ТРИ НОЧИ С ШУ

    Это случилось, кажется, в другой жизни. Или нет, в другом веке, когда небрежно брошенная на стол дамская перчатка могла свести с ума, когда прожорливая моль била пижонские котелки, а танцовщицы кабаре казались воплощением мужских идеалов, когда в слово "любовь" юные барышни еще вкладывали божественный смысл. Именно тогда случилась осень. Вы скажете - смешно, осень случается каждый год каждого столетия. И будете не правы. Будучи розовощеким, лишенным каких либо страхов перед жизнью, дитя, вы, гуляя с маменькой по парку, видели лишь причудливые рыжие звезды кленовых листьев да наивную радость своих сверстников, резвящихся у ног умудренных опытом нянек. Позже, сбегая с последнего урока гимназии, вы летели по узеньким улочкам маленького города в этот запорошенный желтой листвой старый парк. И на последние гроши, сэкономленные на гимназических завтраках, покупали букетик дубков у старушки, повенчанной с одиночеством, с потертого лотка, набитого всякой всячиной. Чтобы после, воровато озираясь, нервными шагами мерить главную аллею в ожидании появления рыжей девчонки с тугими косами и потом, случайно встретившись с ней глазами, вспыхнуть огнем и, не сказав ни слова, броситься наугад, навстречу холодному осеннему ветру, неловко выронив букетик многострадальных дубков. Еще лет через двадцать, вы, читая на скамье в парке газету последних новостей, случайно замечали сидящую напротив даму в строгой шляпе, из под которой выбивались непослушные рыжие пряди, мило беседующую с юной барышней, как две капли воды похожей на ту девчонку, в мечтах о которой вы промаялись не одну ночь. И, наконец, успокоившись, познав все прелести жизни, а с ними и смысл ее, ссутулившись и постарев, но не потеряв при этом желания жить, вы жадно вдыхали бодрящий осенний воздух, напоенный ароматом прелых листьев и бесконечно тоской, с самодовольной мудростью бурча себе под нос "ни что не вечно под луной, ни что не вечно..." Разве все эти осени были похожи друг на друга? Если вы скажете "да", вы солжете. А я лгать не хочу. Именно поэтому тогда случилась Осень.
    Был хмурый вечер, когда я, прогуливаясь по серым улочкам, упивался вязким одиночеством, как это только может делать человек средних лет и такого же достатка, не лишенный ума и обаяния. Руке в черной лайковой печатке было тепло и уютно, но сердцу... Бесприютное сердце саднила жалость к себе. Может, потому с таким остервенением я сжимал в руке гладкую рукоять трости, вещи никчемной, но необходимой мужчине для создания видимости хоть какого-то благополучия. Было холодно, и я, решив немного согреться, пересек улицу по направлению к маленькому бару мадам Дюпон, в который заглядывал в минуты отчаянной скуки. Тяжелая дубовая дверь ворчливо заскрипела, и меня обдало теплым воздухом, наполненным винными парами и запахом жареных телячьих котлет. Мадам Дюпон грузная дама преклонных лет, оставленная богатым мужем из-за скверного характера, редко заглядывала в этот забытый богом уголок, а племянник, которому было доверено семейное дело, с изысками знаком не был, потому телячьи котлеты являлись единственным дежурным и в то же время фирменным блюдом этого заведения. Хотя по вашей просьбе или из большого уважения вам могли предложить бутерброды с острым сыром и леонской ветчиной, но обычно посетителей устраивали зажаренные до хрустящей корочки котлеты и бокал старого красного вина. Стоит заметить, что, не смотря на скудность меню, бар изобиловал хорошими напитками. А что еще нужно отчаявшемуся холостяку?
   Я занял свое привычное место за стойкой бара у стены, чтобы не мешать снующим туда сюда официантам. Их было двое. Один из них был тощим долговязым юношей, лицо которого было усыпано прыщами, чего он жутко смущался, и потому ходил меж столиками быстро и не поднимая глаз. Чаевые в руку не брал, а всегда подавал для этих целей маленький поднос белого металла, предназначенный для разноса рюмок. Другой официант напротив был веселым и общительным. Его маленькая юркая фигурка мелькала от барной стойки к столикам и обратно, точно челнок ткацкого станка. Он всегда был в веселом расположении духа и пытался балагурить, но ни кто не понимал его шуток на никому неизвестном языке. Его это не смущало, и он сам смеялся над своими остротами. В такие моменты раскосые глаза его, цвета густой чайной заварки, озарялись каким-то дьявольским огоньком. Никто не знал, откуда он и где его родина, но завсегдатаи бара любили его за легкий нрав и ласково называли Китайским Болванчиком.
   Я заказал порцию коньяку и гаванскую сигару. Стоит отметить, что коньяк и сигары являлись, пожалуй, единственной радостью моей, не изобилующей развлечениями, холостяцкой жизни. Привычный ритуал был соблюден и я предался философским размышлениям о бренности жизни. Вдруг дверь бара неожиданно легко распахнулась,  и поток свежего влажного воздуха ворвался в продымленное помещение. Сквозь сигарный дым мне удалось разглядеть вошедшую. Это была дама средних лет в пальто темно-синего драпа с меховым воротником. Шляпа ее была украшена фазаньими перьями, что придавало хозяйке немного нелепый вид. В руке она сжимала зонт, который, видимо, так и не смогла открыть, потому что шляпа и пальто были мокрыми от дождя.
    - Шу. Меня зовут Шу- сказала она не поворачивая головы, и села на стул рядом со мной. Странное имя, подумал я, но вслух как-то скомкано ее поприветствовал. Она сняла перчатки и положила их на стойку бара. Не без удовольствия я обратил внимание на ее тонкие белые пальцы. Они казались нервными и чуткими, а скромные серебряные кольца придавали им неповторимую трогательность.
    - Почему Вы одна в таком месте? - спросил я, ни мало не беспокоясь о тактичности своего вопроса. На миг она задумалась и, кажется, забыла о моем существовании, но, очнувшись, подняла на меня свои огромные цвета весеннего неба глаза.
    - Одиночество... Вам знакомо это чувство?
Господи! Знакомо ли мне одиночество? Это все, что есть в моей жизни! От этого и страшно, и спокойно одновременно.
- Разве такая женщина, как Вы, может быть одинока? Не верю! - сказал я с напускным удивлением.
Я не знал ее и знал о ней все. Только бесконечно одинокие женщины так скорбно сводят брови; только женщины, побывавшие в ледяных объятиях этого безжалостного монстра, так зябко потирают руки; только те, кто знает, что такое холодная постель, согреваются в барах пошлыми комплиментами подвыпивших мужчин и так спешат казаться недоступными. Она была именно из таких.
    - Что Вы пьете? - спросил я тоном миллионера, которому ничего не стоит кинуть пару сотен на чаевые официанту.
    - Коньяк. Как и Вы - она попыталась улыбнуться, но сделала это неловко, от чего в груди моей родилось странное чувство щемящей нежности. Я заказал для нее порцию коньяка и  дольки лимона.
    - Вы давно живете  в этом городе? - мой вопрос повис в воздухе, потому что Шу вожделенно втягивала в себя жгучую жидкость.
    - Давно - сказала она, почти балетным движением поставив бокал на самый краешек барной стойки.
    - В центре или на окраине? - я сам себе казался нелюбопытным. И почему она не пошлет меня ко всем чертям?
    - Зачем Вам? Неужели отважитесь проводить меня до дома? - в ее небесных глазах мелькнула искорка азарта.
    - Почему бы и нет? Вы же не собираетесь провести здесь всю ночь? - сказал я и удивился своему неожиданному напору.
    - Все будет зависеть от Вас - ее щеки побагровели. Она умела смущаться. Так странно. Я давно уже не встречал дам, краснеющих с такой легкостью. Когда-то мне нравились особы, во время знакомства запускающие руку за пояс моих брюк. Но потом я понял, что это не есть желание, вожделение, а наоборот,  таким образом они пытались поставить меня на место. Мол, знай наших, да и в штанах у тебя что-то не густо. Позже я понял: единственное, что может заставить меня трепетать, это скромность. Нет, не серость, а именно скромность, та, которой так не достает моим современницам.
    - Расскажите, о чем Вы думаете? Или о ком... - она смотрела мне прямо в глаза, открыто. И я понимал, что для нее это испытание, что именно сейчас она переступает невидимый барьер, который мешал ей жить, именно сейчас она освобождается от оков одиночества, вот так выставив его на показ.
    - Скажите мне, кто Вы? - мой голос дрогнул, она заметила это и еще внимательнее всмотрелась в мои глаза.
    - Я не знаю о себе ничего... Порою мне кажется, что я тень, ибо не живу, а существую. Мне бесконечно холодно.
   О, это капризное женское "мне холодно"! Так начинаются романы, так разбиваются сердца, так случается слияние двух "я" в одно "мы". Мне холодно... Эта музыка греет суровые мужские души, как колыбельная матери. И весь мир кажется ничтожным по сравнению с этим крохотным женским "мне холодно". И ты уже готов заключить ее в свои объятия, согреть ее своим теплом, нашептать ей на ушко милые нежности, но... Вдруг возникает одно "но". Призрак мужского самолюбия, холостяцкая гордость начинают распирать тебя изнутри: «И ты хочешь кинуться к ее ногам только потому, что ей холодно? Слабак!» И вот уже нет той нежности, и сердце не щемит, и смотришь на нее с опаской: вдруг она покушается на твою независимость, с которой ты был счастлив попрощаться еще мгновение назад… Мне холодно. Как много в этой фразе.
- Так Вы проводите меня? – ее голос звучал, как вызов, вызов, который я должен был бросить самому себе. Могу ли я? Хочу ли? Времени думать не было. Либо пан, либо пропал. Я наскоро расплатился с барменом, натянул перчатки и предложил ей взять меня под руку. Выходя из бара, я слышал невнятную брань захмелевшего моряка, опрокинувшего не одну бутылку эля. Я знал, что совершаю ошибку, но остановиться уже не мог.
Мы шли мокрыми осенними улочками. Она молчала, и лишь ее пальцы, крепко сжимающие мою руку, напоминали мне о том, что она рядом. Ветер нехотя таскал по тротуару обрывки вчерашних газет. Было зябко. Мы прошли, не останавливаясь, несколько кварталов, как вдруг Шу замедлила шаг и остановилась на углу небольшой кондитерской.
- Дайте мне слово, что Вы никогда сюда не вернетесь, - она смотрела на меня широко открытыми глазами, держа в тонких, облаченных в перчатки, пальцах выбившееся из под пальто кашне. – Дайте мне слово.
Я был удивлен, но обещал никогда не навещать ее впредь. Я понял, что роль моя смешна и ничтожна. Я лишь игрушка на ночь. Что-то темное и недоброе поднялось со дна души, как поднимается ил со дна хрустально чистого озера, и переполнило все мое естество. Я шел с ней рядом и понимал, что ненавижу ее. Ту, которую так хотел еще минуту назад, ту, которой был готов подарить свое тепло и нежность, ту, которой я поверил, поверил, быть может, впервые в жизни.
- Проходите, - двери распахнулись, и я увидел, как Шу с грациозностью дикой кошки скользнула вверх по лестнице. Ну и что, что на одну ночь! Я покажу, на что я способен. Эту ночь она не забудет никогда, уж я то постараюсь – вертелось у меня в голове, когда, забыв о приличиях, я бежал вверх по лестнице за той, которая так внезапно ворвалась в мою жизнь.
- Вот здесь я живу. Располагайтесь, - она вышла из комнаты, предоставив мне свободу выбора, куда присесть. Мне приглянулось кресло у камина. Точнее одно из двух кресел. Мое, уставшее от стремительного подъема по лестнице, тело утонуло в мягких объятиях творения неизвестного мастера мебельного дела. Вернулась Шу с бутылкой «Мартеля» и тонко нарезанным лимоном.
- Я Вас правильно поняла? Вы любите коньяк? – она уселась в кресло напротив, подобрав под себя стройные ноги в тонких чулках. Казалось, что она уже все обо мне знает. Зачем она задала этот вопрос?
- Люблю. У Вас курят? – я был взволнован, но не мог себе объяснить, почему.
- Если Вам будет угодно, – Шу скользнула в глубину комнаты. Свет погас, и лишь огонь камина освещал натертый до блеска паркет. Она вернулась через мгновение, неся в руках тяжелую пепельницу темного камня.
- Симпатичная вещица, - я пытался хоть как-то оправдать свое присутствие. Она смотрела на меня так же открыто, как и раньше, но в ее глазах появилось что-то властное и задорное одновременно. Я взял бутылку и налил немного коньяка в бокалы.
- Что ж, ночь обещает быть интересной, - выдавил я из себя и одним глотком осушил содержимое своего бокала. Она смотрела на меня с интересом, и уже не стесняясь. Здесь она была хозяйкой, и эта уверенность шла ей не меньше, чем та застенчивость, которая так подкупила меня в баре.
- Хотите еще? – она плеснула в мой бокал ароматной влаги и опустилась на колени передо мной.
- Пейте. Или Вы боитесь захмелеть? – ее глаза сияли каким-то странным не знакомым мне до сих пор огоньком. Я понял, что надо что-то делать и не нашел ничего лучше, чем закурить сигару. Сизый терпкий дым поплыл по комнате.
- Вы неразговорчивы. Может просто сказывается усталость? – ее тонкие белые пальцы в серебряных кольцах скользнули от моих щиколоток до колен. Сердце, казалось, остановилось. Я замер в ожидании.
- Пейте. Пейте! У нас не так много времени - она сидела рядом со мной на полу, и ее нежные пальцы скользили по моим ногам. Коньяк уже не спасал. В горле пересохло толи от жажды, толи от желания. Я вспомнил о том, что хотел доказать ей свою неповторимость и понял, что не смогу. Жалкое самолюбие, пристыжено поджав хвост, поплелось в самый дальний уголок души. Голова горела. Я хотел ее, здесь, сейчас, сию минуту!
- Можно я расстегну Вашу рубашку? – она сидела на моих коленях, лицом ко мне. Пуговицы на моей рубашке, казалось, сами отдаются ее проворным пальцам. Она встала и сняла с себя платье. Вот так, без подготовки она обнажила красивые плечи, спину, тугой живот.
- Помогите мне, - она повернулась ко мне спиной. Мои пальцы не слушались, а сердце стучало так громко, что в ушах у меня
стало шуметь. Я боялся, что она услышит этот безумный стук. Наконец, я расправился с бесконечным множеством крючков. Она повернулась. Белье соскользнуло на паркет. Она сняла с меня рубашку и прижалась ко мне всем телом. Хриплый стон сорвался с ее нервных губ. Я видел, как беснующееся пламя камина тысячами бликов заиграло на ее матовой коже. За окном начиналась буря.
- Иди ко мне…- она сбросила с кресла на пол плед, опустилась сама и повлекла меня за собой. – Поцелуй меня здесь, - она обхватила мою голову руками и прижала ее к груди. Поленья в камине трещали, и этот звук смешивался с ее голосом…

                ****
   Тонкий солнечный луч пытался пробиться сквозь тяжелые гардины. Господи, как холодно! Огня в камине не было, и я понял, что сказка кончилась.
- Вы будете завтракать? – незнакомый голос привел меня в чувства. В дверном проеме стояла немолодая дама в накрахмаленном передничке и невысоком чепце.
- Завтракать? А где Шу? – я не понимал, что происходит, - Где она?
- Скоро десять утра, а она уходит без четверти восемь. Так Вы будете завтракать?
 Я наспех оделся, вышел в столовую и сел к длинному добротному столу. Тосты с сыром и кофе со сливками. Прямо передо мной появлялись предметы старого  фарфора, фамильное столовое серебро, какие-то мелкие вещицы, о предназначении которых я мог только догадываться.
- Кто Ваша хозяйка? – я с надеждой посмотрел в добрые карие глаза горничной. Она улыбнулась и, отвернувшись, вышла из столовой, чтобы вернуться через минуту.
- Завтракайте и уходите, - она положила передо мной сложенный лист белой, как снег, бумаги. - Можете не прощаться.

Я развернул лист: ''Вы мне обещали…'' Стало больно и как-то бесконечно тоскливо. Я вдруг ощутил всю тяжесть одиночества, того, от которого почти избавился ночью. Теперь оно легло мне на плечи тяжелым грузом. Так ложится на душу грех детоубийства. Грудь сдавило. Я встал и вышел на улицу, не прощаясь. Прохожие, натыкаясь на меня, не переставали извиняться. Я брел по улице, как пес, преданный своим хозяином. Хотелось рыдать, но я лишь мычал что-то невнятное. Я остановился на углу кондитерской, там, где мы стояли вчера с Шу. В витрине были видны лотки с пирожными и седыми от сахарной пудры ванильными крендельками. Я вошел в стеклянную дверь, и колокольчик приветливо брякнул над моей головой.
- Чего изволите? – спросил меня полный человек за прилавком с красным блестящим, как намасленный блин, лицом и весело подмигнул мне зелеными глазами, обрамленными пухом почти белых ресниц.
- Одно миндальное пирожное, - услышал я свой голос. Продавец отвернулся и через его плечо я увидел горшок с цветущей фиалкой, такой же беззастенчиво синей, как глаза Шу.
- Сколько это стоит? – мне было все равно, что ответит добряк, я знал, что без этого цветка я отсюда не уйду.
- Сколько? – он посмотрел на меня с интересом, заворачивая пирожное в скрипучий бумажный пакет. – Нисколько, - вдруг выпалил он, и широким жестом поставил горшок передо мной на прилавок. Я сорвал цветок, кинул банкноту и, схватив пакет с пирожным, побежал к дому Шу.
- Сдача. Сдачу забыли! – слышал я голос продавца за спиной. Прохожие мелькали мне навстречу, я ловко уворачивался, чтобы не задеть их. Парадное, лестничный пролет, другой, вот ее дверь. Я позвонил. Через мгновение мне открыли.
- Вам кого? – седой господин смотрел на меня с явным удивлением.
- Шу. Мне нужна мадам Шу, - я понял, что выгляжу нелепо с этим дурацким пакетом и одинокой фиалкой.
- Вы ошиблись. Здесь никогда не жила мадам Шу. Извините, - дверь закрылась. Я стоял, как истукан, бессмысленно глядя на знакомую дверь. Этого просто не может быть! Я не мог ошибиться! Я позвонил, позвонил еще, потом еще. Мне так и не открыли. Сказка действительно кончилась. Я смотрел на никчемную фиалку – жалкое зрелище. С досадой бросив цветок на мраморный пол, я развернул пакет, достал пирожное и зашагал вниз по лестнице. Днем меня ждала встреча с издателем.

                ****
   Мой агент нервно бегал вдоль парковочной линии за окном, когда я понял, что новые ботинки безжалостно жмут, а галстук затянут слишком туго. Накрахмаленный воротничок, как в тисках, сжимал мое горло. Пальцы становились все холоднее, а от высоких потолков кружилась голова. Ужасно хотелось выпить, я нервничал. Еще бы. Издатель, встречи с которым я ждал три месяца, должен был появиться в фойе отеля с минуты на минуту.
Он стар, богат и привередлив. У него свое поместье, красавица любовница и одна из лучших в Европе стая гончих. Больше я не знал о нем ничего. Время текло, как каучуковая смола по корявому стволу. Напряжение нарастало.
- Мсье Дюшале, - услышал я голос моего агента. Я представился и протянул руку. Издатель сдержанно пожал ее. У него были пухлые короткие пальцы, унизанные бриллиантовыми перстнями. Он тяжело дышал, и все время вытирал пот со лба. Казалось, его душа, заключенная в плен грузного тела, была не рада ни богатству, ни популярности, ни красавице любовнице, вечной спутнице господина Дюшале.
- Вы отобедаете с нами? – спросил он, чуть похрапывая. Я согласился.
- Хочу представить Вам мою приятельницу и музу. Пожалуй, она единственная радость в моей жизни, - он добродушно заулыбался, а его спутница протянула мне руку в черной высокой шелковой перчатке. Я наклонился, чтобы поцеловать ее. Красивые длинные пальцы.
- Шу, меня зовут Шу, - услышал я знакомый голос. В глазах потемнело, дыхание перехватило, я побоялся, что ноги мне откажут, и неловко схватил за руку своего агента.
- Да не волнуйтесь Вы так, мне кажется, он премилый старик. Мы уселись за столик у окна. Официанты забегали так быстро, что я не успевал их сосчитать. Дюшале здесь знали и любили. Он был щедрым клиентом, а люди это ценят.
- Так о чем Ваш роман? – спросил он, не глядя на меня, неуклюже пытаясь уложить белоснежную салфетку на колени.
- О любви. О настоящей любви, - почти прошептал я. Мое волнение угадывалось во всем, стакан с водой казался мне недосягаемым и я не рискнул взять его в руку.
- А что Вы знаете о настоящей любви? Вам знакомо это чувство? – он наконец-то уложил салфетку и подозвал официанта. Тот налил вина в его бокал, и он звучно отхлебнул из него. Я не знал, что ему сказать. Знал ли я любовь? До сегодняшней ночи нет.
- Да, я знаю, что такое любовь, - я впервые поднял глаза на Шу. Она была весела и безмятежна и почти ласково смотрела на меня. – Теперь знаю.
- Что ж, тогда оставьте мне свое творение. Я ознакомлюсь с ним и свяжусь с Вами через Вашего агента. Кстати, Вы ему доверяете? – и, не дожидаясь моего ответа, продолжил: - Сейчас никому нельзя доверять, правда, милая? – его толстые короткие пальцы легли на ее руку в серебряных кольцах. Она благодарно посмотрела на него, также открыто, как смотрела на меня прошлой ночью. До конца обеда я больше не поднимал на Шу глаз. Дюшале оказался остряком и балагуром, чем немало удивил меня. Попрощались мы почти по-приятельски. Вот только Шу… Ощущение шелковой перчатки навсегда осталось на моих губах. Они ушли.
- Я же говорил тебе, - агент радостно похлопал меня по плечу, - все будет хорошо, вот увидишь.
Мы молча допили вино. Я направился к выходу, когда вдруг меня догнал метрдотель и протянул мне ключ с металлическим вензелем отеля.
- Вы забыли свой ключ и не смогли бы попасть к себе в номер ровно в полночь, - он улыбался во весь свой белозубый рот.
- Спасибо, - я стоял, как пораженным громом с неба. Ровно в полночь. У меня еще было время, и я решил не терять его даром. Меня ждал салон и парфюмерная лавка.

                ****
   Часы на городской башне пробили двенадцать раз, когда я дважды повернул ключ в замке номера А-233.
   В комнате было темно. Я закрыл за собой дверь.
- Входи, - услышал я голос Шу. Она стояла у окна, укутавшись в теплую шаль.
- Садись. Будешь пить? – она повернулась, ее тонкие белые пальцы обнимали бокал с коньяком. Я взял его и сделал один глоток.
- Куда ты исчезла сегодня утром? – спросил я, едва сдерживая волнение.
- Я тебе ничего не обещала. Не правда ли? – ее слова звучали сухо и резко, - Пей, у нас мало времени.
Какая боль! Что делает со мной эта женщина? Зачем я ей? Кто она? Что ждет меня впереди? Мысли бились в голове, как обезумевшие птицы в клетке.
- Подожди, я сам, - я отдернул ее руку от своего воротника. Стало душно. - Разреши я тебя раздену, - сказал я, сглатывая слюну.
- Попробуй, - она улыбнулась и развела руки в стороны. Шаль скользнула с ее плеч к моим ногам. Она была обнажена.
- Ты знаешь, что надо делать, - ее голос звучал тихо и властно, - Обещай мне, что завтра же ты уедешь из этого города. Дюшале сам найдет тебя через твоего агента. Обещай мне, что сделаешь это.
Я поцеловал ее грудь. Из окна доносились звуки скрипки. В ресторане играли «Чардаш».

                ****
Ненавижу вокзалы. Гул человеческих голосов, перемежающихся со скрипом вагонных креплений, наводит на меня тоску. Я зашел в вагон за четверть часа до отправления поезда. В купе было тепло и уютно. Крупные капли дождя, перегоняя друг друга, бежали вниз по стеклу. Я смотрел на темно серое вечернее небо. Оно не было похоже на глаза Шу. Я откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Скорее бы отправление.
   Мерный стук колес убаюкал меня. Я проснулся поздно ночью. В купе было абсолютно темно. Шторки были задернуты. Я потянулся к окну, чтобы раздвинуть их и случайно наткнулся рукой на какой-то предмет на столе. Запахло коньяком.
- Пей, у нас мало времени.
Наваждение, подумал я. Этого просто не может быть!
- Откуда ты узнала? – я не мог поверить, что Шу снова рядом.
- В наше время никому нельзя доверять, - она рассмеялась.
- Мой агент, черт, как я ему благодарен! Ты поедешь со мной, Шу? Ты не бросишь меня? – мне хотелось кричать от радости.
- Конечно, не брошу. Через пять часов поезд прибудет в место назначения. Тебе не кажется, что терять время даром недостойно настоящего мужчины? – она села ко мне на колени, ее тонкие длинные пальцы запутались в моих волосах. Она взяла меня за подбородок, и ее губы впились в мой рот так, как будто это был последний поцелуй в ее жизни, как будто она хотела напиться мной. Я подался вперед. Ее гибкое тело упруго изогнулось в моих руках.
- Хочу тебя.
- Бери, - я впервые слышал, как в ее груди что-то захрипело, и гортанный голос повторил – Бери!
По стеклу бежали дождевые струи. Поезд бежал вперед, вторя нам ритмичным стуком колес.

                ****
   Утренний перрон был укутан туманной дымкой. Из под вагона с шумом вырывались клубы пара. Какая-то неведомая птица жаловалась на осенний холод, крича что-то вслед уходящим поездам.
- Помнишь, ты обещал мне? - Шу смотрела на меня своими открытыми глазами цвета весеннего неба. Я все помнил, говорить не хотелось. В горле было больно от сдавленного крика. Только не уходи, только не уходи – повторял я про себя, - просто не уходи.
- Ну, ладно, мне пора, прощай, - она привстала на носочках и поцеловала меня своими влажными горячими губами. Ее рука в перчатке сжимала мою руку до боли. – Прощай!
Я смотрел ей вслед, пока туманная дымка не поглотила ее. И еще долгое время стук ее каблучков отдавался гулким болезненным эхом в моей груди.

                ****

   Скоро рождество. Каждый год накануне Рождества я получаю праздничную открытку с одним и тем же содержанием: '' Я все еще люблю тебя. Ты мой бог, но мы никогда не будем вместе. Шу.'' Таких открыток у меня уже двенадцать. Я не ищу ее. И только сухая фиалка, оставленная ею  в моей руке на вокзале, напоминает мне о ее глазах цвета весеннего неба. Наверное, они потускнели с годами, так же, как этот цветок.
   Я долгое время думал, почему мы не смогли быть вместе, и понял это случайно. Она никогда не называла меня по имени. Может быть, оно ей просто не нравилось? Хотя, Нинэль, разве не прекрасное имя для любимого, если он женщина?