был

она похожа была на потерявшегося ребёнка, который по дороге домой задумался, свернул не на ту улицу, и стоит теперь под фонарём среди снежинок в своём сером пальто, ему и страшно, и интересно, уже поздно, а спросить дорогу у кого-нибудь он боится, дрожит всеми костьми и думает о том, как хорошо было бы, ели б у него в зубах была сейчас сигарета, а в кармане - бутылка миллера или джонни уокера, да неважно, в общем-то, чего, а бутылка бы точно не помешала думать, куда идти. он сильно близорук, потому что слишком много читает и пялится в монитор, но не желает из гордого упрямства носить очки, и теперь не может даже посмотреть, где находится, потому что названия улиц - высоко и мелко.
такой она была, когда я видел её ровно год назад, она стояла под фонарём в чём-то мешковатом, но отнюдь не зимнем в минус восемь, в зубах у неё была сигарета, а в руке - бутылка семьдесят второго портвейна. но всё равно она была похожа на ребёнка, у которого всего этого нет, а есть серое пальто и мама, которая ждёт его домой. её тогда домой никто не ждал, впрочем, на этот счёт никто из нас не был уверен.
я подошёл и попросил глотнуть, взгляд её неясного цвета глаз был удивительно ясен, учитывая малое количество портвейна в бутылке. меня тоже никто не ждал домой, поэтому мы пошли ко мне, зажарили пельменей, кто-то сбегал ещё за каким-то бухлом. до кровати я, видимо, не дополз, потому что проснулся рядом на коврике. впрочем, возможно и то, что я был грубо с неё вытеснен.
её нигде не было. на полу в гостиной аккуратно стояли в ряд бутылки из-под водки и портвейна (наверняка я вчера блевал) и валялся в подсохшей красной луже нож.
ни её, ни её могилки я так и не нашёл, да и не знал я, как зовут её.
я проходил сегодня там же, и меня опять никто не ждал. она была там, под фонарём, и похожа на мёртвого ребЈнка. я подошёл пожать ей руку и глотнуть портвейна.
она не сказала ни слова. языка у неё уже не было.

(30 апреля 2002, 1:43)