Валя

«Мы ищем  тонкости…»
З. Гиппиус

Мы ищем тонкости, изящества, ума,
Но вот встречается поэзия сама,
И мы ее не узнаем,
Чего-то большего все ждем.

Она проходит скромно мимо,
Она потупила глаза,
Опомнились! Но жизнь неповторима
И дважды жить, увы, нельзя.

***

     Был летний воскресный  вечер. В полупустом вагоне метро мое внимание привлекла стройная светлая миловидная девушка с большими карими глазами. После неудачного, но, к счастью, не очень продолжительного первого брака я переживал пору второй молодости.   Девушка мне понравилась и,  тут же решив познакомиться, я спросил ее о чем-то. Она охотно ответила. Оказалось, что нам почти по пути, и из метро мы вышли вместе. Так началось это увлечение, одно из самых ярких в моей жизни.
     Валя, так звали мою новую знакомую, была родом с Урала, из небольшого, но достаточно известного, мне по крайней мере, города Березники (я с детства любил географию и успешно играл  в игру под названием «города»). В Москве была она проездом с Черноморского побережья Кавказа, где проводила свой  отпуск, и остановилась у своих дальних родственников, живших на …Уральской улице! Ей было лет двадцать. Как ни странно это может прозвучать теперь, все у нее еще было впереди. Единственная дочь простых, как говорили раньше, родителей, она работала лаборанткой в биохимической лаборатории местной поликлиники. От нее веяло чистотой, доброжелательностью и непосредственностью первой юности. Потом, когда я узнал ее ближе, я понял, хотя это было видно и сразу, что она была натурой цельной и простой, свободной от противоречий так называемых сложных натур. Мне кажется, больше всего к ней подходило определение – светлая, как хрусталь, и в то же время  крепкая, и физически, и нравственно. Милый налет наивного провинциализма, конечно же, был, но именно милый. В дополнение ко всему она была хороша собой. В общем, как я написал о ней гораздо позже, Мне все в ней нравилось/ Все в ней пленяло. Такие, как она, не часто встречаются в «развращенной» столице. В нее просто нельзя было не влюбиться, причем с первого взгляда. Понравился и я ей, хотя был старше ее более чем на десять лет.
     Мы стали встречаться почти каждый день, и отношения наши быстро перешли в близкие, но не в интимные, как это принято теперь. Мы только целовались, но как! Однажды она даже сказала: «Не целуй меня, пожалуйста, так…» Гораздо позже, несколько десятилетий спустя, я написал большое стихотворение, в основном посвященное ей. Привожу здесь пока только первую его часть:

Я донжуанский список свой  читаю
И где начало, не пойму,
Его я смутно вспоминаю:
Там, вроде бы, любил одну,
Здесь сразу двух,
Но так бывало,
Что никого и не бывало
В моей постели иногда,
И мрачен я бывал тогда.

Любил я жизнь, в младые годы
Кипела страсть во мне ключом,
И хоть терпел фиаско часто,
Но все мне было нипочем.
………………………….
С годами страсти улеглись,
Женился я, и дни неслись
Без божества, без вдохновенья,
Лишь проза жизни... И сомненья
Терзали душу мне тогда,
Зачем живу я, господа?

Давно уже остыла кровь,
Забыл и слово я – любовь,
И поцелуй мой нежный чист,
Как у поэмы первый лист,
И лишь эстетика одна
Волнует душу иногда.

А для любви, страстей безумных,
Для дев, довольно редко умных,
Нет ни желания, ни сил,
Но список этот  все же был,
Влюблялся часто я, подчас грешил.

Но годы шли, я постарел,
На новых дев уж не смотрел,
А старых многих позабыл...

Но есть одно воспоминанье,
Его я свято берегу,
И сколько лет уж миновало,
А все забыть я не могу
Тех летних дней очарованье
И те безумные лобзанья
То на траве  в тени лесной,
То на скамейке под луной.

Она приехала с Урала
К родным приехала, в Москву,
Не думала и не гадала,
Что так вот  увлечется, на ходу.

Ее в метро случайно встретив,
Я с ней решил заговорить,
Обыкновенный этот вечер
Мог жизнь мою всю изменить.

Мы быстро с нею подружились,
И дни беспечно покатились.

Куда-то вместе мы ходили
И целовались все при том,
Мы молоды тогда ведь были,
Друг друга страстно мы любили
И каждый сквер был нам, как дом.

Мне все в ней нравилось,
Все в ней пленяло,
А непосредственность ее
Порою просто восхищала.

По чистоте своей души
Она сравнения не знала,
Всему с улыбкою внимала,
И мыслей тайных не держала,
А мне всецело доверяла,
Как дочь поверила б отцу…

Возможно, боле тонкий ум
Изящества бы ей придал,
Но Бог, как видно, не желал
Здесь создавать излишний «шум».

К тому ж, подумал обо мне –
И так хватало мне вполне
Ее достоинств. Я и так
Случалось, попадал впросак.

А то, что книгами дается
И называется культурой,
Со временем еще привьется –
Она была совсем не дурой,
Но ум и чувства еще спали
И только часа ожидали.

Но я рассвета не дождался –
Неопытен тогда я был,
И слишком долго собирался,
Вокруг да около ходил.
Другой, должно быть, получил
Все то, что я не оценил...

     Мне было с ней легко и просто. Спокойный, добрый характер без тени так называемых женских хитростей. У нее не было изощренного ума, может быть даже тонкости, но был ясный ум здравого смысла. Славянский, северный, как сказал бы я, а не южный или восточный. Она была простой, естественной и надежной, как земля, и в то же время  поэтичной. Невольно вспоминалось пушкинское «Поэзия, мой друг, должна быть глуповата…». На эту тему я сочинил  вот такое стихотворение:
               
Я б не хотел всего изведать,
Кто все прошел, немало потерял.
Хоть много может он поведать,
Душой богаче он не стал.

Поэзия должна чуть-чуть быть простоватой,
Слегка наивной, чуточку смешной,
Она должна быть чувствами богата
И внешне хороша собой.

Поэзия – не опытная дама,
Что все прошла, ничем не удивишь,
И в прошлом у которой тьма романов,
И ты, как мальчик, перед ней стоишь.

И  уж  она, конечно, не девица,
Краснеющая все по пустякам,
А женщина, которой насладиться
Дано достойным  лишь    мужам.

Именно такой и была Валя.
     Как я уже сказал, она возвращалась домой с юга и, конечно, периодически возникал разговор о ее южных впечатлениях. Спокойно и просто, ничего не скрывая, а лишь иногда несколько наивно спрашивая: «И это тоже тебе интересно?», – она рассказывала мне  обо всем, в том числе и о своих невольных успехах.  А в том, что не только на юге, но и в любом другом месте у нее могут быть и были горячие поклонники, сомневаться не приходилось. Но я не ревновал, хотя уже имел на это право, поскольку понимал, что она органически была не способна двоиться или троиться. Темперамент южан ее удивлял, и только. За душу не брал. Поэтому никакой «клубнички» в ее рассказах не было и в помине, и  быть не могло. Путь к ее сердцу лежал только через ее душу. А что касается нас, то мы полюбили друг друга с первого взгляда, и это было главным,… но, как выяснилось впоследствии, оказалось недостаточным.
     Я познакомил Валю с моими родными – мамой, братом и его женой. Маме она понравилась: «Хорошая девушка»,– сказала она. «Дружи с ней, только не спеши жениться, а то опять влипнешь, как с С…».  Мой брат и его жена, зная мой влюбчивый характер, отнеслись к моему новому увлечению спокойно. Они не думали, что это серьезно.
     К сожалению, Вале вскоре нужно было продолжить свой путь домой. Но она надеялась быстро  уладить отпускные проблемы и через неделю вновь вернуться в Москву. Мы условились встретиться на той  же станции метро, где познакомились, и в то же время суток. Неделя пролетела быстро, и она…вернулась. Я был счастлив. Мы были беспечны и беззаботны, как дети. Ходили в кино, в парки, на ВДНХ, бывшее тогда не огромным  промтоварным рынком, как сейчас, а одним из любимых мест отдыха москвичей.  И при каждом удобном случае целовались – горячо, страстно, сладко, но не более того. Потеряй я тогда самообладание, переступи известную грань, и все бы могло быть иначе. Чувство долга или возможные последствия опрометчивого поступка неизбежно привели бы меня к браку с Валей. Обмануть ее я бы не смог. Но я черты не преступил, о чем много позже не раз пожалел. Воспоминания о встречах с Валей навеяли впоследствии еще одно стихотворение:

Я лежу у тебя на коленях,
Ты сидишь на траве под сосной,
Солнце где-то запуталось в елях,
А вокруг тишина и покой.

Лишь качаются слабо вершины
Стройных сосен. Я будто плыву.
Будто в лодке плыву по стремнине,
Еще миг, и я сладко засну.

Не пойму, это явь или сон,
Будто слышатся волны прибоя,
Я был молод и был я влюблен,
Очарован тогда был тобою…

     Хотя никаких серьезных предложений с моей стороны пока не было, но ее родственница, у которой она жила, как-то обмолвилась, что Валя собирается за меня замуж. Честно говоря, я еще не был к этому готов, так как  не совсем «отошел» от первого брака и не хотел торопить события. Если бы не ее предстоящий вскоре повторный  отъезд на срок  гораздо более длительный и неопределенный, меня пока  вполне устраивали сложившиеся отношения. Но как быть с неизбежным отъездом?
     И я придумал. Будучи в то время уже кандидатом наук, я помимо основной работы в одном научно-исследовательском институте, подрабатывал «почасовиком» на родной кафедре, по которой окончил вуз и защитил первую диссертацию. И я стал уговаривать Валю поступить на дневное отделение  этого учебного заведения. Время для подачи документов и подготовки к экзаменам еще было. Ее московские родственники, у которых она остановилась, горячо поддержали мое предложение. Они были одиноки, искренне любили Валю и были бы рады, если бы она жила у них все годы своего учения в Москве. Совместно мы довольно легко  уговорили Валю. Она согласилась и, возвратившись, привезла аттестат об окончании средней школы.  И вот документы поданы. Мы отметили это событие в кафе-мороженом «Север», что на Тверской улице. Я живо помню этот вечер с шампанским и мороженым. Казалось, все складывается как нельзя лучше. Зная родной институт, я не сомневался, что Валя поступит, точнее, что ее примут, несмотря на возможные пробелы в ее знаниях. Иного я просто не допускал. Но, как говорится, жизнь внесла свои поправки.
     От первого брака у меня был горячо любимый сын. Моя жена ушла от меня и вышла замуж за другого, когда нашему сыну было всего четыре года. Сказать, что я переживал страшно, значит, ничего не сказать. К сожалению, моя жизнь складывалась так непутево, что в дальнейшим мне еще раз пришлось пройти через такое же испытание, но это, первое, не с чем было сравнить. К счастью, у его мамы хватало доброты и ума, чтобы разрешать наши частые, еженедельные встречи, и это как-то выводило меня из отчаяния от разлуки с сыном. Писать стихи я изредка пробовал уже тогда, и вот одно из написанных в то время стихотворений:

Вечер опускается на город каменный,
Я опять один по улицам брожу,
А далеко за городом, в тихой детской гавани
Сын мой засыпает в сосновом бору.

Сын мой засыпает и снится ему сон,
Как будто бы папа за ним пришел,
Как будто вместе с папой теперь он будет жить,
А к маме только в гости будет ходить.

Прости, мой маленький сынок, что это только сон,
Прости, что слишком рано ты узнал разлуки боль,
Прости за все, что потерял, ты свой начав лишь путь,
Прости меня и я прощу тебя когда-нибудь.

     К тому времени, когда мы познакомились с Валей, Ленечке, так звали моего первенца, было семь лет. Мы были очень привязаны друг к другу. В это, дошкольное его время, я брал его к себе каждую пятницу, прямо из детского сада. Там меня уже знали не только воспитатели, но и дети. Они дружно кричали, завидев меня: «Леня.…к тебе папа пришел!», и он стремглав бежал мне навстречу. В воскресенье вечером я отвозил его домой, к маме. Сколь радостны были наши встречи, столь же грустны были неизбежные расставания. Что делать. Жизнь, к сожалению, устроена так, что за наши прегрешения расплачиваются, как правило, невиновные.
     Валя быстро подружилась  с моим сыном, ведя себя с ним, как с равным. В  выходные дни мы всюду ходили втроем, преимущественно на свежий воздух – в парки, в том числе и в зоопарк.  Леня очень любил аттракционы,  которых в каждом парке было множество, и мы не только не отказывали ему в этом удовольствии, но и разделяли его с ним. Иногда я все же отвозил Леню на целый день в семью своего брата. Это было тем более удобно, что жили мы недалеко друг от друга. У них была дочка, моя племянница,  близкого с Леней возраста, так что ему было там не скучно. 
     Между тем приближалось время моего очередного отпуска. Надо ли говорить, что и мои ежегодные отпуска, которые я  в то время брал всегда летом,  я проводил вместе с сыном. 

Я помню маленького мальчика,
Его безумно я любил,
Я был отцом, а этот мальчик
Со мною  разлученным сыном был.

Его я брал  в конце недели
К себе домой, как он был рад,
Дни встречи быстро пролетали,
Я отвозил его назад.

И грустно было расставанье,
Как не хотел он уезжать,
В глазах – застывшее страданье,
Как примирить отца и мать?

А летом, когда был мой отпуск,
Мы уезжали вместе в Крым,
Казалось, этот полуостров
Принадлежал лишь нам двоим.

Друг друга крепко мы любили,
В одной кровати спали с ним,
И целый день мы вместе были,
Купались и в кино ходили
Или по берегу бродили,
Казался день таким большим!

И, вспоминая эти встречи,
Перебирая свою жизнь,
Скажу, что никого на свете
Я больше так уж не любил!

     Забегая намного вперед, скажу, что прошли годы, Леня вырос, окончил институт, женился и,…оставив своих родных, уехал с женой и полуторагодовалым сыном в Америку. Много позже в грустную минуту я написал вот такое посвященное ему стихотворение:

Был маленький, ласковый мальчик,
И я его очень любил,
Я знал его каждый пальчик
И в лес с ним гулять ходил.

Но годы прошли, пролетели,
Он вырос и возмужал,
И… след замели метели,
А сам я не нужен стал.

Лишь редко-редко позвонит,
А писем не пишет совсем,
Спасибо, что хоть еще помнит,
Лишь был бы здоров и цел.

Быть может, увидимся как-то,
Быть может, приедет ко мне,
Живу, как в пустыне кактус,
Тоскующий о воде.

     Вернусь, однако, к моему повествованию.
     В этом году начало моего отпуска приходилось на начало июля. Мы собирались на Черноморское побережье Кавказа и должны были вернуться во второй половине августа. Таким образом, я должен был покинуть Валю в самое горячее и трудное для нее время – время непосредственной подготовки к вступительным экзаменам  в институт и сдачи их. Я это понимал, но поступить иначе не мог. Во все годы его детства и отрочества мой сын был для меня всегда на первом плане, так же, кстати, как и моя старушка мать, вместе с которой я тогда жил. И все мои отпуска мы проводили в то время, как правило,  втроем –  моя мама, сын и я. Отправить маленького сына вдвоем с мамой я не мог. После автомобильной аварии, случившейся незадолго до этого, она была инвалидом. Сдвинуть мой отпуск на более поздний срок я тоже не мог, потому что в сентябре Леня  должен был в первый класс. Отказаться от отпуска и обмануть его ожидания я не мог тем более. Положение было безвыходное. Кем-то приходилось жертвовать. Как оказалось впоследствии, в жертву была принесена наша с Валей любовь. Расставание накануне моего отъезда было грустным. Кто знал, что этот наш вечер был последним? «Ты мне обязательно пиши», – несколько раз повторила она.  Я обещал, но, несмотря на грусть расставания, в мечтах уже был там, у берегов теплого Черного моря.
…………………………………………………………………………………………………..
И вот последний перевал
И море Черное открылось
                вдруг с вершины,
Блестя под солнцем,
             как расплавленный металл,
И облака спускались с гор в долины.

Не помню, Крым или Кавказ
Являл мне вновь такое чудо,
И там, и там я был не раз,
Вдыхая море полной грудью.

Пятнадцать лет я каждый год
Там летом отдыхал,
И ярок был лазурный свод,
И темен моря вал.

И до сих пор ты снишься мне,
О, моря Черного простор,
И днем, и ночью при луне
Лежащее в оправе гор.

     На третий день после  нашего благополучного приезда на юг, в черноморский  поселок Архипо-Осиповку, я написал Вале первое письмо о том, как мы доехали и устроились. Сообщил и наш адрес, которого не знал заранее. Но это мое письмо было, по-видимому,  совсем  не такое, какого она ждала и имела право ждать. Скучал ли я по ней? Конечно, скучал. Но, как вскоре я узнал, гораздо меньше, чем она. Наверно, и любил я ее в то время меньше, о чем жалею до сих пор, десятилетия спустя. Но главным тогда было то, что рядом со мной был мой горячо любимый сын, причем в возрасте, когда мы, родители, еще очень нужны детям. А я был ненормальный отец. Вот лишь одна деталь. Когда в Москве по воскресеньям я отвозил его домой, то с ним на руках поднимался пешком на последний этаж    довольно высокого пятиэтажного дома, где он жил с мамой и отчимом. И тогда даже, когда ему было уже лет десять-одиннадцать. Здесь же, на юге мы не расставались с ним ни днем, ни ночью. Спали, обнявшись, в одной постели, иначе он и заснуть не мог…               
     Валя ответила мне сразу  же после получения моего письма. И как ответила! Впрочем, судите сами. Вот это письмо,  слов в слово:

Эрик, здравствуй мой дорогой!
     Я очень по тебе соскучилась, очевидно, привыкла,  ты и взаправду стал для меня очень дорог. Сосчитала все дни: когда приедешь, устроишься, когда напишешь мне, сколько будет идти письмо. Я все вспоминала тебя, думала, какое ласковое, теплое письмо напишу тебе, чтобы ты понял, как я  о тебе скучаю, как мне не хватает наших встреч.
     Мне, глупышке, казалось, что и ты можешь обо мне грустить, ехать в поезде и думать, что где-то осталась я; приедешь и сразу же, сразу напишешь, что скучаешь, чтобы я тебя не забывала. А ты?! Ты не нашел пяти минут, не поторопился написать, написал лишь на третий день! Но что за письмо! Такое же письмо ты мог написать своей бабушке. Чуть ласковое, беспокойство о делах, здоровье, немножко посетовал на свои заботы, привет и пожелания. А эта фраза «Встретимся ли мы еще или нет?» Ты что, не собираешься возвращаться в Москву и останешься там, на юге?
     Жаль, что ты сейчас далеко, а то бы, наконец, увидел, как я умею сердиться. И ответ пишу вечером, утром не могла, так была на тебя сердита. Сейчас пишу почти спокойно (просто грустно немножко). Я совсем не таким представляла тебя. Ты и не такой, Эрик. Что случилось? Неужели ты действительно так думаешь: «Что суждено, то и будет»? Это, значит, плыть по течению, а к какому берегу прибьет, там и выйду, да? Но ведь ты не можешь так думать? И я, наконец, поняла, как ты ко мне относишься.
     Ты не любишь меня – это ясно! Нет у тебя ко мне и привязанности или глубокой симпатии. Просто я тебе чуть понравилась своей  простотой, провинциальной наивностью, и ты придумал, что может из меня получиться, если мною заняться. И тебе больше нравилась та, которую ты придумал. Но ведь это все еще впереди. Вот ты и решил положиться на судьбу – что будет. Тебе вроде бы и не хочется меня потерять, но в то же время – я не то, что тебе надо. Я, конечно, ничем не отвечаю твоим требованиям. Поэтому так неопределенно и твое ко мне отношение. Этим и объясняется твоя нерешительность. Я об этом подумала еще в начале нашего знакомства.
     Сейчас я все уже воспринимаю без излишних эмоций. Все правильно. Так и должно было быть, так я и думала. Ты стал для меня самым умным, добрым, ласковым. Внимательным, понимающим, мягким по характеру что ли. Помнишь, Ленчик говорил, что ты мягкий. Я думаю, что он тогда думал об этой душевной мягкости. Ты мог для меня стать всем. Да это все и не важно, т.е. я хотела сказать, что пишу лишнее. Просто меня задело твое «тепленькое» отношение ко мне, почти равнодушие. В общем-то,  я тебе благодарна, Эрнст. Ты меня многому научил, словно приоткрыл занавес и показал, как нужно жить, подразнил. Меня так мама еще до школы, маленькую читать учила. Начнет читать интересную сказку, а потом остановится: «Дальше, Валюшка, сама читай, мне некогда». Поупрашиваю (хорошо слушать), да и читаю сама.  Прочитаю и радуюсь, что все узнала, а мама – что я сама прочитала. Так и сейчас.
     Ты меня, в общем-то, плохо знаешь. Я не уповаю на судьбу и знаю, что все будет так, как хочу я. Не смейся, пожалуйста. Это правда. По крайней мере, пока было так. В этом году я не поступлю. Реально смотрю на вещи. Подготовится за один месяц и прилично сдать экзамены – невозможно. Но за год я подготовлюсь серьезно и постараюсь поступить в этот ВУЗ. Сейчас я занимаюсь с девушкой из Баку. Она в прошлом году поступала, но не прошла. Занималась год с преподавателями и сейчас уверена в успехе. Если я даже подготовлю математику, историю и географию не успею. Особенно историю. Программа до того огромная – кошмар! Пока, тем не менее, занимаюсь. Я знаю, что суждено мне в этот раз, но за битого…. По крайней мере, немного ознакомилась с требованиями по истории и географии. Эти лекции сейчас читают преподаватели Плехановского института. А с математикой ерунда получается. То один, то другой. Один под нос говорит, другой слова глотает. Какие-то рассеянные все!
     Я тебе не очень наскучила, пишу много? Может, обидела чем-то? Прости, я не хотела тебя обижать. Просто мне самой очень плохо. Хочется домой, к маме, чтобы меня любили, пожалели, приласкали как побитого, мокрого щенка. Тебе интересно все это читать? Мне и не дотянуться до твоего уровня. По крайней мере, сейчас мне только с Ленчиком общаться. Общие интересы и полное взаимопонимание. Как он? Наверное, из воды не вылезает? Вы еще не обгорели? А как чувствует себя твоя мама? У нее гипертония, а там сейчас в это время самая жара. Как она ее переносит? А как ты отдыхаешь? У тебя, наверно, много хозяйственных забот? 
У нас в Москве жара. Особенно сегодня. На улице было очень  душно,  и вот сейчас обрушилась гроза с ливнем, громом, молниями, ветром – буря! Пока она бушевала, я писала тебе письмо. Сейчас гроза кончилась. На улице так хорошо – свежо, дышится легко. И я выговорилась, легче стало. (Тоже, как гроза отбушевала, да?) Передавай большой-большой привет Ленчику и твоей маме, если сочтешь это удобным. Хорошей вам погоды, солнца, спокойного моря. Вставайте пораньше. Самое чистое и красивое море утром, часов в шесть. Тогда и народу еще мало на пляже. Днем, в жару, после обеда можно отоспаться. Я же знаю, что вы с Ленчиком страшные сони.
Вот и все. Отдыхайте.
                Валя.
11/VII – 1970

     Я думаю, что это и другие письма Вали гораздо  больше говорят о ней, чем  удалось написать здесь  мне. Разумеется, я читал и перечитывал это письмо, разве только не целовал. Мне стало стыдно и в то же время радостно, что она совсем не ординарна и так любит меня. Я тут же ответил, стараясь оправдаться и успокоить ее. Следующее письмо от нее не заставило себя ждать. Оно было предельно откровенным и  тон его был  совсем другим, что не могло меня не радовать.

Эрик, милый, здравствуй!
     Сегодня получила второе письмо от тебя. Наверное, ты и вправду немножечко скучаешь. Эрик, мне очень стыдно за мое первое письмо. Я уже не помню, что я  там написала. Помню, что запечатала, не читая, пошла и сразу же опустила в почтовый ящик. Но на следующий день очень жалела. Я тебе там написала какие-то глупости. В чем-то упрекала. Ты меня извини, пожалуйста, и не обращай на это внимания. Ты ведь знаешь, что я не долго думаю, и вот результат: что на уме, то и на языке. У меня все хорошо. Занимаюсь всем понемногу. Оказывается,  экзамены начинаются не обязательно с  письменных – сочинения или с математики. Но, честно говоря, мне как-то все равно. Уверенности в своих знаниях нет, настроение чемоданное  и хочу домой. Если бы ты был рядом…
     Немножко гуляю. Была в Сокольниках, Центральном парке им. Горького. Там как раз был день открытой эстрады. Помнишь, я тебе говорила об одном инженере-строителе? Так вот, он не стал ждать, пока я ему позвоню. Пришел в воскресенье к нашему дому и, встретив меня, уговорил сходить с ним в кино.  Потом пришел прямо к нам в середине следующей недели, хотя я ему опять не звонила. Тетя Паня уговорила меня, и я согласилась пойти с ним и его другом в Сокольники. Там гуляли, заходили в кафе и кино. А в субботу я ездила с ним на дачу к его родителям. Они мне понравились больше, чем он. Сейчас мы с ним  не встречаемся, но все же я ему позвонила и сказала, что в эту неделю тоже занята. Он все понял и расстроился. Думаю, что это уже окончательно.  А еще мне мама прислала письмо от моего южного знакомого, из Грузии. По маминому выражению – «грузинский плач». И мольбы, и клятвы, и упреки, что я ему не пишу. Он умирает от любви и грозит приехать. А мама прочитала его письмо и говорит: «Бог с ним, только не пиши ему ничего». Он не знает, что я сейчас в Москве. Может написать без обратного адреса?
В Москве сейчас очень жарко и душно – 30-35 градусов. На улицу нельзя выйти. Я купила вчера ткань и сегодня шью себе легкое платье. Вот так живу. Неправильно, да?
Передавай привет Ленчику.
До свидания.
                Валя
20/VII – 1970
Эрик, я тебя прошу, если сфотографируешься, пришли мне, пожалуйста,  твою фотографию.

     Разумеется, я ответил, просьбу ее с удовольствием выполнил и дней через десять получил от нее очередное письмо.

Эрик, милый, здравствуй!
     Вчера получила вашу с Ленчиком фотографию, а еще раньше – твое письмо. Радуюсь за вас – вы действительно чудесно отдыхаете и вам некогда скучать. Эрик, ты меня удивляешь. Не понимаю, какое же письмо ты от меня ожидал получить, если  мое первое письмо оказалось для тебя приятной неожиданностью? Кажется, там никаких умных высказываний не было, одни обиды. А вообще-то тон и содержание писем полностью зависят от настроения. Сегодня у меня очень мирное настроение. Вчера меня вызывала на переговоры мама. Они там за меня беспокоятся, скучают. Да еще мне продолжают приходить письма из Грузии. А на первое августа пришел  даже  вызов на телефонный разговор. Мама читала его письма и говорит, что он хочет приехать после этого телефонного разговора. Пришлось мне написать ему вчера прямо на почте письмо. Насочиняла, что домой не приеду, живу в Москве и выхожу замуж. Чтобы не беспокоил родителей письмами. Что-то он выкинет, когда получит это мое письмо? Честно говоря, я боюсь.
     Экзамены у меня начинаются второго августа, с географии, затем математика, сочинение и история. Географию я почти не готовила. Вот провалюсь и сразу же уеду. Кончатся все мои волнения. Как поеду домой, сразу же напишу тебе, а свою фотокарточку вышлю уже из дома к тому времени, когда ты вернешься  в Москву. Хорошо? Вот, кажется, и все. Я сейчас никуда, кроме лекций, не хожу. Живу, как монашка в келье, и жизнь моя бедна событиями, не о чем даже тебе написать.  Пиши, как вы? Ленечка научился плавать или нет? Я жду от тебя писем, пиши.
Валя
29/VII – 1970

     Я радовался за нее, надеясь, что она все-таки поступит. Не знаю, почему, но я  рассчитывал при этом не столько на ее знания, сколько на ее  яркую внешность, на весь ее облик. Мне казалось, что такую девушку просто нельзя не принять. Но, к сожалению, до экзаменов дело не дошло – она не выдержала нервного напряжения. Стыд за неизбежный, как ей казалось, провал, мое длительное отсутствие рядом и, по-видимому, также  неуверенность в моей любви к ней – все это привело к тому, что буквально накануне экзаменов она забрала документы и уехала домой, ничего не сообщив и мне.
     Кстати. Эта ситуация напомнила мне мой собственный поступок шестнадцатилетней давности. Летом 1954 года я поступил в тот институт, в который теперь почти уговорил поступать Валю. И вот в декабре, буквально накануне первой сессии, не уверенный, что выдержу ее, я бросил институт и ушел в Армию. Точнее меня тут же призвали в ее ряды, выражаясь официальным слогом. Так что мы с Валей были во многом похожи. Не случайно нас тянуло друг к другу.
     Помню, что  в утешение я на все лады повторял тогда про себя знаменитый пушкинский эпиграф к первой главе «Капитанской дочки»:
 « – Был бы гвардии он завтра ж капитан.
 – Того не надобно; пусть в армии послужит.
 – Изрядно сказано! пускай его потужит…
……………………………………
     Да кто его отец?»
                Княжнин

     Кстати об отце. Он оставил нас  в самый разгар войны, в середине 1943 года. И с тех пор я его не видел и ничего о нем не знал, кроме того, что у него теперь другая семья и новые дети, тоже сыновья, как и мы с моим младшим братом. И вот в Армии я случайно встретился с ним, оказавшись в той воинской части, к которой он, кадровый офицер, имел некоторое отношение.
     Итак, в последних числах декабря 1954 года я стоял в тамбуре поезда, увозившего меня и еще нескольких стриженных «под нулевку» молодых москвичей-призывников (новобранцев, как говорили в старину) в город Ярославль. Вот что я написал об этом  десятилетия спустя.

Стучат, стучат, стучат колеса,
Я в тамбуре  смотрю в окно –
Встает рассвет, совсем белесый,
И снегом все заметено.

Я полюбил старинный город,
Старинный город на реке,
Я был тогда предельно молод,
Терялись годы вдалеке.

Еще все было впереди,
Я только вышел на дорогу,
Еще не знал я жизнь почти,
Далек я был тогда от Бога.

 Мне предстояло прослужить
Три года в Армии солдатом,
Я лишь учился только жить
Тогда, году  в пятидесятом.

И этот город на реке
Стал чем-то вроде колыбели…
Терялись годы вдалеке,
А поезд приближался к цели.

     Вернусь, однако, к описываемым событиям. Я волновался, не понимая, почему она больше не пишет, в чем дело. О ее решении я узнал лишь, вернувшись в Москву, от ее родственников. Не помню, написал я ей или нет, но следующее письмо от нее я получил только через два месяца.

Здравствуй, Эрик!
     Ты, конечно, не ждешь уже от меня писем, а я вот написала, так как чувствую себя виноватой перед тобой. Не оправдала твоих надежд, струсила, уехала и ничего тебе не написала. Мне стыдно было писать тебе об этом. Но написать все равно было нужно, и вот я пишу с большим опозданием.   
     Расскажу, как все было и что есть. Но, в общем-то, что было? Подготовилась я очень и очень плохо, нахваталась верхушек, не зная ни один из предметов даже на тройку. Не хотелось краснеть, стыдиться своих ответов. Поэтому-то я не стала сдавать экзаменов и уехала домой. Вот уже два месяца, как работаю в аналитическом секторе научно-исследовательской лаборатории от ленинградского института геологии. Одновременно занимаюсь на подготовительных курсах в Пермский  политехнический вуз на факультет технологии неорганических веществ. Правда, я никогда не увлекалась техникой, не  имела склонности к политехническим наукам, а даже наоборот, мне они никогда не нравились.  Хотя я с химией и знакома. Работала в биохимической, а сейчас в аналитической лаборатории, и мне нравится. К тому же здесь я буду иметь больше гарантий, что поступлю.
     Эрик, ты, конечно, прав, говоря, что год идет за годом, время уходит даром. Поэтому-то я и решила не пытать больше счастья в столицах. Отказываюсь от журавля, пусть будет синица, да моя. Ты, наверное, будешь возмущен моим пониманием вещей или, скорее всего, разочарован. Но разочаровываться уже не в чем. Что еще можно ожидать от меня? Да? Ты так подумал, Эрик?  Пусть будет так. Но мне просто необходимо поступить в этом году и только в этом году. Сейчас работаю, хожу на подготовительные курсы, занимаюсь, комсомольских нагрузок полно, вхожу в состав бюро, да еще на мне оформление всех собраний. Все это очень много времени отнимает и суток никак не хватает. Вот так я сейчас живу. Не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо.
     Поздравляю тебя с приближающимся праздником и желаю счастья.
                Валя
5/X – 1970

     Надо было на что-то решиться. Не мешало бы взять пример с поклонника Вали из Грузии. Не откладывая,  приехать в Березники и предложить Вале руку и сердце или сделать что-то другое в этом же роде.  Но, как я уже говорил, к решительным действиям я еще не был готов. Я надеялся, что все как-то уладится само собой. Например, будет у меня командировка на Урал и я заеду к ним, или она на какое-то время вновь приедет в Москву, а там опять лето и мы сможем вместе провести отпуск. Но  время шло, меня захлестывала текучка серых будней, я переживал, но так  и не  мог ни на что решиться, хотя  переписка  наша вяло, но продолжалась. Через месяц с лишним я получил от нее очередное письмо.

Здравствуй, Эрик!
     Я получила твое письмо, узнала новые подробности о тебе, твоей жизни. Ты, как я и думала, живешь работой и заботами о Лене. О моей жизни ты знаешь из моего последнего письма. С тех пор у меня ничего не изменилось.
     Эрик,  в своем письме ты говоришь о возможной командировке в Свердловск.  Если ты действительно поедешь туда и тебе будет удобно (в смысле времени и дороги), заезжай к нам. Это недалеко. Я буду рада  видеть тебя. Посмотришь наш городок. Боюсь только, что он тебе не очень-то понравится. Не помню, писала ли я тебе, что я работаю до 17-30. Поэтому постарайся заехать к нам во второй половине недели, чтобы прихватить выходные дни. Приезжай, жду тебя.
До свидания
                Валя
16/XI – 1970

     Я ей тут же ответил, приглашая приехать на побывку в Москву, например, под Новый год. Через полтора месяца, накануне нового, 1971 года я получил от нее поздравительную новогоднюю открытку.
Эрик, поздравляю тебя с Новым годом!
     Желаю тебе счастья, пусть все твои желания сбудутся в Новом году. Твое  письмо я получила, но приехать, конечно, не смогла. Очень жаль, что и ты не сможешь приехать к нам. Приезжай, если надумаешь, потом, позже.
Валя

     На этом наша  переписка оборвалась, и отношения наши прекратились. Не в характере Вали, натуры прямой и цельной,  было находиться в «подвешенном» состоянии и мучаться неопределенностью. Итак, все кончилось. Мне остается повторить еще раз: Я слишком долго собирался/Вокруг да около ходил/Другой, наверно, получил/
Все то, что я не оценил. Увы,

Ее лишь страстно целовал,
О большем и не помышляя,
И были рядом двери рая,
Но я порог не преступал,
О чем мучительно жалел
Потом, когда я поумнел...
…………………………
Недолго длились наши встречи,
Недолго наслаждался я
Очарованьем ее речи
И жаркой страстью бытия.

Судьба нас вскоре разлучила –
Она уехала домой,
Не знаю, что было виной:
На что-то ль не решился я,
Она ль чего-то не хотела…
Подробностей не помню я.

Да, счастье быстро миновало
И жизнь в свою вернулась колею,
Но до сих пор понять я не могу,
Что  нам  жениться помешало?
Ведь  разделяло нас так  мало....

Но письма я  ее храню…
Их  иногда я вынимаю,
С волнением я их читаю,
С тоской и грустью вспоминаю
Любовь недолгую мою,
Душой  в прошедшее взмываю...
И снова  письма в стол кладу.

     Проходили годы. Жизнь награждала меня новыми увлечениями, легкими и серьезными успехами, а еще больше – синяками и шишками. И я часто думал, что  судьба подарила мне настоящую и большую любовь, которою я не оценил и, по крайней мере, тогда, наверное, и не был достоин.

И была она ладно сложена,
Непосредственностью своей
Она душу мне растревожила,
Столько прелести было в ней!

Сила чувствовалась в ней первозданная,
Все в ней было первейших статей,
И была она столь желанная,
Но я  вряд  ли  бы  справился с ней.

По себе рубить надо дерево,
По руке выбирать топор,
Королеве чтоб  все королевское,
А иначе не царь ты, а вор!

     В конечном счете, жизнь моя, слава Богу, сложилась счастливо. Но Валю я не забыл и вряд ли когда-нибудь забуду. Как это ни банально звучит, но большое действительно видится лишь на расстоянии. Не знаю зачем, но мне очень хочется ее встретить или хотя бы узнать, как сложилась ее жизнь. Я надеюсь, что счастливо. Но в то же время уверен, что и она не забыла меня. Ведь то была ее первая настоящая любовь, которая, как известно,  не забывается.

В. И. Т....ой

Ее я часто вспоминал.
Вся жизнь могла пойти иначе,
Но, знать, Господь не даровал
Ее и счастье мне  в придачу.

Но как же, как же  хороша
Она была. О, Боже правый!
Как стройная порой сосна
Растет одна вблизи дубравы.

Хоть много, много лет прошло,
Но я бы, кажется, узнал,
Меня бы сердце повело
И я бы на колени пал.

Я целовал бы эти руки,
Увы, давно уж не мои,
И еле слышны были б звуки
Несостоявшейся любви.

     Я не исключаю, однако, и того, что повернись все иначе, у нашей любви мог оказаться счастливым лишь, как говорят спортсмены,  промежуточный финиш. Выйдя за меня замуж, смогла бы ли она выдержать все то, что неизбежно выпало бы на ее долю в браке с таким непростым человеком, как я? Не знаю. Оказался  бы я  достоин ее любви? Тоже не знаю. «Сова мудрости» вылетает, как известно лишь под вечер.

Жизнь свою перебирая,
С грустью вспоминаю я,
Как о будущем мечтая,
Вдаль рвалась душа моя.

Как я  время торопил,
Как хотел везде поспеть,
То, что было, не ценил,
Все казалось – это медь,
Это мелочь, обойдусь,
После, после разберусь.

Где-то там, вдали, сверкая,
Золото меня ждало,
Жизни – ни конца, ни края,
А сейчас лишь рассвело.

Но и утро позади,
Пролетел и день,
Что там, что там впереди?…
Прошлого лишь тень.

     Несколько лет спустя, мучимый воспоминаниями, я написал по дорогому для меня адресу. Но тщетно. «Адресат выбыл», – коротко гласил ответ.
Прошли годы. По существу прошла вся моя жизнь, но я  до сих пор помню Валю и все то необыкновенно чистое и светлое, что было с ней связано.

Есть тайна некая в любви,
Она как лунный свет мерцает,
Полоской узкою зари
Бывает жизнь всю освещает.

Ты разгадать ее стремишься,
Рационально объяснить,
Но лишь напрасно суетишься –
Она другой не может быть.

Она, увы, необъяснима,
Сегодня – здесь, а завтра – там,
Она чутка, она ранима,
Подвластна только небесам.

Проходят годы, жизнь пройдет,
Но сердце память сбережет.