СВоБоДа чтения. Футуристы

В наши дни, в эпоху «нового порубежья», интерес к творчеству футуристов поистине огромен. Их книги издаются тиражами, немыслимыми при жизни Хлебникова, Крученых, Бурлюка, в двадцатые, тридцатые, даже в шестидесятые годы.
Футуристическое наследие в настоящее время изучают не только филологи-литературоведы и лингвисты, но и математики, биологи, философы, историки: оказывается, идеи и прозрения В. Хлебникова, А. Крученых и других футуристов не только актуальны сегодня, созвучны нашей эпохе, но и, может быть, опережают время.

В 1910 г. вышел в свет поэтический сборник «Садок судей», ставший символом рождения российского футуризма. В. Каменский, В. Хлебников, Д. Бурлюк, Е. Гуро - таков состав его авторов.. Это был первый шаг к формированию нового литературного направления начала ХХ века.

В декабре 1912 г. появился знаменитый манифест российского футуризма «Пощечина общественному вкусу», подписанный Д. Бурлюком, А. Крученых, В. Маяковским и В. Хлебниковым, главным постулатом которого явилось провозглашение так называемого «самоценного (самовитого) слова».

Можно констатировать, что именно работа над преобразованием слова и явилась той теоретической базой, на которой утвердился российский футуризм. Особенности национального характера, русское лицо движения противопоставили российский футуризм аналогичным направлениям в литературе западноевропейских стран, ориентированным на полный отказ от исторических корней.

Стремление футуристов к единению с природой, своеобразная идеализация языческой Руси и всего славянского вообще -достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что само слово «футуризм (футуристы)» теоретики течения заменяют новым термином - «будетлянство (будетляне)» - загадочным образом сочетались в футуристической словообразовательной практике с неприятием всего «старого», отжившего свой век, по мнению поэтов-футуристов.

Своеобразие футуристической поэзии в том и состоит, что мифологические представления о мире, об отдаленном прошлом русского народа органично сливаются в футуристической практике с видением технократической реальности в «мифологию нового времени». В своеобразной «первобытной цельности человека» виделся В. Хлебникову, В. Каменскому и другим футуристам выход из противоречий окружавшей их действительности.

Для первобытного сознания «мифология представляет и науку, и историю, и религию, и поэзию», что, видимо, и явилось отправным моментом для футуризма. В слиянии поэтических и познавательных начал видят «будетляне» возможность восстановления необходимого, по их мнению, «мифологического восприятия мира». Но совершенно очевидно, что поэтическое сознание футуристов не только и не столько обращается к воспроизведению «старых мифов» (это было характерно, скорее, для символистов, воссоздававших, перелагавших мифы античности, вспомним для примера хотя бы В. Брюсова с его классическим «Ассаргадоном»), сколько создает «мифы новые», основанные на кровавых событиях глобального характера. Футуристы пользуются мифологической моделью мира, перенося ее на современность. Так, в стихотворениях классика футуризма В. Хлебникова слышатся дальние отзвуки древнейших языческих заклинаний:
«Тебе поем родун!
Тебе поем бывун!
Тебе поем радун!
Тебе поем ведун!»

«Атмосфера язычества возникает из «зазови водностных тайн», из «пламеней леунности влас». Из этого языческого сознания появляются «водняги», «белостыни снеглых птиц», «любиков смеяние в вместилищах воды» и «навиков скакание в грустилищах зари».

Для поэтов-футуристов, впрочем, обращение к язычеству и славянству - еще и средство протеста против разброда и мельчания общества. Мир языческой Руси с ее верой в демоническое, в силы природы, с одной стороны, отвергается футуризмом, а с другой - именно в нем находят Хлебников, Каменский, Большаков идеал целостности, красоты, героики, мистического волшебства. Для них (футуристов) «мир, где человек и природа слагаются в единое целое, время, когда рождаются мифы <...>, органично связаны с современностью, со временем, в котором рождаются мифы новые».

Футуристическая практика стихосложения и словотворчества открыли в поэтическом языке те возможности, которые в дальнейшем вошли неотъемлемой частью в русскую словесность. Как в свое время отметил О.Э. Мандельштам, поэт, во многом далекий от футуризма: «Хлебников возится со словами, как крот, он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие...».

Утверждая в своем творчестве право на эксперимент, теоретики футуризма В. Хлебников и А. Крученых выходят на опыты по «разложению» слова. Причем слово поэтическое (в отличие от бытовизмов) воспринимается футуристами как способ построения мифологического сознания.
В. Хлебников через принцип «самовитого слова» таким образом выходит на мифологические корни языка в теоретической статье «Наша основа» (май 1919 г.):

«Отделяясь от бытового языка, самовитое слово так же отличается от живого, как вращение земли кругом солнца отличается от бытового вращения солнца кругом земли.
Самовитое слово отрешается от признаков данной бытовой обстановки и на смену самоочевидной лжи строит звездные сумерки. Так слово «зиры» значит и звезды и глаз; слово «зень» - и глаз и землю. Но что общего между глазом и землей? Значит, это слово означает не человеческий глаз, не землю, населенную человеком, а что-то третье. И это третье потонуло в бытовом значении слова, одном из возможных, но самом близком к человеку».

Действительно, разрушение привычных языковых стереотипов зачастую приводило поэтов-футуристов на край, на грань смысла. Однако перед футуризмом никогда не стояла задача создания нового слова, новой формы только ради самой формы. В поиске новых для поэта и поэзии форм словесного выражения видится нам стремление футуристов обнаружить тайные, сокровенные закономерности в процессе речи.

«Штукарство мало интересовало Хлебникова, никогда не делавшего вещей ни для хвастовства, ни для сбыта», - пишет В. Маяковский. Очевидно, что стремлением к «штукарству» меньше всего можно объяснить стремление футуристов к словотворчеству.

Вообще же в футуристическом подходе к слову можно выделить несколько основных аспектов:
1) во-первых, это непосредственное обращение к корню слова как  носителю ядра лексического значения и базе деривации и образование новых слов, зачастую напоминающих древнеславянскую речь,  при помощи различных префиксов и суффиксов (в том числе - квазификсов);
2) во-вторых, так называемая «звукопись», в большей степени характерная для словоновшеств теоретиков футуризма - В. Хлебникова и А. Крученых, в которой слова подбирались по некой своей эмоционально-звуковой выразительности. По мнению Н.Л. Степанова, это «приводило Велимира Хлебникова к «зауми», то есть к отказу от предметного смысла речи, к превращению ее в чисто звуковой ряд» (нам, впрочем, кажется, что здесь ученый несколько категоричен в своих оценках, так как в практике футуристического словотворчества любой звуковой ряд имеет то или иное семантическое содержание, пусть не являющееся полноценным лексическим значением, но указывающее на возможную предметную область);
3) в-третьих, попытка создания языка, названного В. Хлебниковым «звездным» или «мировым» (так называемая «азбука ума» - подробнее - см. статью «Опыт лингвистического толкования окказионализмов поэтического языка В. Хлебникова» [Масленников, 1996]), своеобразного «наднационального» иероглифического языка понятий.

Футуристическое словообразование не ограничивается «корнесловием», то есть «оживлением «внутренней формы» слова в результате разложения его на составные части». Поэты-футуристы обращаются и к звуковой оболочке слова, к фонетической выразительности. Это и приводит к созданию знаменитой «зауми», «которая при отказе от значения и при переходе только на звучание рождает «звездный язык».
Опыты экспериментирования над словом свидетельствуют, по нашему мнению, о стремлении авторов выйти за пределы «бытового языка», найти первооснову всех понятий в самой структуре русского слова.

Приписывая звуку постоянное (зачастую - лишь желаемое) устойчивое значение, раскрывающее древнейший мифологический смысл, футуристы, тем не менее, полностью не  добились своего. Образцы «чистого» звучания не всегда выводят на предметное осмысление звуков - конечную цель словоразложения. Экспериментируя с «заумью», и Хлебников, и Крученых, и другие авторы, вынуждены были постоянно прибегать к своего рода расшифровкам, комментариям «звукописи»:
«Вэо-вея - зелень дерева,
Нижеоты - темный ствол,
Мам-эами - это небо,
Пучь и чапи - Черный грач.
Мам и эмо - это облако...»

Необходимость постоянных разъяснений лишний раз подчеркивает недостаточность «заумного языка» для восприятия футуристического произведения обыкновенным человеком. Поэтому для футуристов «заумные стихи» - это прежде всего языковой эксперимент, а уже потом - объект эстетического наслаждения.

Необычность художественной манеры письма, яркость образов, притягательность синтаксического и ритмического строя стиха, творческая оригинальность и самобытность, чрезвычайное стремление к свободе (как к свободе личной, так и к свободе творчества и словоторчества) - вот главные черты, отличительные свойства футуристической поэзии. Поэт-футурист не должен раскрывать своего внутреннего мира, своих переживаний, они всегда остаются загадкой, недосказанностью.

Можно сказать, что футуристическая поэзия вообще тяготеет к эпосу: стихотворения В. Хлебникова, В. Каменского, К. Большакова, Н. Асеева кажутся лишь фрагментами эпохального незавершенного эпического полотна. Говоря о творчестве В. Хлебникова, В. Маяковский признается:

«Законченность его напечатанных вещей - фикция. Видимость законченности - чаще всего дело рук его друзей.
Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова.

К корректуре его нельзя было подпускать, - он перечеркивал все, целиком, давая новый текст».

Логика стихов Велимира Хлебникова и других поэтов-футуристов далека от общепринятой, так как она основана на связи явлений, которые не осознаются как явления одного порядка, поскольку они, как правило, не связаны традиционной причинной связью. В этом и состоит основная трудность в понимании и восприятии футуристических текстов.
Логические, смысловые связи, мотивация в построении фраз у Крученых, Каменского, Хлебникова зачастую заменяются звуковыми, фонетическими перекличками («звукописью»).
Чувство постоянной связи с миром, всеохватность поэтического сознания, единение человека и природы как высшая цель и высшее благо для всех, обостренное восприятие всего «космического» как собственного «Я» - это и есть мистическое очарование футуристической  поэтики.

--------------------
Дмитрий Масленников