Безликий

БЕЗЛИКИЙ
(Городская легенда)

1
…Страна встаёт со славою на встречу дня!
Советская песня.

Некогда было время, когда многим казалось, что грядущий неизбежный коммунизм - уже вот он, недалече. Нужно только немножко поднапрячься, основать новые красивые, уютные города, понастроить больше заводов и фабрик, посеять больше пшеницы и кукурузы – пусть даже и за Полярным Кругом – и, глядишь, лет этак через двадцать в стране случится самый, что ни на есть настоящий коммунизм.
А страна в то время мечтала о космических просторах. «И на Марсе будут яблони цвести» – доносилось, чуть ли не каждый день, по радио. На улицах дети играли в космонавтов. Даже три имевшихся в городе мелиоративных канала, видимо за явное сходство с марсианскими, в те годы вполне официально поименовали: Канал Аэлиты, Канал им. Скиапарелли1 и Канал им. Рэя Брэдбери. Последний – в честь прогрессивного заокеанского фантаста, так романтично описавшего в своих «Хрониках» загадочную Красную Планету.
Город, где произошла эта история, был молод, красив, невелик и беспечен. Люди, жившие там, приветливо улыбались даже незнакомым при встрече и настолько доверяли друг другу, что не запирали свои квартиры и комнаты, уходя по какой-либо надобности. А тёплыми летними вечерами они выходили в уютные дворики из тесных душных комнат и, расставив дюралево-парусиновые «раскладушки» кто как пожелает, спали прямо под бездонным звёздным небом. Поутру они дружно шли работать на Комбинат – то предприятие, ради которого и был построен Город, либо на другие, более мелкие заводы, щедрой начальственной рукой рассыпанные по недалёким окраинам. В те же утренние минуты протяжно и радостно гудели речные буксиры на пристани, приветствуя восходящее Солнце. Закончив работу, с песнями возвращались домой.
Но пели не под спиртными парами, а просто так – от счастья, радости жизни и ласкового летнего ветра. А если случится и дождь – так что ж, он будет сильным, но недолгим, и вскоре над рваными лохмотьями удирающих туч обязательно встанет яркая двойная дуга изо всех цветов и оттенков, что различимы глазом человека.
Пьянство, а уж тем более, хронические запои, практически неведомо было тогдашним горожанам. В большинстве своём выходцы из окрестных деревень, они не привыкли ещё к пустопорожнему городскому ничегонеделанью. Конечно, выпивали, и даже дрались не по злобе – но только в выходные, да ещё по праздникам. Алкаши с синевой под глазами и постоянно красным носом были настолько редки на чистых и ухоженных улицах, что на них только из порядочности не показывали пальцами, но смотрели неодобрительно и осуждающе.
Жили, в основном, по коммунальным квартирам, в тесноте, да не в обиде. От души считали общие коридоры, кухни и санузлы лишь временным и преходящим неудобством, ибо обещанное светлое будущее с отдельными квартирами в красивых белоснежных домах – не за горами, а ради этого – можно и потерпеть. Поэтому дрязги и склоки в стиле Зощенко в городских «коммуналках» были редки. Как правило, соседи просто жили одним дружным племенем, и внутри него влюблялись, женились, вместе праздновали свадьбы и скорбели на похоронах, а уж такую редкость, как телевизор с огромной водяной линзой, - появись он у кого, ходили смотреть даже не всей квартирой, а чуть ли не целым подъездом.
Общение меж собой было настолько искренним, приветливым и дружелюбным, что сейчас, по прошествии чуть ли не полувека, просто не верится, что человек человеку может быть от всей души другом, товарищем и братом, - а не скалящим зубы волком, как повелось ныне с не столь давних пор.
В только что открытом городском парке по вечерам в выходные устраивались танцы под звуки духового оркестра. В те полузабытые времена ещё не знали новой дёрганой и нервной музыки, когда каждый пляшет сам с собою в общем кайфующем круге, и молодые парни и девушки, да и не только молодые, тогда танцевали парами. Там же, как правило, и знакомились со своими будущими прекрасными половинами.
Парк пологим холмистым склоном спускался к окской пристани и городскому пляжу, и склон этот был буквально усеян бьющими в мелких овражках среди аллей и аттракционов прохладными чистыми ключами. Поэтому парк сразу же так и назвали – просто и незатейливо – «Родники».
Имелся в городе и большой стадион, рядом с «Родниками»: там периодически случались яростные футбольные баталии – либо местных команд между собой, либо битва городской сборной с гостями из других городов и районов. В такие дни на бетонных, с разноцветными деревянными лавочками, трибунах собирался едва ли не весь город. Болельщики поддерживали свои команды азартными криками и пили пиво, а те, что помоложе – ситро и квас.
Милиционеры на улицах были предельно аккуратны, вежливы и предупредительны, прямо как лондонские «Бобби1». Да и неудивительно – кто же осмелится совершить преступление в городе, где все друг друга знают, желают ближнему своему только добра и живут, фактически, одной дружной общиной? Нет, не всё, конечно же, было так гладко, - случались и мелкие хулиганства, и кражи, - но, поверьте, это же такая мелочь по сравнению с нынешней ситуацией здесь.
И вот, на **-м году советской власти люди в Городе жили, в основном, счастливо, дружно и беззаботно, и судя по реальному положению дел и настроениям в обществе, коммунизм действительно был не за горами.
2
…Он вышел чёрный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит коварному врагу…
Николай Гумилёв.

То лето было необычно солнечным и красочным для Подмосковья. Казалось, что зацвело и стало благоухать не только всё, что может цвести на этой счастливой земле, но и даже то, что вовсе никак не может. Относительно редкие, но мощные ливни шли лишь по ночам, и то – под утро, когда разбегались даже самые заядлые полуночники. Люди в такие вечера, словно  предчувствуя грядущий проливной дождь, не ложились спать под пронзительно мерцающими звёздами – причём все, не сговариваясь. В городском парке, особенно сумерками после заката, появилось просто-напросто огромное для такого маленького города множество влюблённых пар.
Ходило тогда в народе поверье, что парочка, испившая с полночи до первого крика петуха, на двоих одну чашу ледяной, с лёгким привкусом «минералки», воды из Родника Молодости – самого большого в парке – будет неразлучна как минимум десятилетие. К роднику, украшенному деревянной скульптурой русалки, выстраивались целые очереди, буквально излучающие счастье и с надеждой в горящих глазах.
Это был всепроникающий зов Природы и разгулявшегося не на шутку ласкового солнечного лета. Он бередил сердца и заставлял их всё сильней и сильней тянуться друг к другу. Жизнь в городе стала уж совсем на удивление гладкой, приветливой и благополучной. А такое, как замечено исстари, добром никогда не кончается… Наступило затишье…
***
Двадцать седьмого июня  утро выдалось непривычно душным. Воздух будто замер и остекленел навеки: ни порыва, ни дуновения хотя бы самого легчайшего ветерка. Листья деревьев безжизненно и словно обречённо, повисли на незыблемых ветвях. В рассветный час даже речные буксиры возле пристани не пропели гимн Солнцу, как заведено годами, да и улыбок на улицах стало немножко поменьше. В то утро каждый горожанин самой потаённой частью своей души вдруг почувствовал, - что и Земля в своём извечном полёте вокруг Солнца, и само дарящее жизнь дневное светило, и весь бесконечный мерцающий хоровод звёзд и  галактик – все  вдруг замерли отчего-то всего на несколько биений сердца.
Казалось, что кто-то всесильный и могучий, взял да и нажал кнопку паузы в изрядно поднадоевшей и слишком уж, чересчур даже, удачной игре, чтобы разнообразить её, ввести новых персонажей и максимально усложнить. Бессмертие, знаете ли, скучная штука – особенно когда тебе перевалило за шестнадцатый миллиард1.
А после полудня с запада, из-за коптящего небеса частокола заводских труб, вышла чёрно-лиловая туча и вскоре заняла полнеба. Солнце померкло, и тогда воздух взбесился: резко ударивший шквал был настолько силен, что отрывал даже массивные ветви у престарелых тополей, и несколько особенно неудачно выбравших место для роста и развития деревьев, повалило ураганом прямо на тротуары. Вслед за шквалом пришёл ливень. Нет, даже не ливень – но нечто вовсе невиданное в этих широтах: как будто бы на город из беспощадной лиловой тучи упала река.
А потом на этой реке случился ледоход: огромный, с голубиное яйцо, град яростно и исступленно принялся избивать деревья, шиферные крыши и редкие автомобили на улицах. И горе случайному прохожему, застигнутому в этот момент где-нибудь в чистом, без единого деревца, поле!
В самый разгар такого ужасающего атмосферного действа, с запада, пройдя меж заводами и среди каналов, в город вошёл некто, и град расступался над его головой. На сером матерчатом плаще не отпечаталось ни единой дождевой капли, а непримечательное, выбритое до глянцевости лицо, невзирая на окутавший Землю сумрак, было украшено тёмными непроницаемыми очками в массивной роговой оправе.
Но его прихода никто, собственно говоря, и не заметил: мирные и улыбчивые обитатели Города были настолько испуганы ни с того ни с сего разразившимся катаклизмом, что даже и носа не казали наружу из таких надёжных и уютных квартир.
Никому не известно, каким таким хитрым способом сей Некто умудрился в течение всего нескольких часов обзавестись вполне легальной жилплощадью – комнатой в коммунальной квартире неподалёку от центра города. Куда и вселился ближе к вечеру, когда град иссяк, небо просветлело, и ужасающий небесный водопад постепенно и плавно обратился в ласковый летний дождик, сопровождаемый лёгким пушистым ветерком.
Он без стука вошёл в незапертую дверь, нелюдимый и страшный, и тотчас же смолкли на общей кухне соседки-кумушки, беззаботно галдевшие о чём-то своём за чашками сладкого чая. Равнодушно скользнув ледяным взором из-под роговой оправы по затихшим женщинам, незнакомец прошагал напрямую по заставленному всяческими вещами коридору, и в абсолютной тишине дважды повернул массивным ключом в замке пустовавшей доселе комнаты. Вошёл – и сразу же заперся изнутри – тоже на два оборота.




3
Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!
Русская поговорка.

Он вёл себя равнодушно ко всему и всем, никогда не здоровался с соседями, хотя те и пытались завести дружеские отношения, улыбаясь ему при каждой встрече. Никто и никогда не видел его без тёмных очков и серого матерчатого плаща, наброшенного на плечи в любую погоду, даже в тридцатиградусную жару. Этот Некто уходил рано утром – самым первым изо всех жильцов, и возвращался домой лишь ближе к полночи. Лицо его всегда было выбрито до безупречного глянцевого блеска, хотя никто не видел его хоть раз посещающим санузел. Как, впрочем, и кухню.
Такое откровенно хамское и нелюдимое поведение пришлеца не могло не вызвать почти сразу же всевозможных соседских пересудов и кривотолков. Тем более что он прикрывал чем-то изнутри замочную скважину, и было совершенно неведомо любопытному и пытливому общественному глазу, что же на самом деле находится в недрах загадочной комнаты: ведь никакой мебели ни в тот день, ни позже, привезено не было. Никому не было также известно, где и кем работал незнакомец, однако водились среди соседей подозрения, что он сотрудник некоей всесильной спецслужбы и явился в город с особенно тайной и секретной миссией. А тёмные очки, в любое время и погоду красовавшиеся на лоснящемся блестящем лице, в лишний раз подтверждали подобные гипотезы. И ещё – такое совершенно без примет, не запоминающееся лицо, может быть только у секретного сотрудника – или – что совсем уж страшно подумать – у американского шпиона.
В той же квартире жила, к своему несчастью, тридцатилетняя разведённая женщина с отпрыском-шалопаем Алёшкой, двенадцати лет от роду. Её фамилия была Романцова, а имя данное при рождении деревенскими родителями, она носила старинное и красивое – Гликерия. Правда сама она имя это недолюбливала, предпочитая называться Галей, а на Лукерью – сильно обижалась. Соседи знали об этом её маленьком недостатке, и старались не задевать без нужды, уважая человеческое достоинство и право каждого называться так, как он сам хочет.
Женщина она была добрая, весёлая, дружелюбная, и, к великому сожалению, чрезмерно дотошная и любопытная. К тому же незнакомец этот отчего-то сильно ей понравился всей вечной своей неприметностью, глянцевостью и нелюдимостью. Видимо, в её представлении именно так и должен был выглядеть настоящий мужчина, истинный самец и мачо. Галя-Гликерия даже просыпаться на работу стала раньше всех – лишь бы успеть построить глазки таинственному жильцу, даже имени которого никто не знал. Впрочем, на все подобные незатейливые ухаживания симпатичной русоволосой молодки этот Некто плевать хотел с самой высокой в мире башни. Он равнодушно проходил по коридору мимо, даже не удостаивая её хотя бы случайным взглядом, – словно и не женщина там стоит, а просто рассохшийся от времени чурбан берёзовый, забытый в прихожей кем-то.
На этот раз Галя решила подождать свою зазнобу вечером. Что ж, это вполне ей удалось, и едва пробила полночь, и отыграл гимн по радио, незнакомец серым вихрем прошёлся по сумрачному, освещённому лишь чахлой лампочкой проходу, и исчез в загадочных недрах своего обиталища. И как всегда – ни малейшего взгляда в её сторону, даже и на долю секунды не повернулся в своих огромных очках…
Оглушительно хлопнула дверь, и дважды провернулся массивный ключ в скважине. И тут, присмотревшись внимательней, Галя-Гликерия к своей радости заметила, что скважина замка на этот раз ничем не прикрыта, и сквозь неё выбивается тонюсенький лучик жёлтого электрического света, только что включенного в комнате.
Подобного шанса она упустить ну никак не могла, и, подкравшись к двери на цыпочках, жадно приникла правым глазом к вожделённому отверстию – источнику бесценной информации. Увиденное повергло в шок: Некто, стоя посреди абсолютно пустого помещения, снял тёмные очки, а потом, медленным-медленным движением стянул с себя глянцевое лицо как чулок.
И вот что скрывалось под ним: там, где у обыкновенного человека располагается голова с мозгом, челюстьми и волосами, клубился бесформенный сгусток холодного тумана. На месте глаз он сгущался в две пронзительно-серые ледышки. Внезапно Гликерия поняла самую потаённую сущность этого безликого Нечто: он не Добро и не Зло, - ибо они есть Силы, поддерживающие мир в равновесии. А посреди комнаты стояло, равнодушно красуясь в электрическом свете, само Отрицание Сил, абсолютное неприятие всей бескрайней Вселенной.
И едва осознав это, насмерть перепуганная женщина отчаянно закричала. Но глаз от скважины так и не оторвала. И тогда серый клубящийся туман повернулся, и сам пристально посмотрел на неё. А потом раздался веющий могильным холодом голос: - Наблюдаешь? Ну, смотри-смотри, любуйся, только глаз не намозоль от усердия! А потом серые глаза-ледышки отвернулись, спокойно и безжизненно.
Гликерия как ошпаренная отпрянула от двери и, налетев в полутьме на какие-то швабры, с размаху грянулась об пол, снова оглушительно закричав – на этот раз от боли. Когда из комнат выбежали встревоженные соседи, выяснилось, что не в меру любопытная молодка сломала себе левую ногу в нескольких местах.
Утром, проснувшись в больничной палате, Романцова ужаснулась ещё одному случившемуся с ней несчастью: правый глаз не видел совершенно ничего, потому что за оставшиеся недолгие ночные часы на нём выросло чудовищных размеров бельмо. Вспомнились ледяные слова, прозвучавшие из серого тумана, и женщина тихонько заплакала от боли и отчаяния, прикрывшись до глаз казённым одеялом.
Вечером, едва только пришли сын и сердобольные соседи, Галя снова заплакала, и давясь обильными слезами, попыталась сказать им, объяснить, что же произошло: - Ночью… Он… Он – это просто…
Но обычно бойкий язык не слушался её почему-то. Впрочем, и по одним только её слезам и бессвязным отрывистым фразам соседи прекрасно поняли, что этот нелюдимый сосед – просто редкая по пакостности сволочь. И возвращаясь из больницы, домой, постановили общее мнение: от негодяя нужно срочно избавиться. Как? К сожалению - подлым, но испытанным в недавние годы способом: «стукнуть» куда надо, а Там – быстро с ним разберутся.
Так оно и произошло. Через пару дней около полуночи в квартиру, аккуратно позвонив и поздоровавшись, вошли два вежливых и предупредительных милиционера. Ушли они всего через несколько минут, и третьим с ними удалился Безликий. А на прощание он повернулся к стоящим молча соседям и произнёс мрачно, со льдом в голосе:
- Рано радуетесь! Придёт моё время – я ещё всех вас выкрашу в правильный цвет.
Больше его в городе никто не видел. Впрочем, тех милиционеров – тоже. Вот так и закончилась эта необъяснимая и дикая история.
***
А Гликерия Романцова осталась на всю жизнь хромой и с бельмом на глазу. Вскоре она, видимо вследствие вышеописанных событий, ударилась в религию, и потом характер её испортился: она стала неряшливой, сварливой, и до фанатизма богомольной бабёнкой. Сын её, едва только подрос, тут же переехал в отдельную комнатку в другом квартале, и женился на первой же попавшейся под горячую руку подружке – лишь бы только от мамаши с её молитвенными заскоками оказаться подальше. Коммунальная квартира та - постепенно, по мере постройки новых микрорайонов, была расселена, а барак, где она находилась – снесён.
Да и весь город после того случая как-то незаметно и постепенно изменился. Словно бы его покинуло что-то незримое, незаметное на первый взгляд, - но составляющее самую сущность уходящего в никуда беззаботного счастья. Многие, а потом – и все обыватели поголовно, врезали надёжные замки в свои отдельные квартиры, и даже двери подъездов сделались со временем бронированными и со специальными кодовыми засовами.  Родник Молодости пересох, буксиры на ближней Оке мало-помалу отвыкли от жизнерадостных утренних гудков, и люди  - даже знакомые друг с другом - всё реже стали улыбаться при случайной уличной встрече.
Даже звёздное небо ясными ночами, и то, казалось, изрядно подрастеряло былую глубину и пронзительность. Теперь вместо прекрасного бездонного купола над городом нависало нечто полутуманно-невыразительное с отдельными мерцающими крапинками, разбросанными там и сям. Да и кому стали нужны эти самые звёзды? Влюблённые пары со временем исчезли с улиц: – отныне правит брак по расчету, а прочие горожане больше привыкли смотреть себе под ноги, чем на какое-то там небо.
Зато на улицах всё больше и больше стало ничем не примечательных серых и равнодушных лиц, одинаково стриженых и причёсанных, наглухо упакованных в монотонно-серые либо чёрные одежды. И многие уже пробовали носить тёмно-зеркальные непроницаемые очки в любую погоду.
24-28. 05. 2002.
Денис Елисов.