Give me that bliss

                * * *


….шли вдвоем, оберегаемые шепотом Сумерек, цепляясь за большие пальцы влажных дрожащих кистей, обдавая друг друга обжигающей исступленной преданностью. Сумерки заглатывали две маленькие одинокие тени, соединенные тонкой нитью рук с узлом где-то на уровне бедер. Узлом, завязанным ими еще вчера, на грязной кухне с горой посуды в раковине и острым запахом  молока, закипающего на медленном огне в эмалированной миске. Было холодно, а родители спали. Они завязывали кисти узлом, который соединял их маленькие холодные тени где-то на уровне бедер, зачем-то цитировали Шекспира, вдохновляясь запахом молока, и украдкой заглядывали в собственную душу, не против ли она…

- В тебе есть то, чего бы я так хотел иметь рядом. Внутренний дрожащий голос, на одном нерве, на одном вздохе….Понимаешь?
- Это мое….у меня нет ничего, корме себя самой. Ты знаешь.
- Так мало…и так много…

 Странные сумерки. Падшие сумерки. Сидят в ночном баре на углу, задыхаясь от дыма собственной сигареты. Курят. Потягивают Мартини с апельсиновым соком и льдом. Болит горло – верно, тонзилит. А завтра, как только наступит время, бежать сломя голову, охватывать полупрозрачным телом глубину воздуха, окрашивая его в мягкий серо-голубой цвет, безмолвно присутствовать в ночном баре на углу, потягивать Мартини через трубочку, снова курить и снова задыхаться от дыма собственной сигареты, беззвучно сотрясаясь от приступа туберкулезного кашля. А рядом будут обязательно сидеть две тени, связанные узлом где-то на уровне бедер. У теней нет глаз. У теней нет ушей. У теней нет языка и нет голоса. Они не видят, не слышат и не могут ориентироваться в пространстве. Они даже не в состоянии обратиться к случайному прохожему с просьбой провести их через турникет на выходе из метро, чтобы случайно не сбить старушку, такую же слепую, глухую и беззащитную, как они сами.
Сумерки выполняют роль поводыря. Они любят своих беспомощных и хрупких подопечных и именно поэтому, каждый раз, проходя мимо, заходят в темный ночной бар на углу, тихо опускаются своим тучным полупрозрачным телом за стойку, жадно заглатывая спертый прокуренный воздух. А рядом, как обычно, две тени. Серые, холодные и жалкие. Дрожащие. Счастливые и умиротворенные. Любящие. Любимые. С черными кляксами вместо глаз на прозрачной, светящейся  изнутри коже.

- Я люблю тебя. Я отдам тебе свои крылья…Это самое страшное. Их очень легко сломать…
- Не нужно. Это жертва, а я не хочу жертв. В большинстве случаев, они бессмысленны.
- Это не жертва. Это данность: тени не приносят жертвы, они не умеют, да и не нуждаются в этом…
- Да. Потому что они сами жертвы.
- Возможно…Но это тоже данность…
- Я люблю тебя, но мне не нужны твои крылья. Их слишком легко сломать.
- Да. Даже легче, чем можно себе представить. Они очень хрупкие: сами разрушают себя молчанием и равнодушием .
- Равнодушием?
- Они вынуждены молчать и быть равнодушными. И потому их судьба известна: они умрут в конце концов.
- А как же выбор? Ты не оставляешь им никакого выбора?
- Выбор есть : умирать медленно, разлагаясь в молчании и равнодушии или мгновенно обратиться в ничто щелчком тонких длинных пальцев трогательной женской руки. Я выбираю последнее.
- А что выбирают они?
- Им все равно.
   
Они выходят из бара. Не видят дороги, не слышат звуков собственных шагов. Двигаются наощупь, и только внутренний свет освещает их путь. Сумеречное полупрозрачное тело облаком висит над двумя маленькими серыми фигурами, узлом соединенными где-то на уровне бедер. Двумя хрупкими и тонкими фигурами с парой грязных потертых крыльев за спиной.