Мозаика Суеты

—
Высокие истины — как горные пики: они почти наполовину скрыты облаками. Что там? Как там? Может, вершина вообще срезана? — Да хрен его разберет!
И вот, чтобы узнать, ты карабкаешься, лезешь, а, вскарабкавшись, вдруг начинаешь трястись и скалить зубы, тыча пальцем вниз, туда, где у подножья сидят неподвижно и строго мудрые старцы...

—
...Желтые побрякушки сползают по твоим бедрам танцовщицы, по твоей загорелой коже выпученными, косыми тигриными глазами, или, может, солнечными браслетами, которые гордая осина бросила мне, несчастному зверю, под ноги...

—
Здесь стены — ядовитого цвета, с отравленной краской, и лунный пейзаж, тонкий и болезненно желтый, вот-вот упадет на пол, шелестя, как — как что?..

Как тряпочка осеннего листа, а стекла в размытых и слабых папоротниках, почти прозрачных, почти нежных, и еще кусок кирпичной стены, словно пятно на щеке, ошпаренной кипятком, и еще синее, синее, мама, какое оно синее, в квадратах верхних рам, и еще запах печеного картофеля — откуда?

Все сильнее и сильнее щекочет ноздри, ах, вкусно, девочка, девочка, вкусно, сидящая впереди, сладкая, сладкая, карамелька в черных джинсах, теплая, теплая девочка, мой милый бархатный цветочек, слышишь, как мягко мурлычет звереныш, подкрадывающийся к тебе сзади, как он запускает пальцы в густые темные волосы и щекочет тонкую шейку, как он тихонько покусывает серебро маленьких сережек, ползет языком по мочке уха, ласкает гладкие щеки и губки, и горлышко, тяжело дыша, скаля зубы, ловя в ладонь твою откинувшуюся головку, обнимая изгибающееся тельце — что это?!!

Вихрь, или смерч сквозь стены, ударивший по нему, закрутивший его в водовороте глаз на выкате, зубов на выкрике, волос на дыбы, на воплях и соплях, и стонах, и рвущейся ткани у сердца и кожи у горла, швырнувший его прочь, в холодную бездну (и в солнечный свет? Да, да, да! и в солнечный свет!), и что же ты его не ловишь, не хватаешь за руку, что же ты просто сидишь, тихо улыбаясь и потупив глазки? Он нарушил запрет?

«Да,» — сказала ты, вдруг оборачиваясь и глядя на меня.

—
Брошенный дом.
Там, где раньше были книги — жирные пятна на переплетах.
И пол библиотеки, оплавленный кострами, у которых грелись бродяги и желтые пальцы рвали страницы на самокрутки.
Цветные стекла, растоптанные босым и обескровленным днем, лежат внутри.
Холодная, алая комната. В углах сумрак, клубятся серые призраки, никотиновые джины. На лохмотьях стен — закатные пятна.
Я смотрю в окно и думаю, что если при мне говорят о «книжных штампах», я всегда представляю себе штабеля вздрагивающего бумажного мяса — книги, с которых содрали кожу и заляпали переплеты грязными ладонями. Они лежат в чьих-то головах, истрепанные, окровавленные, и их шелест складывается в слова... Которые потом повторяет человеческий рот.
Мы так гордимся своей способностью говорить. А ведь вся наша речь —  шепот истерзанных книг.