К годовщине

1.
Впустынном районе, куда мы с тобой забрели,
где нищие храмы на улицах стынут без шапок,
не города - времени можно увидеть отлив
на отмелях улиц по львиным облупленным лапам.

Они зажимают в горстях индевеющий сор
чугунных оград, и гербарий гербов, и фалды и шлейфы фасадов,
а мы разумеем вполне не современный укор
из старческих губ и псевдомраморных взглядов.

Развалины склонны к величию. Нам грешное зренье прельстит
позорная красота побежденных (замечу, виновных в раздоре).
Железное небо на крышах железных стоит.
Калёное время проходит и нас накрывает, как море.

2.
Когда разрастался таинственный гул в тишине,
в подсвечниках свечи слезились, лиловые сохли чернила,
и в каждом солдаты полками шагали окне,
и плавились медные трубы на жидком огне
вполнеба распухшего сразу дневного светила.

Под марши в булыжник долбали тяжёлых сапог каблуки,
как длинные волны шеренгами в галечный берег,
и как под присягой им велено, топали сжав кулаки,
Держали винтовки на правом плече и примкнули в казармах штыки,
под каждой папахой круглились глаза и наголо стриженный череп.

Им бабы по всем пристаням выли вослед,
бежали, платками махая "столыпинам" на полустанках,-
тогда ещё пушки цепляли к коням за лафет
и штемпель орлами пятнал желтоватый конверт,-
и сыпью по насыпи сыпали за кипятком на стоянках.

3.
Разматывать времени слипшийся бинт
с землей, обожженною кожей, паленой щетиной,
кого-нибудь вспомнишь - ан позвоночник знобит -
увидишь как спит он, заляпанный спелой рябиной,
один со товарищи из цепи.

И близко, и руку нельзя дотянуть,
и каждый - как остров, под вечной лазурью, отдельный.
Им лодочник почту привозит - можно черкнуть,
но век наш за морду назад нельзя повернуть,
и с глаз отереть его мутные бельма.

4.
В Бразилии, в диковинной стране,
границ священных далеко извне,
за много суток странствия по морю,
есть странные такие муравьи -
они ведут ужасные бои
они приучены к нужде и горю.

Им голодно и жарко в тесноте,
их миллионы в вечной нищете,
но каждый экземпляр - целинник,
он видит: зелень черезчур густа,
шныряют твари божьи просто так,
а муравьи - провычны к дисциплине.

Им самый жёсткий, важный муравей
скомандует: - А, ну! Правей! -
- или, - Левей! На - зелень! И - на мясо!
И двинутся жующие фронты,
а если сгинут первые ряды -
по ним шагнут вторые сразу.

Они ползут сверкающим ковром,
они проходят сельву напролом,
и каждый муравей размером с палец!
А после них - ничто за их спиной:
пустыня, экскременты, зной,
поскольку каждый мураве - страдалец.

А если кто захочет повернуть -
направиться один куда-нибудь
от коллектива, вследствие разлада,
ну, хоть жующей части головы?
Ответствуем уверенно - Увы!
Увы ему,- сожрут заградотряды.

Нет муравьям преград: устелят рвы
и на плотах из пальмовой листвы
они пересекают реки.
Работают подковки челюстей,
и только горстка розовых костей
напоминает о прохожем человеке.

И тысячный и миллионный ряд
ползёт туда, куда им всем велят,
и сонмы жёстких мордочек жующих
железным звоном оглашают твердь,
грядёт в ряды построенная смерть
и настигает жизнь имущих.