Неописуемые дни

 

* * *
Пришли неописуемые дни,
Враг за врагом идут – не друг за другом.
И, окруженный этим страшным кругом,
Шершавый воздух глубоко вдохни.
У нас, чтобы сказать о них, ни слова.
Дни – на одно лицо, и вовсе без лица.
Зачем ты, жизнь, и где твоя основа?
Пуста ли ты, как скорлупа яйца?
Безмолвный воздух глубоко вдохни.
Пришли неописуемые дни.
Дыханье задержи и запечатай рот.
Побереги последний кислород.
Ведь знал: тюрьма возможна и сума,
И даже жизнь, сошедшая с ума.

* * *
Все, что знаешь – скажи сейчас.
Говори, как в последний раз.
Потому что потом, как знать, –
Не захочешь и слова сказать.
Ибо станет вдруг все равно.
И куда-то уедет друг.
И тогда, как в немом кино,
Рот откроешь, – но где же звук?
Немота как в бредовом сне.
Говори – хоть слова не в цене.
Говори – хоть в огне гори –
Го-во-ри!

* * *
Я зиму одолел, переборол,
Но весь в долгах, и как деревья – гол.
Чем стану по счетам платить – не знаю.
Я наг и нищ. Душа – дыра сквозная.
Все без изъятья умещает взгляд.
Теперь я знаю истины простые.
На бедный мир и в небеса пустые –
На все гляжу, как будто виноват...

* * *
Вот и уходит год.
Канет во тьму. Утонет,
Кто-то вдогонку застонет
Иль облегченно вздохнет.

Выпито время до дна.
Что там, на донце, осталось?
Горькая ли усталость?
Легкая тишина?

Вот и дошли до сумы,
Да ничего не попишем.
Чем-то неведомым дышим.
Воздухом, взятым взаймы.

* * *
Несправедлива судьбы кривизна
И непосильна ноша земная.
Господи, жив? Неужели весна?
В небо гляжу. И Гомера читаю.
Ты неизбывно, безумие жить,
Дионисийская суть мирозданья.
Деревом стать бы. Плоть обновить.
Пить бы и пить до потери сознанья
Свет, что с подземной смешается тьмой,
Тьму, что с небесным смешается светом,
Этот напиток священный, хмельной,
Что иногда достается поэтам...

МЕТАМОРФОЗЫ
1.
О, слава Богу, есть еще загадки,
Есть нечто непроглядное в судьбе.
И жизнь хоть по ночам играет в прятки
И плодоносно прячется в себе.
При свете дня – всему давали имя.
И сознавали меру, форму, счет,
Но вот – и для себя неуловимы –
Мы часть того, что длится и течет.
Все тает, плавится. Теряем лица.
Не узнаю себя, объятый тьмой.
Я – этот куст? Я – облако? Я – птица?
Счастливец я или бедняк с сумой?
Кто там, во тьме?
Извечная игра.
Не будь ее – и мы б сошли с ума.
А так, глядишь, дотянем до утра,
Следя, как прячется за тьмою тьма.

2.
Ах, руки, руки – слишком горячи.
Полуоплавлен рот. Молчи. Ни звука.
Как бронзовая статуя в печи.
Так вот она – бесформенности мука.
Как статуя в огне, в печи, в расплаве.
Ни губ, ни глаз. Исчезновенье яви.
Увы, не мне одерживать победы,
К потомкам обращать литую речь
И дни свои чеканить, как монеты...
Мне даже и лица не уберечь.
Но тяжесть, тяжесть, жаждущая формы
В беспамятстве безумных наших лет!
...А чем на деле живы до сих пор мы?
Что неподдельно? Только жар и свет.


ПОЭТ

Тульская муха, попавшая в Дрезден,
Финский кореец, китайский еврей –
Как поразительно он неуместен,
Ждущий погоды у всех морей!
Что ему делать – пространства сети,
Видимо, обернулись дырой.
Не миновало его лихолетье.
Но и во времени он – не герой.
Есть бы пирог – да в руках он крошится.
Быть бы как Крез – если не был бы бос.
Даже и с виду – несносная птица.
Сам ли он – с носом? Нам кажет нос?
Голову к небу задрав, словно кочет,
Что-то безумное в рифму пророчит,
Все петушится... Спаси его Бог!
Тульская муха. Сплошная проруха.
Ибо слова, не достигшие слуха,
Падают где-то. Песчинкой. В песок.

* * *
За неименьем фрачной пары
В театр пиджак надену старый,
И, праздным взглядом не задет,
Как говорится, выйду в свет.
Под сводом оперных небес
Так громко музыка играет
И разрастается как лес.
Жизель, танцуя, умирает.
Но что она о смерти знает?
И жизнь, и смерть – сцепленье нот,
Игра, и танец, и полет...
А ты, душа – глядишь с тоскою?
Ты что-то знаешь. Что с тобою?
Скажи, душа моя, где ты?
Ты выше музыки. Ты тише
Всего. О, как тебя услышу
С твоей безумной высоты?

* * *
Время выронит нас из объятий,
Не заметив потери своей.
Неужели мы всех виноватей
Из его беззаконных детей?
... Лишь дыра, из которой дует,
Безвременья кромешный стыд.
Нас в грядущем не существует,
Нас прошедшее – не вместит.
Как в кино на экране – тенью
Мельтеши, отдаваясь, мгновенью,
До того, как выключает свет.
Век мой умер. И времени – нет.

* * *
И за окном погода – чудо как хороша
(весна перестала стесняться себя, расцвела),
И на пластинке – Шуберт, и звук, дрожа,
проплывает мимо меня и мимо стола
(прямо в пространство вселенское – невозвратим...)
В музыку эту вслушиваюсь, не дыша.
Звук улетает. Вот и другой – за ним.
И не понять, отчего не на месте душа.
Где ее место? Быть бы как музыка, как
Это растенье, даже как стул, на котором
Я сижу, как любой существующий прочно пустяк...
Быть. Пребывать. Возрастать, окруженный простором.
Без опаски себя открывать, как весною окно.
Ощутить полноту бытия – эту тяжесть живую.
От себя уходя – быть со всеми и всем заодно,
И к себе возвращаться, описав во Вселенной кривую...
О, воистину быть! Чтобы крепче держала земля.
Чтобы длилось и длилось вне времени чудо.
Это Шуберта звук. Это сладкая тяжесть шмеля.
Узнаешь эту землю, душа? Ты и вправду – отсюда?

* * *
Все стихи Мандельштама – написаны мной.
Я – безумец, еще недобитый,
Что стоит перед той же стеной
И терзается той же обидой.
Изменяются лишь имена.Времена
те же самые. Тот же сценарий.
Угодишь, чтоб испить свою чашу до дна,
В лепрозорий или лупанарий –
Все равно. До позора, как и до греха,
Слишком близко – и выжить едва ли.
Всей-то жизни – что в этом дыханье стиха.
Отличаются только детали...

* * *
В этой пресной воде повседневных забот
Я давно онемел уже – рот открываю как рыба.
Мне бы несколько слов настоящих!
Мне бы несколько нот среди скрипа и хрипа.
Что в трамвае твержу сам себе посреди толкотни?–
«Не позабыть бы, купить бы хлеба...»
Неохота вам в спину глядеть, уходящие дни.
Мне бы музыки! Неба!
Вот, просыпаясь, одолевая дремоту,
Не в силах глаза открыть – открываю рот.
Только бы взять начальную верную ноту,
«Слава Богу» сказать. А дальше, быть может, пойдет...
И начнется мелодия дня, хоть споткнется сто раз,
Оборвется и снова начнется... О, Господи, дальше!
Ибо жизнь – это, может, всего только несколько фраз,
Произнесенных без фальши.

* * *
Снова пух летит тополиный.
Вот пушинка – а вот рука.
Жизнь казалась ужасно длинной,
А спохватишься – коротка.
Только ветер – шустрый, толковый –
Наше время гнет, как подковы.
Так летел вчерашний снежок –
Вверх и вниз и куда-то вбок...
Удержать его – гиблое дело.
Плоть летящая. Легкое тело.
Но уже пустота глядит,
Век ухабист и час неровен.
Но зачем-то играет Бетховен,
И соната его летит.

МОЛЧАНИЕ ДЕРЕВЬЕВ
1.

Молчат деревья. Жаркий свет молчит.
О, жизнь в себе – тишайшее блаженство!
Когда б не языка несовершенство
(не выговорить смысл, что всем открыт...)
Докучливую мысль утихомирь
И отпусти улыбку – пусть летает.
А взгляд и сам нечаянно впитает
Зарифмовавшиеся даль и ширь.
Живи, как будто вечность есть в запасе,
А не каких-то несколько минут...
И это бесконечное согласье –
Согласные и гласные спугнут?

2.

Я б хотел, чтоб между словами – ручей,
Чтоб росла на книжных полях – трава.
Ибо мысль рождается вправду ничьей
(не от мысли она – лишь тогда и права).
Но с природою слово не примирить,
Мысль к древесному не привить стволу.
Оттого и приходится говорить
Собеседнику ли, столу...
Оттого и приходится снова писать,
Некий трепет пытаясь в руке удержать
(о, нельзя ли на волю, как птичка: фи-ю?)
Ибо то, о чем и не в силах сказать, –
Плач по утраченному бытию.

* * *
Эта роза засохла, но не увяла.
В завитках лепестков – сокровенная тьма.
Как очерчена страсть! Эти бездны, провалы...
Это губы любимой, что сводят с ума.
Это жизнь, что ушла – перечти ее снова,
Разгадай эти знаки, пойми письмена,
Расколдуй этот жар, этот запах былого.
Ну, а впрочем, не надо – ведь бездна без дна.
Может вдруг уколоть этот шип, это жало.
Не гляди, не гадай, этой тьмы не пытай.
Хоть исчезло давно все, что жизнь надышала,
Стало дальше, чем Африка или Китай.
Только форма бездушная, слепок растенья –
Эта роза, бесстыдно живая на вид.
Только мертвая форма любви и цветенья,
Что не в силах уйти и над жизнью стоит.

* * *
В зеркале видишь нечто вроде доноса:
Всклокочены волосы, да и взгляд диковат,
Седины, морщины... Словом, житейская проза
Плоская. Что же еще зеркала отразят?
Все же вгляжусь в это стекло ледяное.
Что там за даль? Это окно за спиною...
Зыбится что-то без края. Вода или свет?
Что там такое, чему и названия нет?
Там серебрится, едва различимо в сияньи,
Облако светлое. Может быть, это душа
Лепит себя, постигая уроки ваянья?
Боже мой, как же и вправду она хороша!
Свет беззаботный, свободный, сияющий праздно,
Свет из глубин – серебрится, мерцает, течет...
О, этот луч, расправляющий складки пространства!
О, этот миг, отменяющий времени счет!
Будни вернутся – но что-то и вправду ведь было.
Бедное зеркало – душу мою отразило?
Ну а теперь – на стекло натыкается взгляд.
Вот и гляди на себя, будто в чем-то и впрямь виноват.
 

БАБОЧКА
     Е.Шелестовой
1.

Дело вовсе не в том, не в том,
что шепчу пересохшим ртом...
Может, в ритме, в паузе дело?
Слышишь, бабочка пролетела!
На пороге яви и сна
Машет крыльями тишина.
Не моя она, не твоя –
Эта капелька бытия.
Может быть, первородный грех
Отделил навсегда от всех
Малых сих, бесконечно милых,
Бессловесных, трепетнокрылых?
Дело вовсе не в том, не в том,
Что шепчу пересохшим ртом.
Что ей, бабочке, все слова?
Я неправ. А она – права.

2.

Где ты, бабочка? Ведь была.
Чуть присела на край стола.
Только как этот миг ни дли –
Мы на разных концах Земли.
Не зови ее – не поймет!
Все слова мои – недолет.
На пол падают, как горох,
Зарифмованный выдох и вдох.
Неизбывна моя беда?
Бесконечна моя вина?
Не пугай меня, пустота!
Окрыли меня, тишина...

* * *
Ах, скрипка, как ты держишь крепко
Мелодию – сама хрупка!
Но где в душе моей зацепка,
Струна для этого смычка?
Я с каждой нотою знаком,
С изгибом каждым (все – прекрасны!)
Шумят деревья за окном.
Они то – с музыкой согласны.
И эта чаша, светом щедро
наполненная по края...
Лишь я – как дерево без ветра
На солнцепеке бытия.

* * *
И чай наливающий в чашку
подумает вдруг – ерунда!
Исписана эта бумажка –
Нельзя перечесть без стыда...
Не свиток, не книга в шагрени –
Безумной судьбы черновик.
Все ясно, но лишь на мгновенье.
Возникнет внезапное пенье,
А рядом – задавленный крик.
Жизнь глупое очень занятье,
но смерти оно не глупей.
Какие нас держат объятья –
Не те же ли, что голубей,
деревья и камни? Не те ли?
И не надоело творцу?
Присутствуй, душа моя, в теле,
шепчи свою тайну лицу.
Чтоб то, что есть мира основа,
Всей жизнью понять невзначай.
...Еще бы мне слово, полслова –
Пока допиваю свой чай.

* * *
Я опять читаю Мандельштама.
Страшно, ибо знаешь наперед,
Что ведет строка кривая – прямо,
И никто от смерти не уйдет.

Да хоть заговаривайся, хоть
Уцепись за собственную строчку –
Не обманешь знающую плоть,
Смертную не сбросишь оболочку.

Прыгнуть из судьбы, как из окна,
К воздуху приклеиться, прилипнуть?
Снова клятвы раздает весна –
Но нельзя в итоге не погибнуть.