Кружево Розалинды псевдо-тюрка

– Пустите меня к компьютеру! Быстрее! Мне очень надо!
– Пусти Анечку за компьютер, ей очень надо!!..
– На фиг?
– Анечка, куда ты так?
– Эта фраза очень похожа на другие подобные фразы – «Пустите меня в туалет, мне очень надо!», или «Пустите меня кушать, быстрее!..». Следовало бы так и сказать, но когда таких фраз слишком много роится в голове, приходится выбирать что-то одно, самое важное...
– Вот! Видишь! Она рожает! Освободи место!
– Щас...

Рожать надо в подходящее, желательно заранее приготовленное место. Например, в компьютер. А не в банку соленых огурцов, которая оказалась под боком потому, что кто-то вовремя не пустил тебя за клавку и от голода ты накинулся на первое попавшееся... типа Мадеры... или соленых огурцов, что в таком состоянии сугубо равнозначно...
А ведь какие прекрасные перлы вились вокруг головы, когда...

Когда идешь с работы, насмерть замученный сквозняками и дурацкими вопросами покупателей, от точки А в точку В путь лежит по длинной-длинной улице, необъезженной общественным транспортом по причине увечности железнодорожным мостом. Эта улица освещена редкими хаотичными фонарями и придавлена низко свисающими ветвями деревьев, наклонные стволы которых полуодеты в кружево снега, упрямо навевающее мысли о нежных ручках Розалинды. Тех самых ручках из доброго совкового фильма, поставленного якобы по известной оперетте, с которых так беспомощно падали белые кружева, когда она, наивная, прижимала к сердцу тюремную корзиночку, приготовленную для мужа. У нее было такое же платье, какого цвета воздух на этой улице, и этот холодный голубой воздух отвлекает от Розалинды, уже пронизывающей лоб холодом до состояния хрустящей корочки... Ох, Розалинда! ррззльда! Лед, а не розы в твоем имени, и это имя улице. Улица очень длинная, и через некоторое время уже перестаешь замечать интригующе искристый снег, нежные локоны заснеженных ветвей и след от полозьев прямо перед собой. Хрусталеющий череп наконец становится совсем голубым и прозрачным, и даже боль уходит, ибо хрусталь не болит – уходит, думаю я, чтобы потом вернуться зубной болью, едва я войду в тепло.
В голове роилась и жужжала тюрка, о которой в трех словах не скажешь, а отведенные ей от бога родились и сгинули в банке от огурцов... Однако тюрка, написанная в голове и занесенная ради какого-то анекдота в Хроники Акаши, постепенно обрастала снежно-словесными кружевами, и опускалась на дно, словно секретный объект в ледовитом океане... Череп вдруг стал не ледяным, а огненным, и перед глазами вращались оранжевые колеса и вился след от двух полозьев детских санок, прокатившихся здесь несколько минут назад... Или вперед?..
Мост! Мост на горизонте!... И не важно, что горизонт ограничен краем шапки, надвинутой на брови, потому что после моста – дом. Записать тюрку, пока не забыла, записать... Как же там было-то...
На вершине моста в голубой темноте две бабушки расходятся в разные стороны.
– До свиданья сестричка!
– До свиданья, сестричка! Приеду – позвоню!..
Бабушки-сестрички затопали валенками – одна по ступенькам вниз... и другая по ступенькам вниз... но в разные стороны.
Мост окутан незримой воздушной грязью, запечатывающей легкие не хуже мороза, и пустые рельсы внизу опять похожи на след от полозьев деткой коляски... Как же там дальше... Забываю... Как же запоминать все, что я придумываю, а то вот иду, сочиняю, а это все пишется куда-то в Хроники Акаши, словно это кому-то нужно...
Ловлю себя на том, что осторожно стучу в дверь – видение хрустально-ледяного черепа все еще преследует меня. Стучу громче...
– Здравствуй, сестричка! Пустите меня к компьютеру, быстрее! Мне очень надо!..
Но лед в тепле не живет, и тюрка протекла сквозь согревающиеся пальцы, пока до клавиатуры оставалась два шага длиной с комнату...
Однако кружева, нагроможденные вокруг нее, остались...

Родила царица в ночь не то...