мир, и ты мой дом»!

Волны ласкового моря
Нежат смуглые тела,
Но, к концу подходит отдых –
Нужно браться за дела!

Рвётся Серж домой, в Россию.
Нина: «Ведь тебя там ждут
Не одни, кого любил ты,
Но и те, что нас убьют»!

«Пусть убьют! С тобой не страшно.
Да и ты не при делах.
Ну, а я… Кому я нужен?!
Бывший иеромонах…

Впрочем, если ты боишься,
Коль в Россию веры нет,
Я найду, где нам укрыться:
Можно в Гамбург улететь!

У меня там счёт приличный –
Позаботился отец –
И отдельная квартира;
Ну, конечно, не дворец….»

И опять воздушный лайнер
Режет облака крылом.
В нём летят Сергей и Нина,
Чтоб построить общий дом.

Гамбург. Дождь. Свинцовы тучи.
Капли бьются о карниз.
У окна стоит Серёжа
И с тоскою смотрит вниз.

Груз беды с того момента,
Как Сергей, вошедший в банк,
Наклонился у конторки
И промолвил «Гутен таг»!

Всё пошло не так, как надо:
Счёт закрыт, квартиры нет.
Постарался старый Вольский
Сыну передать привет…

Разузнав о бегстве сына
Он, буквально, был взбешён!
И, как результат, Серёжа
Ныне многого лишён.

Счёта нет, и нет квартиры,
Отовсюду гонят прочь;
Агафангелу и Нине
Больше некому помочь.

На оставшиеся средства
Сняли крошечный чулан
И, в надежде на удачу,
Пара поселилась там.

Нервы у Сергея рвутся:
Он давно отвык так жить…
Смалодушничал. Споткнулся.
В общем, начал сильно пить.

Нина всё ему прощала:
И запои, и хандру,
И работала-пахала
Приходя, порой к утру.

Как-то утром, после смены
(Расфасовка овощей),
Возвращается с работы –
В ванной возится Сергей.

Вот он вышел, в стельку пьяный,
Не одет, в одних трусах,
Прошипел: «Вернулась, падла»!!!
Пляшет бешенство в глазах.

«Где ты шлялась, проститутка?!
На колени, сука! На!..
У водителя сумела
Так сумей и у меня»!

И ожёг ладонью щёку.
Нина рухнула в углу.
Серж очнулся: «Что ж я сделал!!!
Нина! Дай я помогу!

Нина, милая, родная,
Сам не знаю, что творю!
Я люблю тебя! Мне плохо!
Боже! Что ж я говорю!..».

И в раскаянии глубоком
Рядом сел и зарыдал.
Нина вся окаменела –
Что-то в ней Сергей сломал.

Почему они в Россию
Не уехали тогда
Я не помню, я не знаю…
Видно, их вела судьба.

Серж беспомощен и жалок,
Нина пашет словно вол
Чтоб собрать немного марок –
Обеспечить кров и стол.

В общем, так или иначе,
Но в один ненастный день
Чтоб хоть как-то заработать
Нина вышла на панель.

А Сергей… Тюфяк и тряпка,
Дядя – Божья благодать,
Он не видит, он не знает,
Не желает замечать.

Но однажды, ночью поздней,
Как всегда изрядно пьян,
Бывший инок Агафангел
Не сумел налить в стакан.

Водка вышла. Нету Нины.
Что же делать? Как же быть?
О! В кармане 40 марок!
Можно в магазин сходить!

Он нетвёрдою походкой
Быстро вышел на бульвар
И отправился за водкой –
Заливать похмельный жар.

В захудалом том районе
С самых первых его дней
Ярким пламенем сияло
Море красных фонарей.

У светящейся витрины
Встал Сергей и закурил.
Ветер спички задувает –
Серж к стеклу поворотил.

Наклонился с сигаретой,
Прикурил, пустил дымок,
Поднял взор… Святая Дева!!!
За витриной Нина!!! Шок.

В кресле бархатном, нагая
(Серж не виден в темноте),
Своё тело прелагает,
Приглашает тет-а-тет.

Что там в голову Сергею
В те мгновения пришло –
Сам Господь, поди, не знает.
Но до Сержа вдруг дошло:

Что такое сытость, водка,
Комната, возможность жить…
И на что готова Нина,
Чтоб Сергея ублажить…

Стыд и гнев, позор и ярость,
Дикий дьявольский коктейль:
Ничего не замечая
Серж побрёл домой – в мотель.

Снова утро плачет влагой.
Серж недвижим за столом.
Дверь открылась. Входит Нина:
«О! Серёженька! Шолом!».

«Здравствуй, Нина! Перед смертью
Я хочу тебе сказать…»
«Перед чьей, Серёжа, смертью?!»
«Да, перед твоей же, ****ь!!!»

Голос Нины тих, спокоен:
«Что брезгливо кривишь рот?
Я тебя собой кормила!
Понимаешь ты, урод?!»

Серж свинцово поднял руку:
Нервно пляшет пистолет…
«Неужели, Серж, посмеешь?!
Ты, Серёжа, тряпка, крет…»

Выстрел! Нина покачнулась.
«Ох, Серёжа, ты козёл!».
Струйка алая с предплечья
Заливает белый пол.

«Нина!». Рухнул на колени.
«Нина!». Начал к ней ползти.
«Нина!». Сник у ног любимой.
«Нина, милая, прости!!!».

И рукой, теперь безвольной,
Отдал Нине пистолет:
«Боже! Ну, прости, родная!!!»
Головой качнула: «НЕТ!».

Выстрел. Выстрел. Выстрел.
Выстрел. Снова выстрел. Тишина.
И последний хрип предсмертный:
«Милая, прости меня…».

Поп-расстрига Агафангел,
Бывший иеромонах,
Заблудился в двух берёзах,
Заблудился в трёх соснах!

Верным был слугой Господним,
И душа была светла,
От мирских забот свободна…
Но явилась вдруг ОНА…

9

Светлая тиха обитель –
Древний женский монастырь.
Снег искрится и играет,
Лёд сковал речную ширь.

Инокиня Евдокия
Прорубь пешней бьёт во льду
Вспоминая жизнь мирскую,
Разбирая ворох дум.

Чу! Шумит мотор машины,
И по снегу не таясь
Мчит огромный внедорожник 
Белой пылью серебрясь.

Подлетел. Монашка молча
Коромысло обняла,
Не спеша пошла к воротам.
«Здравствуй, Нина! Как дела?».

Евдокия обомлела.
За спиной её шаги.
Обернулась – Влад Слонинский
Удивилась: «Это ты?!».

«Ну, как видишь!» - и улыбкой
Белозубой засверкал:
«Здравствуй, чудо-незнакомка!
Долго я тебя искал!».

Евдо… Нина вдруг смутилась,
Но немного погодя
Вдруг открыто улыбнулась:
«Долго я тебя ждала!».

Вместо эпилога.

Крест над свежею могилой
Разговоры тут и там:
«Да, его убила Нина!»…
«Бог прибрал его к рукам!»…

Крест сосновый. На табличке
Кто-то вывел впопыхах:
«Бывший князь пресветлый Вольский.
Бывший иеромонах».

И на костылях качаясь
Образ юности стоит:
Та, которую любил он,
Повторяя: «Бог простит!».

27.05.02 – 06.06.02г.