Самортизировалось в пожарах или Самое злое прощание

Ну что, опять хрустишь костями, старая тележка?
Да, я не льстив, но ведь и ты обрыдла, как ноябрь.
Всего лишь звук, всего лишь всплеск - на дне усмешка.
В утробном  клекоте растает «негодяй».
Поплачь, поплачь, я ныне тверд. Жесток, пожалуй.
Да ну и что ж? – Не все ж тебе играть плетьми.
Да, да, все знаю, и пипетками зрачков давай не балуй.
И замолчать меня предгробным  стоном  не проси.
Да, ты умна, но скучно мне с тобой и стыло.
Да, ты красива, но не нужен мне твой раздеванс.
Пойми, тележка, ты скрипишь уже уныло,
И отравляешь взглядом кислым декаданс.
И не любил! Когда я говорил иное?
И не хотел в тебе ненужных мне детей.
Ты смотришь в зеркало, оно, увы, кривое,
И обещает лживый календарь вестей.
Как ты погрязла в сладкой мгле самообмана!
Ну сколько можно смрадом пасти  метить рай?   
Закрой глаза, забудь себя, придет нирвана.
Ты хочешь кровью нежность вылить через край?
В бредовый лес? - Не выпей, маленькая, смысла.
Поплачешь месяц, год иль два, потом спалишь.
А так – извергнешь в лом  раздумий коромысла,
И не увидит пыли губ твоих Париж.
Вот так, за сим расстанемся пожаром,
Скрипи, лечись и утюжком прогладь тряпье.
Желаю счастья и любви большой и рваной.
А тут все было, но, увы,  уже вранье.

<июнь 2002 г.>