Какая гадось!

(Чашка черного кофе, свежеприкуренная сигарета, стройные ноги в черной авоське колготок, и эти безумные разрезы. Шаг – и вверх, вверх – ещё шаг. Две мухи, прилипшие к липкой ленте – два моих зрачка (предателя!) не в силах оторваться от этого «вверх» и хочется (непонятно зачем?) ещё выше…)
…но подходишь ты, произнося почти беззвучно, одним шорохом губ: - Здравствуй, Зуги!
-Привет! Кофе?
-Ты здесь давно? – твой вопрос, как ссыпавшаяся с нитки горсть жемчуга, раскатывается во мне, забиваясь в щели и самые темные углы. Я кидаюсь собирать его и молчу. Ты недоуменно смотришь на меня.
-Ты что, оглох? – а я всё собираю и собираю бусины, и грубые пальцы не могут удержать их, и жемчуг перекатывается и блестит, как морская пена на диком пляже под Сухуми. Наконец, зажав во влажном кулаке жемчужины, я пытаюсь ответить:
-Здравствуй, Мария! – сухой треск снова посыпавшихся (теперь из моего безвольно разжатого кулака) бусин, и я понимаю, что ты всё ещё стоишь напротив меня. Стою и я, а вокруг буйство асфальта, а-ля венских, крашенных, как провинциальные невесты флёр д’оранжем, стульев, разноцветных тентов и такого же разноцветного солнца.
Ты наклоняешься ко мне через столик (я должен прикоснуться губами к дрожащему то ли от нервов, то ли в ряби раскаленного асфальтом воздуха, чуду!!!).
Но бусины рассыпаны и я (по-моему, очень вежливо) мямлю:
-Садись…
Циркуль твоих ног чертит на асфальте обломок скобки, заточающий меня в этом летнем кафе. Руки твои нервно рвут шнурок звонка в чью-то закрытую, безответную дверь (неужели ко мне?!), а шнурок оказывается ремешком твоей сумочки. Волосы вспыхивают разноцветным факелом, карновально-пёстрой дугой и я отчетливо вижу два грустных зрачка, превращающихся у меня на глазах в возмущенные уголки лопаток, едва выпирающих под футболкой.
Даже запах твоих духов безжалостно унес ветер.
(Я отхлебываю остывший кофе. Бледное, выгоревшее небо сморщилось и уместилось в чудом уцелевшей лужице, испаряющейся рядом с моим столиком. И по соседству с небом, лужей, раскалённым асфальтом – смятая трубочка намокшей газеты, кровоточащая увядшими тюльпанами.
Кровавые капли лепестков. Остывший кофе. И вкус потухшей сигареты на губах).