Ну зачем тебе это золото?!! из вошедшего в повесть

Алеутская элегия

Я испуган желтым двориком,
Напуган до смерти его известковым черепом,
Небо открыто голубым окном, ветер, а! на нем,
Двери-протезы, дети-цветастые собаки сырого асфальта...
Пахнет морем, обрывами чердаков, - дама в мансарде, - акромегал,
обнимающий лик над плечами... Лишь бы за мной, лишь бы за мной
не приехали, лишь бы не смели давить хрупкий скелет выкуренной сигареты,
жизни не надо, оставьте мне мое зренье, чтоб оно было не как у вши - на грани распластанных стеблей иррадиальных пружинных волос, не как у тракана, подобным кристалликам хлеба, не как у собаки колтунной, или расплывчатый импульс пчелы, над камнем дома, где ты раньше жила, со жрецами тебя породившими, оставьте глаза, пусть один глаз-недотрогу, висящий средь птиц, лишь один глаз, которому даже ты уже не нужна, - а прочь увезите все...



Яттара

Бабка, бабка-Уку-улу,
Обрати на меня внимание,
Зависаю худой и серый, истощенный, саддхоподобный,
В том углу, где торговцы рыбой,
Отгоняют от Камбалы Муху,
И блестящие, плоские спины,
Как площадки аэродромов,
Лишь одна ты меня можешь видеть,
Ну и что с того, хоть и видишь,
Ничего никому не скажешь,
А захочешь сказать – не сможешь,
Промычишь, пропердишь ртом-жопой,
Вызывая у всех неприязнь.
Научись у меня Уку-улу,
человечьему произношенью,
Передай, передай, Уку-улу,
Моим родственникам и знакомым,
Сообщи, я тут, но незримый,
И я как-бы еще не умер,
То есть умер, но как-то странно,
и подавлен, смущен и растерян –
как я буду и что мне надо…


Тучи. Облака. Тучи.
Альпы.
Олень убегает по лугу.
Я Человек.
Воля,
Черное Творение. Паучок в белом плетет паутину мира
на черном рукаве, среди красного поля.

Ветер с Севера,
скоро гроза, скоро Blitz,
скоро брошенная хижина-одиночество.
Глаза -  волны Белого моря.
Раутлендейнъ,
я ничего не жду,
есть лишь Работа: ради Сражения и Борьбы,
в горы тащу Колокол.
Колокол зазвонит.
Воля.


Рявкни писню, кузнечик, мне,
сложенный
из туберкулятивных членов, опоясанных твердой куттикулой,
Чорное очкатое лицо
с вытянутым инкским френом запрокинь ко мне,
Быть ли бою,
что сидишь под шлемом, заспанный,
Сука, дух, чмо, равнайс!
Смырна!


Transsiberian cock-tail vjesnaja pisnja
(Je morda toze nesimpaticna)

Ши вошла в вагон, уставшая,
В грязно-белом кхалатоиде,
Столман пред собой катящая, похожий на медикинский,
Что бренчит, санитарочка, на крышке и под крышкою,
Столика-коффина, скуделя-сосудусы...
Может я не видел тебя, может ты корявая,
Низкорослая наркоманка, папироса за папиросою,
Рожа с шармом украшена шитым шрамом, фу, вонючая!
Пивакомупива!
Пивакомупивакомупива!




В чертогах нефритовых воздух прозрачен и сух,
Ночной Император глядит на кружащихся мух,
На бронзу их спин, и на жесткую крыльев слюду,
На темное небо,
На Северную звезду.

Осколки существований в его глазах,
Необходимость вспомоществований в его руках.
Наложницы спят, запрокинув усатые головы,
Они не хотят, чтобы он застал их
Голыми.

Завтра День-Одиночество, слива обескуражена,
О, как глупы пророчества! Реальность обезображена.




Мне снился угорек пирамидальный,
Снующий меж камней на дне морском,
Вертящий головой вермикулярной,
Плюющий илом, калом и песком.

Мне снились моряки в рубахах белых,
Висящие меж якорных зубов,
Их головы – гроздь виноградин спелых,
Квадраты плеч, распухших от трудов.

Я видел пробуждение Шанкары
Стоящего средь шторма на доске,
Отвергшего мозаичные дхармы,
И был он в галстуке. И в красном пиджаке.

Извечное дитя Ньярлохотепа
Восставшее из бездн небытия
Зачем ты жив?
Судьба твоя нелепа.
Рассудку недоступна кель твоя.

Тугие спруты щупальц каучуком
Вращают наши страшные глаза
А в них Ккоко
повис Небесным Крюком,
И гром небес. И летняя гроза.

Стъбртвь

Женщина с ликом овчинномордым
Несет в ладонях. Воду!Воду!
Шары ее ног нарочито медленны,
Она найдет вас за этими стульями,
Под этой скатертью,
немедленно!

Ее рот - рыжая рытвина,
Парик полишенеля, крылья голубя,
Она блуждает глазами открытыми,
Глазами спящими,
Бровями голыми.

Она тянет руки-рогогулины,
Щедро пальцами обеспеченные,
К майе и к мокше,
К костям и клеше,
Шир-дамывашер опиль да буян-кути,
Варивайте псоделы вечин на кувоглые плечи!

Застыл язык, не шепчет молитв,
Никаких подвигов посреди битв,
Никаких царей, никаких свит. Стой!
С тобой говорит Стъбртвь!



Вышла в белом кхалате
Глазокутчая эдиоттка
онли ван вопрос -может хлиба исть,
ведь ты тас держишь с кокурявыми буквами
коричневыми “ХЛИБ”.
Рассмеялась-да бабьим красным ртом
написали “ХЛИБ” - вместо него “СМРТ” в
тасс эмалирэ. Вот эназэ вэй ту респект майсэлф?


Гатха Безумного Облака

Я такой же, как Гитлер.
Я так же рисую картины.
Я ищу следы электрических сил
В переходах.
На моем рукаве паучок все плетет
Паутины,
Расщепление Я.
Плуг и бич для уснувших народов.

Я приклею квадратик усов
Ниже третьего глаза.
Ниже первого носа. Левее правого уха.
Я испытываю
Нечто странное
Вроде оргазма,
Только вот толпа некрасива.
Эльдфрау. Старуха.

Она так же стремится топтать,
Веять по ветру пепел,
Точно так же она отняла у меня
Еву БрАун.
Жизнь - страдание.
Воля – плетение петель
Паутины моих рукавов
Volk безумен. Он – Даун.

Маппет Шоу по мощному
старшему,
Страшному Брейгелю,
Волчья яма - моя однокомнатная
Квартира.
Я приклею квадратик усов,
Перед шпигелем
Руку в Sieg’е  вытяну медленно
И рассыпется в прах на моем
Рукаве
паутина.

Что вы смотрите? Бяклики бычии пялите.
Мясники и убийцы.
Родители грязных животных.
Я такой же, как Гитлер.
Хватайте меня, кровопийцы, хватайте!
Будет Шествие Fuck’елов,
Вложенных в руки Свободных.

Я не зодчий.
Призванье мое - не строительство
Муравейника Фраз.
Из сплетения крошечных литер
Я-безумное облако,
Я - Прячущий Слнце От ВАС.
ВАС HEIST DAS?
Я такой же, как Блюхер.
Нет.  Круче чем Блюхер в сто раз.
Я - такой же, как Гитлер.

Anacreon had a red nose, so they say;
But what's a red nose if ye're happy and gay?
Gad split me! I'd rather be red whilst I'm here,
Than white as a lily and dead half a year!
So Betty, my miss,
Come give me kiss;
In hell there's no innkeeper's daughter like this!
(HPL)

Анакреону задали вопрос,
Ты весел и пьян? У тебя красен нос!
Господь мне судья! Лучше с красною рожей,
чем спать на погосте с лилейною кожей,
Поэтому пьян я, представьте себе,
Ну, Бетти, милашка,
Подставь-ка мордашку,
В аду нет красоток, подобных тебе!



Движение килиндров.
Хриплый крик бодхисаттвы. Пепел пал.
Перепел пел.
Тысячи ног  - тысячи рук. Площадь оливковых спин, площадь красных стрекоз,
Лепестки твоих губ разбегаются дрожью цит,
Тысяча голов - две тысячи ушей - воздух блестит как виссон,
Это не сон.
Смех исполинских деревьев раздражает безмолвие плах.


У вас фамилия стыдна,
Как первородный грех,
Она смешна.
И воздух спертый сквозь щиль голосовую
Ххо-ххохотом жука вдруг застрекочет.
И в воздухе моем – Ппфф! Ппфф!
Вы медленно в туман уйдете,
Попутав все вокруг –
Ванкувер с Ванкаремом,
Италию с Канальей,
А я останусь здесь,
Поскольку здесь – Ванкувер.


Черная Киганская Оттепель.

Уж век, в степях Барабаша,
Минуя осени и весны,
Бредут Житаны, не спеша,
И мраз, и глад терпя несносный.

Им, равно с тьмою, свет не мил,
Что свет, коли из тьмы не вывел?
Кибиток каменный акрил
Лошадкам пегим опротивел.

Их воля – сон.
Их песни – стыд,
Гвоздей, прошедших меж костями,
Скрипят колеса.
Снег валит,
Над Барабашскими степями
Бездонен космос,
между туч
Луны трапеция безумна.
И ужин - скуден и вонюч.
Бедна житанская коммуна.

А на кепи Ведмедь ручной
Жрет хлеб, что смешан с влажным сеном,
И воздух нюхает ночной
И, шевеля квадратным френом,
Рычит на страшном языке,
Изобретенном в подземельях,
Об ужасах в бездонных кельях
Лососей, пляшущих в реке.

Блуждают днями вдоль хребтов,
Покрытых клочьями тумана
Прозрачный ветер Кымгансана
Сдувает шляпы с их голов.

Лишь вечер-хора нищий плач,
Безумны лики. Полустерты.
На поводу грядущей жертвы
Им пляшет будущий палач.

О! Роботы в цветном тряпье,
Ацтеки Сихотэ-Алиня,
У вас подсолнух в голове!
И в клеши врезанные клинья!

Вы – балалайки Вечной Тьмы,
Вы – злые самовары Бога.
Вас столь же мало, сколь немного,
В полях нескошеной травы.

Наступит оттепель в степи.
Снег почернеет и растает.
Ведмедь, сорвавшийся с кепи,
Ваш чахлый табор разметает.

И чучелами ваших тел
начало дня рассвет украсит
И дождь слепой обезопасит
Яд на иголках ваших стрел.

Рукою плотной подхватив,
Вас повлечет поток воздушный,
И он возьмет через залив,
В Ульбомотан сырой и душный.

И, словно пятьдесят крестов,
Зависнув над Гнездом Орлиным,
Вы полетите стройным клином
На север. В карство вечных льдов.

Под грохот бубнов, на торосах,
Средь желтолицых креатур,
Вы возродитесь в эскимосах,
В кибитках из моржовых шкур.

Под вздохи тяжкие засранцев,
В бигмако-денимном краю
Восстанете в американцах,
Поющих песни на краю.

И в душных хайфофских аллеях,
Согретых  ветрами  Негев,
Вы вновь восстанете в евреях,
Печальных, словно дамы треф.

На обезвоженных равнинах,
Сожженных Слнцем дочерна,
Вы возродитесь в бедуинах,
Среди верблюжьего говна.

Всё кажется немного странным,
- в моей бессмысленной мечте,
и уподоблено киганам,
 Ведмедя ждущим в темноте.

***

Был он клоуном-отшельником.
С того выгоду имел.
Подневольные - в ошейниках,
А он ходил средь чёрных, бел.
И дурачился, и падал.
Не на шутку, а всерьёз.
И одним лишь цветом радовал.
Клоун, Негр-Альбинос....

В нашем цирке люди праздны, -
Насмехались, но любя.
Как у Джизаса за пазухой
Он здесь чувствовал себя.
Только время это кончилось
И сдают другую масть.
И бегут по следу гончие.
Знай, смотри, чтоб не упасть....

Было так, что встретил Розу,
Красивейшую из роз.
И причудливую позу
Принял Негр-Альбинос.
Посмотри на Альбиноса,
Он оставил шапито
Виновата в этом Роза
И концы её шипов....

И невосполним убыток,
Что ослушавшись, нанёс.
И пылится цирк закрытый,
Ты виновен, Альбинос.
Ведь, по твоему примеру,
Наши чёрные рабы
За свободой,
За химерой,
Убежали с той поры.

Быть наказанным герою,
Ты повиснешь на ветвях,
Пусть в погоню за тобою
Скачут в чёрных простынях.

Ведь с тех пор, как ты умчался,
Люди нас не признают.
Импресарио скончался.
Цепи ржавые гниют.
Никого не пилят пилы.
Нет смолой залитых ртов.
Да и зрители забыли,
Что такое шапито.

Вот и ищем мы с директором,
с девяти до десяти
Понабрали белых негров,
Негде чёрного найти....

***

Когда пошёл король на франков*,
Баллагет, о, Баллагет
Набрёл на город-наизнанку,
На город, которого нет

Повёл под уздцы гнедую лошадь,
Баллагет, о, Баллагет,
Привёл её на главную площадь
Города, которого нет.

И дамы в головных повязках
Баллагет, о, Баллагет,
Устроили пир для рыцарей в масках
В замке которого нет.

И пили вино, и играли на флейте
Баллагет, о, Баллагет,
Король промолвил: И мне налейте,
поскольку меня нет.

Ему поднесли золотую чашу
Баллагет, о, Баллагет
и пил король за отчизну нашу,
За то, что её нет.

Услышал голос король из киота,
Баллагет, о, Баллагет.
Очнись, король, ты стоишь средь болота
И города здесь нет.

Возблагодарил он Святого Вавилу,
Баллагет, о, Баллагет.
А так бы нашёл там себе могилу
никто не отпел бы, нет.

Поставил король над киотом часовню,
Баллагет, о, Баллагет
С тех пор в часовне болотные совы
Кричат, что пути - нет.

Когда громил король франков,
Баллагет, о, Баллагет,
Забыл о городе-наизнанку,
О том, что города нет.

(написано осенью 1987 года)

***

Каракули исписанных манжет...
Лишь прачкам ведом их особый смысл.
Я их самих, их труд люблю за это.
За то, что в курсе тайных букв и числ.
Марчела, на исходе топора
Козу помазала и поняла - пора.
Сидит в гримёрке с влажной головой
Василий Тёркин - до сих пор живой.
А с улицы просовывает доски
Ему в окошко каменный Твардовский.
Зачем, скажи, гвинейскому послу
Четырежды обыгранному в нарды,
Напильником рифлёным по веслу
Водить, как при заточке алебарды?
Ты распустил овец, собрал макак
Хватился стада.... мало кто нашёлся.....
Опять на Красной Площади дурак
вращает стрелки против хода солнца.

***

Нынче, ночью, представил себе
И стал называть имена.
Был бы я лордом Дансени,
В серой рубахе из льна,
Стояли бы у церкви люди
С милостынькою в руке,
А я бы шёл с "удигуди"
От всех, от них, вдалеке.

Я не приемлю донаты,
Мне мил небесный квадрат.
И, даже, когда солдаты
В последней войне сгорят.
И если стволы их орудий
Увязнут в морском песке
Я буду идти с "удигуди"
От всех, от них, вдалеке.

Благословение Пана
лежит на наших холмах
Попробуем всё заново.
Стаханов ведь был полимах.
В стране белоглазой чуди
На утлом кораблике
Я буду идти с "удигуди"
Ни рядом,
Ни вдалеке.

****



****
Мне всё равно, каким я проснусь завтра
И что в твоём коньяке.
И пусть Старушка читает про аласмозавров в утреннем коммюнике.
Но, будь я дитя робота с ураганным сердцем внутри
Я не слышал бы её шёпота,
Чёрт её побери.

*****
Сегодня я у горной речки видел
Святого Твомбли. Он арбуз похитил.
За ним, крича, бежали торгаши,
Досадуя поступку ерофанта
Он прыгнул в водопад,
Что, как константа,
Веками ожидал его души.

Когда же он рукой коснулся дна,
То на Ватутина подпорная стена
периной рыжей, вспухнув, повалилась.
И древний ход ощерился при том,
Соседствуя с бомжа открытым ртом,
В котором буква "а" о щеки билась.
И, там, внизу,
В невероятной тверди,
Ряды колонн, как провесные сельди,
Все правила евклидовы презрев,
Расположились вкось, под пенье дев.
Что мне за дело? Твомбли и Арбуз
Уплыли прочь.
А я от водопада
Сквозь букву "А", долиной смертной Ада,
До улицы Ватутина пройдусь.



*****

Рыбья голова на зелёном блюде.
Ты  была права, все, как прежде, будет.
И Крестьянской Двор
И Тощая бабаня.
И тореадор
С гнутыми рогами....
Выпишите чек
Рескьергариторну.
Це мой бычечек,
А це мое торо.
Божевилен дом,
А в нем сколопендра.
Был Нужен Аполлон?
 слепили из хлеба....
Черен нафтандоз.
Горит и не стынет.
Как Пушкин Средь берез
В атакамской пустыне.
Зрачки наискосок,
Рот диагональю.
Дрались за кусок,
Да все проебали.