Бетховен

Была тишина. Звучал инструмент,
Настроенный еле-еле.
Не всё ли равно, как звучал в тот момент
Клавир? Ну, на самом деле?

Была тишина. Божественный звук.
Ни шума вокруг, ни сплетен.
Клавир прогибался под тяжестью рук,
Аккордам,  веля — звенеть им.

Паркет содрогался, входя в резонанс,
Он чувствовал это телом,
Но в комнате тёмной была тишина
Хоть звуки творить хотел он.

И он в тишине кромешной творил
А может быть это лучше?
Ведь пенье богов, трепетанье их крыл   
Он внутренним ухом слушал.

И воздух посредником уху его
Не мог быть уже до смерти.
Он слышал все то, что не мог до того
Услышать в себе, поверьте.

Молчал для него тот фальшивый агент,
Который доносит звуки.
В его голове звучал инструмент,
Неведомый для науки.

Признайтесь, ну кто не хотел хоть бы раз
Оглохнуть для лжи и сплетен,
Чтоб лесть, словно ржа, не точила бы нас,
Чтоб слухи не били плетью?

И он для того, наверно, оглох,
Чтоб той суеты не слушать.
Ему повелел по призванию бог,
Чтоб слушал он только душу.

И в музыке светлой и чистой его
Не слышу я сладкой фальши,
Которая в воздухе затхлом живёт,
Нам жизнь, отравляя нашу.

И я всякий раз удивляюсь тому,
Лишь слышу его сонаты,
Что музыки той, что подвластна ему
Мир грешный не знал когда-то.

Она — продолжение той тишины,
Которая вечным фоном
Звучит за порогом всех звуков, и мы
О ней, бесконечной, помним.

18 Декабря 1999 г.