О, сколько раз...

О, сколько раз я разбирал на слоги
тебя: ладони, брови, ноги
входили в пантеон, и звезды марта,
послушные искусству авангарда,
сигали на погоны прапоров.
И не было свободных номеров
в отелях, чье поношенное ретро
на разворотах ежилось от ветра.

Я просыпался и готовил ужин
и мысли, ковыляя неуклюже,
плелись к столу; и запахом аптеки
болели их алеющие веки.
Под вой гудка сварганивалась эра
насущных нужд (купить йоркширтерьера)
и наши губы порождали чмок,
что сразу улетал под потолок.

Ты уходила, торопясь на службу.
Я закрывал ворота. Чья-то дружба
неистово вопила: "Выходи"
и диафрагма, шевелясь в груди,
придирчиво подсчитывала вдохи,
от времени отщипывая крохи
кормились птицы, по оттенку те,
с которыми не встретиться нигде.

Вокруг рябило встречами. Трамваи
глотали нас и после выпускали
на нужной остановке, с полминуты
не закрывали рты, и было худо
порой от созерцания витрин.
Спасало только то, что не один
я отражался в них. И слава богу!
И лед еще цеплялся за дорогу…

А после мы встречались у Ваала,
чей зев из бронзы бронза обрамляла –
содружество усов и бороды,
и, оставляя общие следы,
шагали, состыкованы в ладонях,
не опасаясь мести иль погони
со стороны Эриний потому
как не имели злобы ни к кому.

Я говорил, рискуя впасть в простуду,
стихийный рынок предъявлял нам груды
оранжевого цвета в форме сфер.
Мы тратили бумагу, с коей сер
державным ликом пялился Ярило.
И ты меня почти уговорила
расправить крылья и рвануть в полет –
мол, так быстрее (ибо гололед).

И вот за этим пролетали годы
числом один. Капризы от погоды
стучались в двери, изменяли сны,
мы стали еще более нужны
самим себе и обоюдной вере,
ибо в каком не жили б интерьере
не вышло бы расстаться навсегда.
В том наша радость или же беда.