Мозаика

* * *
Мы пройдем бесшумно по ступеням,
затканным серебряными мхами.
Наши переломанные тени
на ступени упадут стихами.

Перед входом сложим мы браслеты
и подвески, яркие, как солнце -
пусть грифоны золотого света
их хранят, пока мы не вернемся.

Сумрачно и холодно в пещере,
темный мох ложится нам под ноги.
А из тьмы выглядывают звери,
смотрят вслед пронзительно и строго.

Здесь цветет, не расцветая, вечник,
и бессонник выплел свои сети,
и встают пурпуровые свечи
никогда не виданнных соцветий.

Прокрадемся тени бестелесней
анфиладой миражей усталых,
чтобы встретить в паутине лестниц
рыцаря в агатовом и алом.

Как усталы длинные ресницы...
Как надменны линии руки...
Нет, не жизнь творит такие лица -
в совершенстве сдержанной тоски.

Темно-синим пеньем заворожит
о забытом и о сновиденном,
о безумном, о далеком прошлом,
о чужом, о вечном и о тленном...

...Перед входом - тысячи браслетов -
золотых, пурпурных, ярко-красных...
И грифоны золотого света
их хранят, безмолвно и бесстрастно.

* * *
"Все континенты могут лежать на дне, но
древняя ярость от того не уменьшится.
Не враги, так призраки врагов придут на битву."
Д.Скирюк

- Не враги - так призраки врагов.
Слышишь крик рожка? Они все ближе!
Рвут их когти рубище веков,
рвут их крылья воздух. Видишь?
- Вижу.

- Сотни лет прошли для них вотще -
тел лишились, не лишившись яда.
Призраки грифоновых пещер,
воины забытого отряда.

Иней зачарованных знамен
мертвый разворачивает ветер.
Что тебе до битв чужих времен,
запечатанных клеймом столетий?

Что тебе до тех, кто был убит
здесь в те дни и не нашел забвенья?
Для чего давно прошедших битв
разбудил ты жаждущие тени?

Против них в те дни стоял - один!
Кто тебе погибший? Что за страшный
долг ему ты платишь?! - Уходи.
Слышишь ведь - они уже на башне.

* * *
Слишком жадно ты пила из чаши
с неземным серебряным вином -
по узорам звезд на темной пряже
мне уже не отыскать твой дом.
Мне уже не встретить тебя в роще,
где трепещут ленты на ветвях.
И у вод, где волосы полощут
никси, прождала напрасно я.
Так мне память и осталась только -
как была таинственно-светла
ты, когда испуганную сойку
на расвете из лесу несла.
Ночи летние - как не хотела
ты после полночи засыпать!
Знаю я, гостила в этом теле
не одна душа. Их было пять.

Первая была душой ребенка,
околдована тоской навек.
Именно она назвала звонким
выпавший на ветки первый снег.

И змея была Второю гостьей,
приходила часто на заре,
и смеялась, побледнев от злости,
в пустяковой проиграв игре.
Я ее любила меньше прочих,
хоть прекрасней всех была она -
чувственна, торжественно-порочна,
до самозабвения нежна.

И - я помню! - жрицей и колдуньей
Появлялась Пятая душа.
К роще мы ходили в полнолунье
лентами березы украшать.
В сумерках с деревьями и ветром
разговоры долгие вела,
и писала странные сонеты,
и, едва прочтя, в камине жгла.

Третья же любила смех и танцы,
запах ветра над лесным ручьем;
Птицею, веселым иностранцем
поселялась в городе моем.
И в старинной крепости, где камень
временем оплавлен, словно воск,
не дыша смотрела я на пламя
солнца в темном пламени волос.

Но лишь о Четвертой я доныне
Господа молить не устаю -
чтобы принял смуглую богиню
он назад в небесную семью.
Бестревожны песни ее были,
но мучительно-спокоен взгляд,
словно бы зрачки ее таили
чуждой памяти холодный яд.
И была такая обреченность,
что пронзительней всей смертных мук,
в каждом жесте смуглых рук точеных,
в каждом жесте легких ее рук.

* * *
Приходи ко мне на кладбище,
посиди со мной вдвоем.
Мы с тобой теперь товарищи -
связаны небытием,
словно земляки - скитанием,
моряки - землей вдали,
деревиши - подаянием
и ветрами - корабли.
И не станем мы соперники:
ты - не будешь, я - была.
Сероглазого Коперника
отпоют колокола.
Отсмеются над улыбками,
отгорюют над тоской...
если б души были скрипками -
кто играл бы на такой?
......
Мне ж назначен шум кладбищенских
трав над сердцем, шорох крыл
сойки и молитвы нищенки,
что ворует хлеб с могил.

* * *
Не искать – ни дорог, ни судьбы, ни гранитных надгробий,
все отыщется в срок, и что толку о том тосковать,
что не выпало нам облачаться в доспехи и робы,
что чужих берегов никому не дано открывать.
Так сожми в кулаке два билета на "Остров сокровищ",
или лучше давай мы за город с рассветом уйдем…
От мальчишеских грез не дано уберечь нам чудовищ,
а что сердце теснит – так чудовища здесь ни при чем.

* * *
В ранний час стоишь на пристани,
в плащ сиреневый одет.
Город твой в разливах лиственных
поперхнулся пеной лет.
И теперь травой и инеем
ветер, онемев, пророс.
Осень.
       За твоими ливнями
не увидеть твоих слез.


* * *
...Руки мои теперь вышиты медью и шелком,
связаны следом иглы и не в силах быть легче.
Бывшие некогда птицами, ныне - осколки,
память о прошлом, которой не вынесут плечи.

Кем мои искры под этим безудержным светом
будут замечены? Кто разорвет мне оковы
черного шелка волос, что навеки согреты
птичьей янтарною кровью и жалобным словом?...

Парус мой медный трепещет от страха и ветра,
рвется, иссушен молитвами, песней и плачем.
Стану я ветром, который не ищет ответа:
черным от пепла, от страха чужого горячим.

* * * (Рику)
Никогда. Три слога. С двух сторон –
Тишина.
Прощайте. Рубикон
Перейден. А кровь-то тяжела,
Словно и не кровь, она – смола.
Как сосна ложится в тихий мох,
И медовый – по рубцам – горох,
Так легли на грудь, ушли в песок
Ряд за рядом и за слогом слог,
Как растущая нежны трава –
Нерожденные мои слова.
И на белых листьях ломких лиц,
И на черных лепестках страниц
Проступает знаков череда:
Никогда. Три слога. Ни-ког-да.


* * *
В новогоднюю ночь он приходит и дверь открывает
лишь касаньем руки - оно легче стихов  и волос.
Разжигает в камине огонь, пыль с окна вытирает
и сметает с него тельца высохших летом стрекоз.

И под шелком и кружевом праздничной черной хламиды,
чьи манжеты осыпаны пылью, как старой пыльцой,
можно чувствовать тело, что легче стрекоз даже с виду,
и под смуглою маской угадывать смутно лицо.

Он поставит бокалы холодного чистого звона
с горьковатым шипеньем таящихся там пузырьков,
он зажжет две свечи - и окно вдруг предстанет иконой,
в серебристом окладе своих новогодних оков.

И когда ты придешь и устроишься в кресле уютно,
вы до самой зари просидите всю ночь в тишине,
и в молчанье и звоне бокалов увидете утром
то, как ночь умывается светом на вашем окне.

А потом он уйдет, не касаясь рассохшейся двери,
ты, закутавшись в шубу, уйдешь коридором вовне.
Я вернусь, как всегда. Я всегда возвращаюсь, поверь мне.
Я верну вам стрекоз, пыль ромашек и утро в окне.