Легенда о самарянке

I

Испепелен жестоким зноем,
Сбиваясь, словно от оков,
Он шел изменчивой тропою
Степных кочующих волков.
В глазах не таял мрак безбрежный
Непроницаемых ночей,
Хотя на пыльные одежды
Струил потоки сноп лучей.
Саднило тело жгучей раной
И птицей бился пульс в висок,
А на устах, в усмешке странной,
Всепроникающий песок.
Дрожа в агонии предсмертной,
У ног его металась тень,
А солнце кралось чуть заметно,
Лишь подводя к излому день.

II

Голодным псом вгрызался ветер
В Его неверные следы,
Когда внезапно Он заметил
Манящий чистый свет воды,
Что плел лазоревою нитью
Узор покоя и услад…
Мираж - предсмертный утешитель,
Лжи во спасенье кровный брат.
Искрилась влагою жемчужной
Меж пальм тенистых благодать
И роем чувств взрывалась дружным,
Что невозможно передать!
Не безразличие пейзажа
Ему открылось впереди,
Оазис звал, манил и даже
Беззвучно требовал: Приди!"

III

Но тщетно! Пленнику пустыни
Ни обольстить, ни побороть
Союз, венчающий отныне
Его великий дух и плоть…
И Он, сын вечности преступный,
Впервые вынужден жалеть,
Что обмануться недоступно,
Как недоступно умереть.
Что лучше сладкого обмана
Способно души врачевать?
Открывшись поздно или рано,
Он призовет к себе опять
Забыться в чарах вдохновенья
И на пленительный маяк
В одно незримое мгновенье
К мечте приблизиться на шаг!…
 
IV

Одно мгновенье… Это ново!
Он замер, мыслию влеком,
Как будто пробуя то слово
Сухим шершавым языком.
Густой волной сомкнулись вежды,
Придав покои чертам лица,
И тотчас дух Его мятежный
Дерзнул с решимостью слепца,
Прогнав навязчивую память,
Осмыслить чувств тончайших нить,
Что Он и раньше мог представить,
Но не постичь, не охватить:
Коль шаг неизмеримо краткий
В мгновенья хрупкие вплести,
Они до цели и разгадки
Мерилом могут стать пути!

V

Вот он, просчет великих судей,
Решивших ересь выжить враз,
Что плоть прочнее цепи будет,
Изгнанье ж - лучше шор для глаз.
О них гордыня разобьется,
Как о скалу. Но не спроста
На дне вселенского колодца
Взрастает зренья острота.
Лишь трижды все осмыслить нужно,
Чтоб не попасть в свою же сеть –
Знать мало о таком оружьи,
Теперь им надо овладеть…
Как кстати ссылки доля злая
И одиночество пришлись,
Ничто так чувств не закаляет
И не оттачивает мысль.

VI

Там, где царило постоянство,
Терзая вечности струну,
И каждый центром был пространства
У бесконечности в плену;
Как был Он суетно мятежен,
И как беспомощно иссяк
Родник, питающий надежду,
Когда Он понял: все и вся
Должно замкнуться будет этой,
В себя вобравшей бытиё,
Ничтожно малою планетой
В отрезке времени ее.
Но сокровенной тайны знанье,
Презревши клаки стройный шум,
Ему открыло наказанье
Наградой за пытливый ум.

VII

Тот горизонт, что открывался
Его сознанью все ясней,
Мечтой свободы упивался
И рос, и крепнул вместе с ней.
А как смешны и однобоки
Предстали все до одного
Увещевания, упреки
Из бывшей вечности Его.
И самый бунт, их породивший,
Здесь, на просторе в сотни миль,
Казался призрачней и тише
Волненья моря в полный штиль.
Не побежденный, не смиренный
Достойный жалости изгой,
Он бросит вызов всей вселенной
И посмеется над судьбой!

VIII

И, в предвкушенье новой встречи,
Когда возвысить сможет глас,
Наперсник зла расправил плечи
С глубоким вздохом, но тотчас,
Подобно молнии, по членам
Мгновенно жажда разлилась
И словно вырвала из плена
Усталость, голод, боль. Их власть
Над изможденным зноем телом
Стеной отчаянья росла,
И тем страданьям нет предела,
Как горьким слезам нет числа!
Как нескончаема дорога,
Как ненавистен горький плен,
Ведь плоть, открывшая так много,
Немало требует взамен.
 
IX

Она, чего бы ни случилось,
С тобой! Не сдерживает прыть,
Стремясь отчаянье ль, решимость -
Едино алчностью сменить:
Коль червь ты - рой поглубже нору
И, брюхо в ней набив, усни,
Пригревшись - в этом нет позора –
Лишь удовольствия одни,
Но, коль ты ангел, из бунтарства
Попав на этот бренный путь,
Бери повыше - Землю царством
Своим ты можешь обернуть.
Ты можешь сделать камень снедью,
Имея над природой власть;
У края пропасти не медли –
Тебе не суждено упасть!
 
X

Самодовольство не прельщает?
Ты не один! С начала дней
Поныне Землю населяет
Презренный вами род людей.
Они над временем не властны,
Покорны прихотям судьбы,
И не найти существ, пристрастней,
Чем эти жалкие рабы…
Как в час желанного привала
Уставший от охоты лев
Не в силах отпугнуть шакала,
Так Он внимал, оцепенев.
Легко раздумьям предаваться
О непокорности судьбе,
Куда сложнее рассмеяться
В лицо врагу, что скрыт в тебе!

XI

Порочность низменных стремлений
Не нагнетается извне,
Являясь просто отраженьем,
Чудовищным по кривизне.
Все чувства - струн душевных гамма:
Любовь, страдание, покой, -
Присущи телу и упрямо
Считаться требуют с собой.
Хоть откровенно, неприкрыто,
Лик искажая, без затей,
Уничижая до инстинктов
И раздувая до страстей,
Плоть им оставила названья,
Коварно подменив их суть…
Да, что за прок от пониманья
Того, чего нельзя минуть.

XII

Но встать на путь ее служенья
За унизительную мзду –
Нет! У минутного затменья
Нельзя идти на поводу.
Как горечь этого отказа
Порой ни трудно воспринять,
Чем подчинить безумству, разум
Куда достойней потерять!
И так ли тяжко испытанье.
Чтобы платить такой ценой,
Как вечный поиск оправданья
Минутной слабости одной.
Пусть тяжела судьбы десница,
Но лишь начни себя жалеть,
Как смысл жизни исказится:
Не победить - а уцелеть!

XIII

К тому ж надломленность любая
Не утаится от гонца,
Что, снисхожденьем унижая,
Придет от имени Творца.
Придет! Надменный и спокойный,
Явить величие Того,
Чьи безупречные устои
Обречены  на торжество.
Без лишней суеты и пыла
Взметнутся догм за ратью рать;
Ведь сам приход - явленье силы,
А цель – простить, иль покарать.
Ничто не дрогнет в гордом взоре,
И не найдут, увы, в тот час
К душе, хранимой на запоре,
Слова сомнения ключа.

XIV

Вот странно - эта боль, гранича
С грядой накопленных обид,
Должна казаться безразличной,
А на поверку - тяготит.
К чему угроз, посулов бездны,
Избитых истин пелена,
Когда доподлинно известна
Ему подобных слов цена.
Иное - суд того, кто равен,
Крещен огнем душевных мук.
В вердикт к забвенью или к славе
Из полных теплотою рук,
Скрепясь, как в омут окунуться…
Но чужд слепцам несущий свет!
У тех, кто наречен безумцем,
Единомышленников нет…

XV

Здесь лишь одно решенье зреет:
И с Ним, как видно, заодно,
Его борьбе -  борьбе идеи
Облечься плотью суждено!
С тревогой, нежели сомненьем,
Измучен, но неколебим,
Взглянул на камень преткновенья,
Что стал невольно таковым.
Гранит в земных масштабах вечен.
Вберет, оставшись глух к словам,
Весь груз, каким был путь отмечен,
Не расколовшись пополам.
Посланник же, напротив, мимо
Надменный взор не пронесет,
Когда волной неумолимой
Вскипит страстей водоворот.

XVI

Подобный всплеск, безумью равный,
В единый миг перенести –
Как будто в мир захлопнуть ставни.
И - кто в опале, кто в чести –
Забыть, забыть цвета и звуки,
Покой, томленье, суету;
Смешать блаженство, страх и муки,
Отринув свет, прогнав мечту,
И с тем остаться пред собою
Открыто, явственно - в упор!
Такой оплаченный ценою
Мессии примет Он укор…
Не из отмщения, не ради
Избитой формулы "воздать".
Пусть груб сей шаг, пусть беспощаден
Теперь уж поздно отступать!

XVII

Мир сжался, иступленным фронтом
Оплоту салютуя зла…
А в этот час у горизонта
Тень чуть заметная росла.
И вот уж ясно в отдаленье
Фигура девушки видна,
Что путь свой держит к поселенью,
Простоволоса и бедна.
Но в этой пустоши проклятой
От соплеменцев вдалеке
Она немыслимо богата -
Кувшин воды в ее руке.
Пугливой поступью все ближе…
И голос! Не к Нему ль она?
- …Тому, кто так судьбой обижен
 Глоток воды пьяней вина…

XVIII

- …Омой лицо, утешься, странник. -
В раздумий призрачную высь
Слова сочувствия на грани
Меж сном и явью донеслись
И проросли в душе вопросом,
На что, казалось, нет уж сил,
Но взгляд стрелой молниеносной
Его порыв опередил.
В калейдоскопом преломленьи
Столь нарочито робких глаз,
Плетя бесхитростные звенья,
Вся жизнь предстала напоказ
До мелочей. В ее участьи,
Таком естественном на вид,
Сокрыт подвох: помочь в несчастье
Не сердце - разум ей велит.

XIX

Но эта фальшь не от коварства,
Расчет наивен, как цветок:
Она дитя земного царства –
Ребенок каждый в нем жесток.
В ней все - от подлости до света,
От песни звезд до мглы теснин,
От беззащитного привета
До гордо-дерзкого "прости".
Перелистав ее, как ветер
Дыханьем смятые листы,
Он в ней смятение заметил
От глубины до высоты.
В безверьи – трепетную веру,
В паденьи - жажду воспарить,
И в одиночестве без меры
Способность и потребность жить.

XX

Его нисколько не смутила
Та ясность (словно взгляд с вершин).
И не потребовало силы
И напряжения души
Всегда доступное уменье,
Как живописец с полотна,
Любое внешнее явленье
Увидеть в целости сполна...
Тем более казалось странным,
Что все, задуманное Им,
В грядущем виделось туманным,
Немногословным и скупым.
Как объяснить гнетущий смутных
Сомнении рой, и как понять
Необходимость поминутно
В себе решимость укреплять,

XXI

Боязнь в знакомом обмануться,
Так, будто жил с собою врозь,
И лишь теперь соприкоснуться
С порогом вечности пришлось.
Рассудок наводил несмело
На мысль: нельзя постичь умом
Все неподвластное пределам
Между началом и концом…
Но Он боялся в это верить,
Едва опору обретя,
Как мать мысль гонит о потере,
Храня любимое дитя.
Шаг сделан! И отсчет уж начат,
Не опрокинуть время вспять
-Час торжества, что Им назначен,
Уже не может не настать!

XXII

Единство двух противоречий
Претит гармонии живой,
Но век сомнении скоротечен
Перед надеждой и мечтой.
Сейчас посланца, что когда-то
Себя сподвигнет в этот вихрь,
Он полюбить готов как брата –
Сей путь тяжел и для двоих!
И, отведя кувшин рукою:
- Пожар, что я  несу в себе,
Увы, нельзя залить водою,
Иль рассужденьем о судьбе.
Лишь донеси преданье людям,
Что в столь же беспощадный зной
В глотке воды нуждаться будет
Стократно посланный за мной!

XXIII

Когда душою он услышит
Мое посланье хоть на треть,
Его, непонятого свыше,
Принудят вскоре умереть;
Вернут назад, оберегая
От навожденья темных чар,
Но память, совесть ли больная
Несносны, словно свист бича…
Гонимы исполинским гнетом
Меж грез надежды и тоской,
Слова неслись водоворотом
Пред этой смертною простой.
И та река увлечь готова,
Твердь мирозданья сокруша,
Когда б постигла хоть полслова
Неискушенная душа…

XXIV

Вдруг дрожь ознобом пробежала,
И прояснилась голова –
То девушка к виску прижала,
Приняв за бред Его слова,
Тряпицу, смоченную влагой,
И долгим взглядом проводить
Осталась странного бродягу,
Что не сумела напоить.

Май 1996 г.