Он метался на шкурах, в груди разрастался пожар...

Он метался на шкурах, в груди разрастался пожар.
Каждый выдох, как зверь, вырывался наружу с рычаньем.
Проносились виденья, он снова куда-то бежал,
Помнил привкус полыни и чьи-то глухие рыданья.

Мягкой тканью от пота ему отирали лицо,
Подавали напиться, меняли на ране повязки.
В ручеек русской речи, со дна поднимая песок,
Влился мутный приток окровавленной речи татарской.

Память в прятки играла жестоко с лежачим больным,
Он копался в себе, собирая по крохам детали.
Вспомнил русые косы и первое лето войны,
И пьянящую легкость, с которой в боях побеждали.

Разоряли селенья, обоз пополняя добром,
Женщин брали на месте - дикарскую тешили гордость.
Грудь пробила стрела, раскололось, как щепка, ребро,
Кровь, прорвавшись на волю, волной докатилась до горла.

Шла орда к горизонту, продолжив великий поход.
Нежеланного первенца мать окрестила Иваном.
Возвращалось сознанье, кривился запекшийся рот,
Ощутив глубину заживающей медленно раны.