Тайна анны ахматовой. с народом...

«С НАРОДОМ»

В то время положение самой Анны Андреевны было, как говорят в таких случаях,  незавидным. Многие наверняка помнят её знаменитые две строчки, сказанные по этому поводу:

«Муж - в могиле. Сын – в тюрьме…
Помолитесь обо мне».

Её муж, поэт Николай Гумилёв, был расстрелян чекистами в 1921 году, а сын, Лев Николаевич, будущее светило российской науки, находился в тюрьме. Вот как она сама писала об этом тяжелейшем периоде своей жизни:
«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):
- А ЭТО Вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом».

И ещё об этом есть у Анны Андреевны потрясающие по глубине осмысления
ёмкости и простоте строки:

«…Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью был.»

И ещё одно, на этот раз последнее, отступление перед тем, как мы вместе с вами раскроем одну из тайн Анны Андреевны Ахматовой. Мне думается, что именно это дополнение  внесёт необходимые штрихи в реальную картину произошедшего  более шестидесяти лет назад! И тогда окончательно развеется один из самых стойких мифов школьной программы по литературе…
В марте 1940 года в городе на Неве, в городе со знаменитым Фонтанным домом,
было создано одно из самых ярчайших пронзительных стихотворений Ахматовой. Не могу удержаться от того, чтобы не процитировать его, пусть даже и со слезами на глазах. Что поделать, это чистые искренние слёзы…

«Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой!»
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных «марусь»,
Забыть, как постылая хлопала дверь,
И выла старуха, как раненый зверь…»