Мы шли по ночному городу Десятое письмо

Мы шли по ночному городу взявшись за руки, сплетая пальцы, сжимая свое молчание... но на перекрестке нас вдруг рассмешил мужичок, испугавшийся автомобильного гудка, а потом — пожилая бабенка в спортивном костюме, семенящая с плэйером на поясе.
— Это называется jogging.
— Правда?
 
А дальше был дом-циклоп, с единственным окошком, чей свет для тебя хотя бы что-то значил: каждый вечер засыпать опустошенной, каждое утро просыпаться обессиленной.
— Злая стоглазая пятиэтажка. Слушай, а я, похоже, знаю вон ту толстую собачонку и ее худую хозяйку!
— Правда?

Улица текла рекой, затягивала в водовороты блуждающие огоньки фонарей, а теплый дождь размазывал женские лица, тщательно нарисованные утром глаза и губы, в серо-красные ручейки боковых проулков.
— Чем косметика отличается от живописи?
— Тем, что первая смывается быстрее.
— Правда?

Можно идти и просто не думать, включаясь лишь на поворотах с немым вопросом «Куда?», а так только плыть и слушать, и слушать как трутся колеса о камень и тихое «Хссс..» пролетевшего ветра — «Шлеп!» выпрыгнул ребенок из-за угла и сверкнула пара сияющих глаз, упавших в мелкую лужу и «Сашка!» крикнула его мама и тут ты рухнула на колени, уронив голову в теплое молчание пожелтевших ладоней...не...ней!..
— Вставай. Держись за меня и вставай. Нам осталось недолго. Слушай — я буду болтать о пустяках, чтоб ты не боялась.
— Прав...праавда?

И я сорвал ветку, и две сладкие летние капельки побежали по ней вниз, сплетаясь, и ужалили меня в палец. Лучшее, что у тебя было — дорога. Может, за это я так тебя люблю?
— Люди в городах разучились выживать. Раньше охота разгоняла им кровь, а сейчас от нее остались только ожидание и погоня.
— Правда?

Ага. Все равно, что вырыть колодец глубиной в двадцать лет — и двадцати как ни бывало. Черт, я же просто бледный нахальный неженка, который всегда первым лезет в драку и хвастается тем, что чует свежую кровь сквозь бетонные стены.
— Знаешь, нас всех когда-то налили в прозрачные стаканы и теперь выпивают, в год по глотку, начиная с первого крика, который на поверхности, и заканчивая темной мутной старостью, которая на дне.
— А когда наступает старость?
— За минуту до того, как стакан опустеет.
— Правда?
— Да.