Бывает...

Бывает...

В забытом доме было тихо. Да и как еще может быть в забытом доме ночью? На башне у набережной часы пробили половину второго. В это время они всегда били половину второго. Зеленин вздохнул и затянулся дымом. “Странный дым” - подумал Зеленин, выдохнув. Дым, продолжая движение прокуренных легких, лениво тек мощной струей, перечеркивая туманной линией едва видный блеклый ночной пейзаж. Пейзаж был убог. Вид из одного окна основательно заслоняло разросшееся к лету дерево. Видимо тепло и влага пошли ему впрок. Из второго окна был виден довольно ровный круг грязного асфальта под чудом уцелевшим фонарем и ватная чернота за ним.
Пустые глаза Зеленина глядели в ночь двумя красными огоньками, отражая слабый свет сигареты. Весь облик Зеленина - и его безвольно поникший нос, и уши неясных очертаний, едва прикрытые жидким волосом, и серая полоска зубов, выглядывающая из приоткрытого влажного рта, и узловатые тонкие пальцы лениво чешущие подмышку - все говорило о недавнем потрясении.
Три часа назад Зеленин, сидя на теплом унитазе, расправил в руках мятый обрывок листа и от нечего делать, в ожидании окончания процесса, лениво побежал глазами по пляшущим буквам. И едва не погиб под обломками рухнувшего мироздания. Буквы плавно сложились в слова: “Человек - это звучит гордо”.
Подобные ощущения - правда, не такого размаха, уже имели место посещать его. Это было два года, семь месяцев и двенадцать дней тому назад, когда он узнал, что его любовь, его страсть, его желание и похоть, его единственная услада - его Машка, его Машенька, свет очей его - бросила его самым подлым образом и укатила с его лучшим другом (теперь бывшим другом) ассенизатором по профессии и призванию Санькой Атамановым, пока он три месяца откармливал на заработках дальневосточный гнус.
Но тогда было проще. Тогда можно было кого-то винить - Машку, Сашку, себя наконец.
А сейчас... Три часа кряду Зеленин автоматически совершал бесполезные движения и поступки. Он даже поплакал минут пять, глупо глядя на свое бабье мокрое лицо в зеркало, но легче не стало. В голове у него как сломанный проигрыватель что-то мерно повторяло с шипением и пристукиванием: “Как же так... За что, господи?..”
А вокруг мирно посапывал огромный Город, слегка шевеля ногами в жарком, липком сне, накапливая новые силы в своих неисчислимых и не похожих друг на друга телах. И никому не было никакого дела до Зеленина с его простреленной навылет башкой. Только луна мягко покусывала его покинутое тело и приговаривала себе под нос: “Это ничего... Это бывает...”.

9 июня 1997 г.