О локонах, ниспадающих до плеч

С Олей я познакомился на танцах. В санатории, где я отдыхал,  был эстрадный ансамбль, я играл там на дешёвом электрическом органчике под названием "Юность", и каждую среду и субботу мы устраивали в клубе танцы для пациентов санатория. Санаторий был небольшой, на танцы приходили практически все, даже те, кто не танцевал, а просто слушал музыку и смотрел, как мы играем.

В углу большого зала с паркетным полом было небольшое возвышение, напоминающее сцену: там мы и размещались со своими инструментами и аппаратурой. Инструменты, казалось, были самыми обычными: две гитары, баян, органчик, ударная установка, но изюминкой ансамбля  был саксофон. Саксофонист настолько любил выдувать из инструмента ласкающие слух звуки, что часто закрывал глаза, как бы полностью сливаясь со своим идолом, и в этот момент ничего другого, кроме звука, для него не существовало. Иногда саксофонист любил пошутить. Он вкладывал микрофон  в раструб инструмента, и звук становился настолько сильным и высоким, что все прекращали танцевать, зажимали ладонями уши и терпеливо ждали, когда мы вытащим микрофон и прекратим это хулиганство.

Я играл, не глядя на клавиатуру своей "Юности". Внимание моё целиком было приковано к танцующим парам. С возвышения казалось, что я как бы наблюдаю за бесконечным хаотичным перемещением кружащихся тел, воспарив над ними и чувствуя себя как бы высшим существом, приказам которого всё вокруг подчиняется. Я мог кивнуть головой, и через несколько тактов мы заканчивали мелодию, или дать другой знак, и тот или иной инструмент начинал солировать. Это было приятное чувство пусть минутной, но всё-таки власти над людьми.

В один из вечеров разнородная движущаяся масса вдруг как бы исчезла, перестала существовать. Я увидел лицо, приятное женское лицо с немного большим ртом, придающим лицу чуть насмешливое выражение, и с роскошными локонами каштановых волос, вьющихся почти до плеч. Я сказал: "Ребята, следующий танец я не играю", -- и пошёл приглашать женщину танцевать. Надо сказать, что нам, музыкантам, женщины в танце никогда не отказывали. Обратить на себя внимание музыканта считалось большой удачей. А если знакомство переходило в устойчивую связь, женщина преображалась на глазах, поднимаясь в глазах окружающих на недосягаемую высоту. Так произошло и на этот раз: женщина с тёплым именем Оля была польщена оказанным ей вниманием. Она щебетала и улыбалась, показывая всем своим видом, что, мол, вам, девушки-подружки, до меня всё же очень далеко.

После танцев она терпеливо ждала, пока мы соберём свои инструменты, и я буду свободен. Обычно, затем ансамбль не расходился, наступала вторая фаза коллективного существования, в которой основным действующим лицом была бутылка, как правило, сухого вина. Водку практически никто из нас не любил. В отличии от водки, именно вино давало ощущение приятного расслабления после хорошо сработанного дела.

Пригласить незнакомую даму в эту компанию я не мог. Меня бы никто не понял, и праздник души был бы испорчен.

Мы вышли с ней на улицу. Прогулка закончилась поцелуями и объятьями, но сдаваться в первый же вечер Оля не захотела.

На другой день мы отправились прогуляться в соседнее село. Был промозглый осенний день, совсем не располагающий к длительным прогулкам. Мы скоро замерзли, а поскольку сельский продуктовый магазин был рядом, Оля предложила зайти в него и купить чего-нибудь согревающего. Мы остановились на бутылке красного вина, вернулись в санаторий и стали искать место, где можно было бы уединиться. Такое место нашлось: у меня был ключ от двери на сцену клуба санатория, где наш ансамбль часто репетировал. Сцена была отделена от зала кулисами, а в углу сцены стоял небольшой кожаный диванчик. Присев на него, я предложил Оле чуть-чуть подождать, пока я принесу стаканы. И вдруг она сказала: "Зачем? Из горлА-то приятнее!"

Я откупорил бутылку,  Оля сделала несколько первых глотков и передала бутылку мне. Я последовал её примеру. Так, передавая бутылку друг другу, мы быстро ее опустошили. Оля сразу повеселела. Я бы сказал, стала несколько развязной. Я бы сказал, даже не несколько, а очень развязной. В расстёгнутом пальто, в облегающем грудь шерстяном свитере, с раскрасневшимся лицом, -- она была очень притягательна.

И тут нам помешали. В зал вошла уборщица и включила в зале свет. Не дожидаясь момента, когда она нас обнаружит, мы быстренько убрались со сцены.

В конце недели Оля сказала, что её соседка по комнате уезжает в субботу утром, новая соседка до понедельника вряд ли появится, и после танцев вечером мы сможем, наконец, остаться одни. На танцах я думал о предстоящем свидании всё время, пока играл. Оля танцевала мало, предпочитая сидеть у стенки и наблюдать за мной. Я часто перехватывал её взгляд, но никак не мог понять, о чём она думает.

Наконец, танцы закончились. Переступив порог Олиной комнаты, мы не стали зажигать свет. Большое окно с дверью на балкон давало достаточно света от уличных фонарей. Комната была отделена от двери небольшой нишей, в которой были раковина и зеркало с одной стороны и платяной шкаф с другой. В комнате стояли две кровати, две тумбочки и небольшой стол.

Кровать была узкая. Мы едва помещались на ней, повершувшись лицом друг к другу. Поцелуи, объятья, поглаживания... Вдруг Оля сказала свистящим шёпотом прямо мне в ухо: "Славик, у меня менструация!" Я вскочил, как ужаленный, а Оля тут же расхохоталась: "Да я пошутила! Иди же сюда, я больше не буду!"

Кровать ужасно скрипела. Соседей в комнате через стенку мне было ужасно жаль, но остановиться я уже не мог.

Потом Оля сказала: "Жаль, что кровать такая узкая. Я люблю крестом, тогда оргазм наиболее острый". Потом, помолчав, добавила: "Я оргазм испытала в первую же ночь, когда стала женщиной". Потом, спустя несколько минут, сказала: "Ты тут полежи немного, а я пойду поблюю в раковину".

Некоторое время спустя я узнал, от кого она забеременела. Невзрачный такой мужчина со стальными зубами во рту и со стальным блеском холодных глаз.

Через две недели она уехала, не оставив мне ни адреса, ни телефона. Всё, что я о ней знал, это то, что она из-под Ленинграда и работает, по её словам, в ленинградском "Московском" универмаге.

Прошло несколько месяцев. Приближался мой день рождения, который в тот год приходился на субботу. В Ленинграде у меня был друг, и я решил провести свой собственный праздник в мартовской северной столице. Прямо с Московского вокзала я отправился в "Московский" универмаг и по дороге купил маленький синий букетик подснежников. В универмаге, подойдя к первой же молоденькой продавщице, стал выяснять, а не работает ли здесь такая вот Оля. Конечно, она здесь никогда не работала.

Осчастливив продавщицу маленьким синим букетиком, я добрался до набережной Невы и, наблюдая за ледоходом, вспомнил, что те самые Олины локоны, которые так поразили меня при первой с ней встрече, оказались накладным шиньоном.