Сборник стихотворений

Маргарита Мельгунова

По горлу из граненого огня,
по цвету и вину — невыразима, —
Корона?
Хворь?
Святой Грааль?
Корзина?
Позволь всему
приветствовать меня.
Смотри,
как мел на птичьем фонаре,
на медном  tle,
на ритуальном теле
зачеркивает векторы метели,
свистя, как белый
ледяной порез.
Теперь окаменелая спираль
с коленями — к зубам, сведенным страхом,
запомнит:
так приказывает знахарь —
не умирать.


   Часть 1

Альбигойя.
Уголья творительны,
как языки.
Подсчитать и укрыть
под готический знак парасоли
эти литеры,
вытянутые на прямоугольном -
эту очередь в тампль
под смирительные колпаки:
Альбигойя —другое.
Перрону? Харону? Днепру?
сквозь тюки и толпу
про себя усмехается путник...
Здесь случился огонь:
все виднее и все абсолютней
уходящий народ,
соляные столпы
на ветру.
Альбигойя —
и голос,
и год,
и глагол,
и погода...
Не угадывать — праздновать
с факелами
досветла.
Я, наверное, плакала...
Колбой литого стекла
тяжело и привязанно
колокол звякнул у входа.
.......................

по-чернофигурному:  с пятки—легко— на носок...
нетленная келья историка, дай отдышаться
от горя и говора злых человеческих сот,
где медом и ядом бесплодные судьбы вершатся:
забота лететь, хлопотливо неся вещество,
невиданный Град возводить —  и стопой Герострата
ласкать  мостовые,
смеяться
                и путать его 
                бетонную поросль
с костьми убиенного брата...
............................
.........................
............................
..........................
я спрыгну на берег,  мне песню заноет висок,
что мы – неживые…В зеркальных  глазницах  искусства—
лишь ветер да мрамор. Здесь начался бег от Локусты:
по-чернофигурному: с пятки - легко - на носок...

КИЕВ
Как только дыханье
взорвет нерушимую толщу
гранитных умов,  паровозно размолотых формул,
и стены пропустят идущего — помнить наощупь,
и камень задержит тепло, и остынет нескоро,
так Город — смертей и кореньев сплетенное право,—
в промоине сердца водой наполняя пустоты,
тряхнет серебром - и кольчугой подернется  заводь,
пока в этом мире опять не хватает чего-то...

....................................
Звук на нити,
звук на ноте
  пульсом в нить ѕ
речитатив,
хор ярится:
...ризы плоти мы не плоти посвятим...
За оправой бранных кружев
из кольчужного лица
в медный ров глядит, разбужен,
ледяной и зрячий  царь.
 
—Ты,
вливавшийся по крови,
Разве мелочью грешил?
В чешую для жен
с игрою
плел русалочьи гроши,
рыбу-сон, беседы-змеи,
царский баловень-павлин!
Кто разлюбит?
Кто посмеет,
если царь неумолим?

—Ты,
столбцом витым воскурен
в византийские умы!
Не прикидывайся, дурень,—
нет у вольного тюрьмы!
Перед кем молчать о главном,
если помнишь:
...вот бежит
ледяным наитьем лава
под горячие ножи...
         ...вот— за трескавшейся лужей,
          в кривде Зеркала зеркал
          видел так, как будто нужным
          самого себя искал...
                ...вот— оглядывался вправо:
                всех ли  выкосило в ость?
                Так — наотмашь!— бьется “браво!”,
                чтобы “слава!” не звалось...

—Смертогласый, златолицый,
по вискам струится медь...
Совершить — и  отмолиться,
или выжить—но не сметь?
Жил. Глядел. Умнел со скуки
в нелюбви,  и стал умен...
...снят предел, и в тайне  звука -
хор божественных имен:
—Да узнаешь, если  ищешь,
да возвысишь над собой,
если вымолишь, как пищу,
то, что будет
как любовь!


...........................................................
Вам болелось Венецией, ядом, коварством, умом?
Вас до крови смешили руины - где камня на камне?
—Укра-и-и-на — сгущается свет, или давят лимон
Загустевшего солнца по срезу  пустого стакана...
 
Чтобы тонкая речь через трещины снов и основ
Умирала до русла Днепра позвонками и дрожью —
Поворачивать месяцелик и блюсти часослов:
Постоянство воды в непрерывном отбытии, Боже.

Времена перемен, берегите свои берега :
Деревянно смеясь, доплывает низложенный идол
От вражды— до воды,
До забвенья судьбы и обиды,
До улыбки мужчин, что, как славу, любили врага.

............................
Так падает Amen еврея...
Все профили— каменны.
Так хлынет —
от желтого к синему —
бремя  камней.
Когда не за именем -
можно хотя бы за знаменем,
Уже не узнавши,
какая неволя важней.
Так падает Amen:
Экзамен   
зигзагом  вдоль паперти,
по желтому - синим.
И был очевидцем Сезанн,
лимонным огнем
прожигая небесные скатерти
из сумерек века,
      пока привыкают глаза.
И некого выткать
         своим коронованным именем
на пестрой дорожке
славяноязычной строки—
по желтому полю
прошли и ушли васильки,
и падает — Амен.
И труд завершается пименом.

.........................
Не думалось.
Действительность к утру
отчетлива : она—существованье
предзимних улиц.
Веткой на ветру
хлестало, добивая сквозь кору
почти неразличимую, шаманью
праматерь мысли,— до неузнаванья,
до полусмерти загнанную в круг
вещей;
и вещи валятся из рук.
так сонно осыпаются  названья
с неновых истин...
Вихрь уже ревел,
гуляя в переборках, в подреберьях
чужих времен... в них допустимо верить
как в сосуществованье каравелл,
морей, материков и двух Америк,
двух беженцев, двух изотропных тел,
двух этажей, осыпавшихся в мел,
двух... Нет,   двоих
из нас, по крайней мере.
...невосполнимым лишь один пробел
окажется: на собственной премьере
нельзя побыть двояко...
Пустоты
уже глотнув, 
не выдохнуть испуга
(при выдохе она еще упруга,
в пример не отнесенной к слову “Ты”
разбитой склянке...)
Белизна и звоны
больших пространств, поверхностей воды,
вещей, изображений, что не ды-
шат вовсе,— ни эфиром, ни озоном,—
с доступной  всем  недышащим ( я оной
     еще не понимаю)  высоты.
Помост и космос. Ослепленье. Мозг.
Моном. Схоласт. Рассохшийся бочонок...
Над чем — уже почти изобличенный—
Трудился Бог, подписываясь: “Босх” ?
За оправданье тяжесть ремесла
принять бы... но уже неинтересно.
Я думала (отстаивая мессу,
где местный диалект напополам
с обрывками утраченной латыни)
-Мой сын и Бог….
Я думала  о сыне,
жалея смертных…
Все осуждены
обслуживать понятие  в и н ы,
однажды поручив жену и сына
Иосифу...
(В значении жены—
о, Господи! —
я знаю,  что  повинна...)
Еще скрипит ( а силилась звенеть!)
двужильная упряжка параллелей,
но каменные лучники— у  цели:
одним плечом развернуты к войне,
другим уже срастаются, как слоги,
в мычанье, в миллион параличей...
...и  слышен  смех. Неведомый. Ничей.
...и тоны флейты...
....и босые ноги...
...и солнечные символы корзин
над выступами вавилонской кровли,
и погруженный в гам работорговли
разноязыкий книжный магазин...
“Пора сожжений, долгий запах кофе...”
Здесь город. И октябрь. И листопад.
Мы созданы секунды две назад,
еще не узнаваемые в профиль,
как символ мены... Решка и орел,
жестянка лимба, голова на блюде,
мадонна в круге,  мы под фонарем
и поцелуй... но с этим разберем-
       ся позже ( приписав его Иуде
на следствии,
     когда почти в штыки
нас поведут для Претворенья мира).
Пророк  молчит.
Насвистывает Ирод.
В брусчатке застревают каблуки...

.......................................
В колокольную плошку звонят и звонят.
Воскресенье.
Размеренный,
                донный,
                стекольный,—
тонкий с золотом гнев
                на тебя и меня,
колокольчик
                в пустом декольте колокольни,
или ложечка в чае.
     Пока к январю
нет ни варева сборов целебных,
ни молитвы, ни клятвы —
молчу и смотрю
за окно,
         за сугробы и дальше... где мне бы
и не снилась зима:
словно брызнул фарфор
со столов
чернокнижных столиц-некириллиц, —
как с ума,
            как с мороза—
то прахом,
то порохом
с примесью  пудры,
                метели,
                ванили...
Будто кружит осанною  бальной волчок,
(Не живой, но как память живого сгодится),
угощают ледком погорельцы—и снится,
что еще горячо, горячо, горячо...
Что приду, задувая— шептать,
и впотьмах,
обесплоченных порсканьем моли,
как Нестор,
опрокину кармин
или  каркну:
—Зима! Королевское Пусто. . . Святейшее Место...  (безымянную поступь, и звон, и вранье колокольчика в хлопьях веревки —я слышу:  ...все равно, все едино, все временно, тише…).  Но — по шагу… по снегу… по следу... —Мое!
©
&

Часть II


Ты — из  гетер ли, из  гейш ли
( как будет угодно)—
Комнату здесь занимаешь,
 где  желтые стены...
Кофе отменный,
и нрав у тебя переменный,
Но, как обычно, милейший
 ѕ в плохую погоду.
В шали из пены ленивой 
по самую шею,
по-человечьи,
согласно с недолгим уютом
теплым зрачком
наблюдаешь за временем суток,
За непогодой,
 и за посторонним движеньем.
Будто  не видишь
 ни снов, ни богов, ни героев,
будто порою
не чуешь  беспомощность мысли.
Желтые стены.
Календулы. Запах кулисы.
Только не плачь: 
дай подумать... я двери прикрою...

.....................
Зачем я веду Вас —налево, последний этаж,—
додумаю после: уже запотело спиртное...
Откуда-то  сольно  пустая, незрячая блажь
дыханием  флейты в затылок— оттаивать— ноет:
у грез коммуналок,
от зеркала в  трещинах льда
возьмите туда, где возможно еще отогреться,
где стены нетленны…
где вены —каналы Венеций…
где мы непременно...
где нам не бывать никогда...
где мы не спасемся — спасительный берег далек!—
но велено знать, как хрустят водяные границы...
я позже читала: мы с Вами встречаемся в Ницце,
и плавим в бокале седой атлантический лед,
и тонко искрится вино, от огня— ледяное...
не с нами, не здесь… и откуда нездешний кураж?
Зачем я веду Вас:
          —Налево, последний этаж!—
додумаю после,
когда Вас не будет со мною.

.....................
так холодно оцепененье роз,—
где прячется волшба выздоровленья,
так восковые букли параллельны
волютам папильот и папирос!
так ровен горизонт под головой
и так нужны
бесторность и бестелость
тем самым, для кого она смотрелась
не-зрелостью,
не-сталостью,
ли-ствой
и—ранила, вытягиваясь в рост,
и—на войне, как на войне! —желтела,
и—на носочках, вдоль пустого тела
летала, исчезая на вопрос.




.....................
...с какой глубины
два лика Луны —
тебя и меня,
вплетаясь в траву,
плывут и плывут
до самого дня?
никто и нигде
по тихой воде
не пел и не звал
звенеть комара,
плескать серебра
полны рукава!
никто не светал
в прожилках листа
над темной водой.
никто не умел
высвистывать стрел
сквозных поездов...

..........................
когда не чужая,
когда не своя,
когда уезжаю, когда провожаю—
горячего дара
пустыня-шлея
танцует, змеиной петлей угрожая...
брожу, как лунатик,
влача пелену,
бессильная выхватить зов из гортани,
и весело знать,
что однажды свернусь,
живьем раскаленный  виток оплетая—
и каменной радости
выгнется всплеск
от синего света до вольного смеха,
пока в облаках
обретающий вес
смешной самолетик
садится: приехал...


........................
Грех слепоты—
это Азъ перед знаком Добро.
Полый Элизиум.
Соло пилы и пещеры.
Звери сужают пространство дряхлеющей эры
К надписи Exit
в дверях кольцевого метро.
Я понимаю.
Сегодня легко понимать,
препоручив воспитанью колени и локти,
то, от чего обязательно сходят с ума
в медной утробе
у колокола
на излете.
Старая медь.
Почерневший от времени слой.
Не прикоснусь —
ни за что не решусь прикасаться...
Дворник царапает голые ноги акаций,
грань между ночью и ночью
стирая метлой.
День запрокинулся
в медленный солнцеворот.
Привкусы меди
еще зеленеют кругами.
По пятакам
незнакомых мощеных дворов
тени ползут
и потерянно шарят руками.


......................
эта пленная  ложь загулявших орбит,
как лукавая лошадь, не знавшая воли:
не забьется, не сгубит хребта— не скорбит
и не молит...
осторожнее смерти  завет «не убий» —
потому не убьет: перекрестит и сгинет,
в серых  латах  пластмассы, гудков  и кабин
на чужбине!
натянуть повода,
пасть от страха и  зла,
биться оземь, лежать, отблевавши стихами—
ни галеры,
ни вросшего в ребра весла,
ни дыханья...
но  водой (потому что вода — не земля
и не воздух, а сон),— по тяжелому илу
все проносятся знаки, как тень корабля…
здравствуй, милый.

.............................

По слепому моему лицу
мчались орды,
солнце медленно обрушивалось вкось—
в пыль и в пекло,
и от этой соли не ждалось,
чтобы стерли,
и в колени лбом, как будто ниц—к  отцу,
молча слепла.
Может, изжелта-черны простертые века
щек и впадин—
по слепому моему пути
шел и ведал,
что меня давным-давно не перейти
за ночь, за день,
словно помнится— еще, еще строка
следом, следом.


..............................
Истину ли искал-ведал,
Музыку ли ласкал-слушал,
Дал ли мне умереть-не дал,
Тело ли, веселясь, предал—
По воду уводя  душу?..

Хватишься — за тобой следом
Ссечена по оси зренья,
Катится— головой сведать,
Лечь и пропасть у деревьев.

Выматериться в свет —длинно?
Вытянуться  на след— дланно?
Высмеяться, зверью кинуть?
Вымолкнуть, спеленать, кануть?

Выдумать: там — в одном небе—
Медленные, как дым, тени,
Лебедью из воды— в стебель
Вытянулись, полетели...

Суженый — в десяти смертных...
Ряженый — до костей в бархат...
Кружится колесо ветра
Медленно, высоко, жарко...
.............................

Мой фра Савонарола.
Мой октябрь.
Пора сожжений. Долгий запах кофе.
Уже склонился оборотный профиль,
губами снегопада шелестя
над казнью опадающих горстей —
ладонью внутрь.
Оседлость паутины
бесплотна,
и теперь необратимы
подобья жил на съеженном листе...
Он —подлинник!
Присядем на скамью,
закинувши до головокруженья
обратно,
от сознанья -  к бытию
на длинный вдох нанизанную шею.
Окончен спор уменья и числа
на точке.
В ней —предельность перспективы,
где я мала,
а ты еще красивей
числом смертей,
спокойствием чела.
Так выглядит родство:
за баловством,
доступным построению и глазу,
угадывать коротенькую фразу,
которая не значит ничего
(как потолок, знакомый поутру,
небесным выцветанием на ткани,
как удивленье, как непониманье
в пожатье плеч)
—Конечно, я умру...

......................................
Скажи мне, что радости нет
в моей сумасшедшей неволе—
лишь луны, и тени, и боли
     неслышные
вскользь по стене.
Кореньям, деревьям и птицам,
в округе, которая снится—
     и снится,
       как радость во мне...
скажи им,
   что радости— нет!
……….........................

когда я , спокойная, выйду из глаз
гулять или просто скучать
под лампой,
         где все выгорает дотла,
где только пустая  поверхность стола
и мой остывающий чай,—
Ты   з д е с ь.
    я с Тобой  говорю о делах,
забыв, что в каком-то году
не то что болела,—
но, кажется, раз
на целую жизнь  выходила из  глаз
и видела Выход.
     и жду.

...........................
На окне жалюзи.
Безопасные лезвия —днем,
Утром — жадные жабры, а ночью—египетский орднунг.
И белеют рядами, и носят ладьи, а потом
Как один, поднимают к луне заостренные морды,
И ложатся неровной канвою на каменном... Дождь?
Да, стояли дожди,
                будто начисто не о чем помнить...
Не крадись  вдоль стекла,
      подойди—
                а иначе скользнешь
Прямо к  лобному  месту,
Залитому, как подоконник.
Повтори, что строительной глыбой воздвигнутый свет
Так легко разбивается всей пятернею—
Наотмашь!
И почти наяву,
Но  уже  по  колено в траве:
Если звал— то меня...
И являюсь Тебе — оттого, что
Нам уже не дано понимать...   
 Я и вправду должна
          проскользнуть за Тобой
Даже в это игольное ушко.
Пусть лежит все как есть
                на открытом мольберте окна,
Не спросив, почему—
А узнав, словно боль:
потому что!


......................................
Сильной лисой
       на  зов  петляющую  твою жизнь
Мне —как фасон в сезон:
уж не взыщи— носить.
Как до тебя идти —скатертью путь лежит,
Так и за мной иди,  сколько достанет сил.

Всем по сезону— зов,  всем по себе —судьба,
Мне почему-то знать: лес опадает в срок...
Листья красивей слов, огненный мой зверек!
Осенью выберусь в лес. Без собак.

То ли запястьям быть тоненькими вразлет—
То ли напастям стать : знать, где стоит тюрьма...
Но без  огня и стен будет мое  жилье,
Если посмел  живьем,  воздухом  обнимать.


............................
Все, что память моя —погрузите в десяток вагонов,
И пустите с пригорка. А я  доберусь автостопом,
И без памяти кинусь на шею болтаться иконой,
Обещая Тебе  бесконечное качество хлопот.

Потому что, на счастье, ни капельки я не мудрею,
Посему ни своей и ничьей головы не достойна.
Прибегу и пожалуюсь честно Святому Андрею,
Что не стала лишь дурой,— а быть не хотела святою...


..................
Варшава. Стремительным “ш-ша!” из-под мокрых колес
отсечь —и  укутать плащами, плющами—без толку!—
не жесть в непогоду, не дождь,
но пустующий скос
бездонных предплечий, обрубленных по водостоку.

Отсутствие рук —то изъян, то канон красоты.
Неважно, нестрашно, небольно, уже незаметно,
что тикает маятник веры,
      что вместо простых
страниц
    были страны,
а счетчик включал— километры...

(Dla czegoz  ja— w kolko—przez zero pociatku, przez sen
Pod bramy wroczylam? Byc moze nie wszystko rozumiem?
Byc moze nie  milosc, a tylko niepamiec, I w sumie
Niedluga piosenka, niedluga piosenka, piosen...)

Я после опомнюсь, смирив виражом колесо
под этой же дверью. Как будто не все понимаю.
Не жизнь, не любовь и, конечно, не память— немая,
пустая недолгая песенка... Песнь... la  сhansone...


...................
А.Д.
Тепло. Притяженье. Ни зги.
Слова неточны и ленивы.
Колонны.
Колодцы.
Круги.
Античные голени,
и—
молчания,
 бронзы,
 оливы.
В краю, где не помнят олив
ни платы
ни плечи,
не плиты —
лишь токи брожения слитны
в корнях языка и петли:
Италия... талия... ли...
Мы крали тебя, как могли -
как день
с побежалостью бритвы,
как остров Святой Маргариты,
прибитый к дунайской мели.
Все смертники,
все короли
назвали бы цену побега
отсюда— до корочки снега
какой-то-неблизкой-земли...
Италия...талия... ли...
Скольжение.
Точка Омега.

§
Б

ЧастьIII
"СВЯТОЙ ГРААЛЬ"

Прощальный дар,
прощальный пир,
прощальный вкус и цвет...
В крови гуляет рыбий жир,
и утешенья нет.
Крошится каменная стать,
гремит на крыше жесть,
и то, что мы  вольны не знать,
на самом деле 
есть!


..........................
—Куда?
     — Не отвечу...
—Зачем?
     —По вопросу и смех!

…по верному следу,
по мерному тиканью слева,
пока перевозчик
сидит на двухместной корме
и ждет,
            и бормочет,
                латая аттический невод.
черно молоко междусловья в подземной реке,
как звездный колодец под оком двубогого перса.
нырять, восходить и высвистывать лодку двуперстно,
пока извиваются  рыбы на теплом песке,
и свечи собольи горят, и поземка кружит,
и веют меха королевского хвойного лета,—
как запахи мяты, как пьяные силой браслеты,
как мох, леденящий затылок предчувствием : жить.
я буду молчать,
понимая, что все хорошо.
у тела — лишь имя и кромка,
                а трудное  минет.
как тихо и солнечно в сонном гуденье пустыни
на голову сыпать сухой  золотой порошок!
расплавится все,
        что  смерзалось в  предчувствии слов,
в начале начал
с предсказуемым там неисходом.
не станет поэтов?
зато наступают погоды,
весной заменяя субтитры “темно” и “светло”.
покатится с краю большой золотой апельсин—
разбрызгивать в лужу  фиал,
                фиолет отраженья,
стоять в берегах  куполами небес и трясин,
под влажные всхлипы и шепоты глины
                в траншее...
здесь все — не ошибка!
в который же раз извинять
ворон площадных, что бранятся
                бесстыдно и хрипло
за  крошечный пир —
                за давно золотую меня,
в беспечном плену
                у того, кто не пищей осыплет.

..............................
Т.М.
В этой осени нет ничего-ничего.
Ничего. Разве только — прибавилась осень...
Признавать пораженье?
Но смерть и живот—
лишь одежда.Чтоб сбросить.
Я же знаю: дурея
(затем и дана
повседневность!)
нельзя на секунду отвлечься:
вечереет — и горлом выходит луна,
прожигая ладонь с рукавом— до предплечья.
Счет по осени - в числах?
Кричи-не кричи,
  это числа.
Нашарь
          зажигалку в кармане...
Ничего не стряслось,
это пляшут лучи
беспокойного света
на старом диване.
Ничего не стряслось
никогда и нигде,
кроме жизни,
однажды полученной. Впрочем,
в пересчете на числа
и это—Число.
В пересчете на прочее - даже короче.
Никому не в укор, никому не в пример,
никому ( потому ли,
что некому? ) — просто
выпадает смолчать,
на столбе атмосфер
замыкая ключицами
все перекрестки.

(БРАТЬЯ  ЛИМБУРГИ. ЯНВАРЬ.)
Пока безукоризненно продолен
под ребрами борзой полет зимы,
в согласье с безучастностью немых —
всем выстрелом,
всем голодом,
всем полем—
молчи и будь!
Глядела - и плыла
по струнной снизке
                от луны до горла,
царапала, оттаивала, терла—
лицо?
обмороженье?
круг стекла?
круги тепла... Глазное дно. А там—
оттаявшая, талая добыча.
Обычным днем (пугающе обычным)
положено разглядывать цвета
без сожаленья: просто не сезон.
На поле— перемыты и протерты—
остеклянели города и торты,
рядами уходя за горизонт...
Здесь не зима!
Здесь даже  холода
безумствуют, но не имеют силы—
лишь цвет и срок,
лишь  трещины и жилы
в осмысленном затягиванье льда…
Но, теплотой от белого хворая,
скользить поверх, как будто в нем магнит!
Пусть в смертности никто не обвинит
обыкновенный двигатель сгоранья,
застывший, будто мамонт в леднике...
...монах закончил роспись. Кисть в руке
           его 
            держу,
 безвестная сестра - я.
...............................
...Там стена, Августин, там стена без стекла и опоры,
проницаема сквозь, но не светлая— сквозь— проходима,
прорубите окно — и отступят, уйдя в коридоры,
коронарные ветви усталых наследников Рима.

Мы следим, ожидая, когда утвердится согласье
в том, что мера вещей постоянно находится выше.
Но, меняясь местами, снуют пилигримы по трассе,
и стоят без движенья с улыбками в мраморных нишах.

Здесь живут напоследок. И здесь очевидно сверх меры,
Что природа окрест настороженно ловит подсказки,
Не решаясь явить наготу  неподвижных и серых,
неразумных, немых, сокровенных, бездушных, опасных.

Хоть намного опасней таинственной участи камня
то, что люди, умея прощать,  научились прощаться.
И скользит затянувшийся узел, скрепленный руками,
в лабиринт, в темноте исчезая из глаз домочадцев —

к постиженью ли тайн, чтоб наследовать бремя Вселенной?
Потому ли, что в силах  поверить неслышному "Верьте..."?
Или просто затем, что иначе покроется тленом
безрассудное их мастерство истребления Смерти...


..............................
Не могу перешагнуть линию,
будто зверь—перебежать улицу.
Прячет  иней  в черепок глиняный
Черепичная луна жулика.
.............................


С неведомой выси скатившийся—
дар или воз?—
позволь мне осанку колонны,
поставь меня в ряд
за пищей в корзинах,
где черное — лишь виноград
горячих, седых, змееносных,
недавленных слез.
Не ведаю, Господи,
что попросить у людей:
Мне, умной, известно.
Мне, любящей, знать —выше сил.
Возьми мой серебряный крест,
откажи мне в еде,
но сделай, чтоб Ты ничего
у  меня не просил!





............................
Анфаса медленный овал
Уже ничей.
Сочится дым из поддувал
печных ночей.
А молчаливая долина
полна людей,
как будто день неисцелимый,
как будто день...


Часть IV
"КОРЗИНА"

Привычка жить сродни отраде спать.
Бессмертные скучают так же смачно,
ведь время - деньги. Сыплется крупа
мышиной смерти в прорези для сдачи,
и писк переливается в песок,
а тот — опять во время, не иначе...


..........................................................
Крутя на ниточке брелок,
Легко сказать— "живите дружно"?
Легко сказать, пока не нужно...
Но я 
     скажу  не тяжело.
...Какое круглое число,
На ноль похожее в прихожей,
Где круг от лампочки, где прожит...
……………………………
Когда за окнами мело...
………………………….
И над белеющим числом
(Не разобрать, какого года)
Ломает голову природа,
И тихо явствует тепло..
 
...................................

С.И.
У барочной стены,
у визгливой струны,
у подъездов и оперных ям
не встречать никого
по мощеной кривой
выходи, будто к лучшим друзьям!
Выходи на печерский ночной моцион,
(шляпный мастер придумает фетр...)
отмахнись от химер
неумелым лицом,
шелестящей оберткой  конфет!
Не клянись — оглянись:
кто там водит  перстом
над плащом, что на вырост пошит?
Подыми воротник.
Подзови фаэтон.
Поезжай...
...................................
Да стихов не пиши.

"...Я люблю ее рисунок,
Он на Африку похож!"
          (О.Мандельштам)
РОЯЛЬ

Черный дом с одним стропилом,
        пой!
Пособник  плеч и дел,
слепком  рук
сковав затылок,
ветер пулей засвистел
в ночь, в лицо, в провал амбара...
там, укрытое сукном,—
неподъемным, русским, старым,
золотым,— плескалось дно
неоконченного лета,
зычных глоток, пышных тел...
Здесь я выросла, под этот
дождик.
Дождик цвел и пел,
звал, вызванивая в лужи,
к поцелуям мокрых шин,
ворожил, что мы все глубже
в темном зеркале лежим,
в глянце, в плоскости рояля,
в черной масляной воде...
мы ведь сами понимали:
все  к  дождю, а дождь — к беде!
он  запел, а не заплакал,
чтобы снова расцвести
в  озерце рояльным лаком
ночи, города, пути...
чтобы снова обжигало—
выше дыма, тоньше ос
ближе смерти, злее жала
слаще губ и папирос...
ты поставишь черный парус,
подперев своим ребром,
ты за собственную старость
не поплатишься нутром…
крышку черную, косую
заколачивают? Что ж!
Ты - рояль. И твой рисунок
так на Африку похож!

.............................

беспечно ныряя под землю,
сквозняк в переходах метро
люблю, тороплю и приемлю
как проводы: contra et pro.
пока золотая столица
хоронит на пару часов—
грошовая подать: смириться,
истлеть — и дочитывать сон
о звонком, и крепком, и хрустком,
в полозьях, в  отливе грача…

ни места в Москве и ни пуста—
ни там, ни тогда, ни сейчас...
.................
М. ЦВЕТАЕВОЙ
лественница да пленница,
плетью —плоть:
более или менее
есмь —и вот, тяжело.
родственница, за гранью уж
хлебная твоя весть!
дармствовать да карманничать—
днесь.
гением, нетерпением—
тернием и репьем
блеянием: не бей меня! —
лишь  сблюем.
певственница, отмоленная
верстами ( льнут к перстам)
то, что здесь не позволено,
может быть—там.


********

АНГЕЛ СМЕХА.
...............
я доживу до самого утра ,
мне хочется упорствовать о чуде —
не спать, пока в заутренних мирах
открыта дверь, позволенная людям   
в начало дня, где солнце  на посуде,
и городские голуби с утра,
и крыши за окном, и потолки,
и вычурность каминного фаянса…
Как эта высь сродни болезни пьянства,
отвесностью,  дрожанием руки!
Я ни за что отсюда не уйду,
засахарюсь от пороха  и стужи
амуром на фронтоне, солнцем в луже—
янтарной мухой в липовом  меду.
Здесь новизна,  в которой нет причин
удерживать ни выдоха, ни вдоха —
то чашечкою звякнуть, то эпохой
у изголовья женщин и мужчин...
..........................





Есть лето и зима. И переход
Меж ними тайны  соков  в ткань и камень.
Мы , убежав от  каменных забот
Подолгу  бьемся в клавиши руками.