Пародия на В. П. Астафьева

Пародия на  В. Астафьева.  «Царь-рыба».



Описательные  моменты.


  Однажды ранней осенью я вышел в тайгу. Давно уже слёг в кровать от рака мой брат, сестра мучалась от шрамов на животе, маленькие дети просили пожрать, племянник приковыливал в гости на своих полутора… Единственное своё спасение от этих проклятых родственников находил я в тайге. Мне всегда нравились тамошние животные: косоглазая лиса, с разинутым, будто медный унитаз, ртом, бурохвостый волк с зеленёвыми впадинами красновато-коричневых, злых, выглядывающих из-под лба, глаз. Люблю я и местных медвежат с короткими пипирческими хвостами, шевелящимися против ветра в сухую погоду. А призрак моей собаки, которая давно умерла, любит гонять косоглазых, зимой и летом меняющих окраску, быстроногих и ушастых зайцев.
  Я иду по лесу. Скрипят под ногами сухие палки и ветки. Иногда среди них попадается валежник, который растерял медведь пока бежал до берлоги  после того, как нашёл  бутылку пива. Невдалеке – речка. Я подхожу  к ней. На её берегу - живописный пейзаж, коробящий счастьем душу. Плюхается в воде красноглазый карась. Выкидывется своим худым туловищем на сковородчатую, словно крышевое покрытие, гладь воды яркопёрый окунь. Маленькая сорожка шмыгает вдоль озера: туды – сюды, туды – сюды…. Шевелятся в закисшей у берегов воде бармаши. Переваливаются друг на друга тонкие бармашеские спинки и снова утопают в вязкой грязи, перемешанной с остатками водорослей. Мормыш колышется невдалеке своим знойным рукопожатием…
  Облака на небе - как булки, которые пекла моя бабка, скончавшаяся от того, что у неё был рак коленки. А недавно была на сносях моя жена и принесла двойню. Наверное, у меня теперь тоже будет рак коленки… Брат корчится в своей постели и смотрит на меня, слёзно умоляющим взглядом, дескать: «Возьми с собой на рыбалку». А я со всей строгостью и серьёзностью говорю ему: «Нет, Коля, тебе нельзя». Трудная у него была жизнь. Когда отца посадили, Коле было всего 22 года. Бабка тогда ещё была жива, и он только тем и жил, что ел её круглые, похожие на облака, булки – единственное блюдо, которое она умела готовить.  Потом она выгнала его, сказала, что нахлебник. Стал он по тайге шлындать. Ел корешки всякие, саранки, тухлеватые луковки зербесноватых макорежников, расмокрёжники сухокорылые, пестоватые мурмыженники….  В неурожаи  не брезговал и бармашами. А через пять лет такой жизни он понял, что нужно ему рыбу ловить. Стал он ловить рыбёшки. Сначала сам ел, а потом и продавать стал. Продал рыбу – купил лапти, носить стал. Так  и познакомился он с Акимкой Касьяшкиным. Акимка Касьяшкин мужик умный. У него взгляд прищуренный и улыбка хитрая. Знает Акимка Касьяшкин, где рыба зарыта. Знает он и всех зверей в лесу. Очень нравятся ему грудопышные, рыже-коричневые, гобеленовые росомахи. Он их чтит и любит. А из травы нравятся ему  кореженники, трескомарынники, слипнемымчики желто-мурмяшные… Слипнемымчики его лечили от глупости людской. Съел такой вот слипнемымчик и сразу поумнел.
  Летают по воздуху серые бабочки листьев – признак скоропостижно ушедшего лета. Колышутся в болоте камыши, прогоняя от себя назойливых мух по привычке. Черемшанник давно опустел и обрюзг. Повисли зелёные палки на весу, колыхаются, как волны на торфяном болоте, от малейшего дуновения ветра.
  Пятнадцать лет назад на Боганиде опять крутая гулянка была – уху варили. После этого Акимкина мать полночи ребёнков делала. Пришла утром, а у печки Акимка сидит – уху всю ночь греет, ждёт пока придёт мать, чтоб и ей ухи досталось, а то у общего котла ей не дают. Хотя дали бы, если б пошла. Мать у Акимки красивая: в платке, с шалью, в платье с цветочками. Бусы у неё на шее есть, деревянные, а посередине – зуб. Это она свой повесила, выбила ей как-то в драке пьяная лесничиха. Зуб дырявый был, вот и повесили его на нитку к бусам.
  Шагаю я по тайге. Скрипит ольшаник по сторонам и под ногами. Мормыш всё тянется ко мне с желанием пожать руку. Не буду я ему руку жать. Рукопожатие – это обмен бактериями.
  Вышел на просёлочную дорогу. Едет на телеге мужик. Лошадь идёт, понурив свою тяжкую голову. Я отстраняюсь, уступаю ей дорогу. Не даром ведь всё-таки культпросветучилище Ленинградское окончил.
  Домишки сельские стоят одиноко. Шеволится на лугу скотина, пастух около неё увивается. От колодца идёт девушка. Молодая. Шлёпает по грязи босыми ступнями ног. Колышется под одеждой грудь молодая. Я прохожу мимо неё – обдаёт она меня своим бабьим дыхом. Потом от её волос пахнет…
  Люблю я всё-таки таёжный лес. Кочевряжущиеся маковки кустарников, жужжание обуревших комаров. Люблю и  местных жителей – с сукровичными, занозенными, зусенными руками, упаханными лицами. Люблю всю эту родную глухомань, заставляющую сердце сбиваться в ком у живота и проситься наружу. Кругом такая родная ширь, что я короблюсь от того счастья, что захватывает мой дух.