Ворон из э. а. по

(Текст перевода в последней
авторской редакции (янв. 2003)

***

Это было в час полночный.
Бился я над древней строчкой -
был язык мудреным очень
в пыльной книге вековой...
И задолго до восхода
я услышал стук у входа –
Кто-то в эту непогоду
встретил дом печальный мой.
«Гость, – подумалось лениво –
гость в приют печальный мой.
Только гость – ко мне домой».

Помню ясно я и четко –
стыл декабрь морозом кротким,
Сквозь каминную решетку
темный жар в золе мерцал…
В книгах я искал забвенья,
но не помогало чтенье
Растворить во тьме виденье
девы, чистой как кристалл,
Той Линор, чей бледный призрак
в сонме ангелов витал…
Книги тщетно я листал.

Зашуршавший шелк портьерный –
мрачный, пурпурный, неверный -
Угнетал как запах серный –
ужас в шорохе его.
Чтобы сердце успокоить,
я сказал себе: «Не стоит!
Подойду – и дверь открою.
Ждут ответа моего.
У моих дверей уж долго
ждут ответа моего.
Ждут – и больше ничего».

Овладев собой немного,
я промолвил: «Ради Бога,
Сэр иль леди, вам дорога
здесь легла не для того,
Чтоб хозяева молчали.
Очень тихо вы стучали –
Я в своей ночной печали
не услышал ничего».
Сам словам своим не веря,
наконец, открыл я двери.
У порога моего –
тьма, и нету никого.

Звукам тишины внимая,
я стоял, не понимая,
ЧтО там шепчет ночь немая,
кроме слова одного.
То, что с губ моих слетало,
тьма мне эхом прошептала.
Словно вздох пустого зала
услыхал я от него.
Слышал я: «Линор!..» –
то эхо повторяло мне его.
Эхо – больше ничего.

Дверь прикрыв, вернулся в дом я.
Что услышал в стуке том я?
Но едва захлопнул том я,
громкий стук раздался вновь -
но теперь он громче вдвое!
Я подумал: «Ветер воет...
Ветер окна не откроет».
Кровь в виски - во весь опор…
Вдруг – не ветер? Вдруг за ставней –
моя нежная Линор!?
Ветер – или же... Линор!!?

Прочь засов – и из провала
черного – так ночь зияла –
в дом мой Ворона прислало
древней тайны волшебство.
С благородством паладина
Ворон сел на бюст Афины,
Что над входом в зал каминный
мной поставлен был давно.
Уравняв с собой античность,
Ворон сел ей на чело.
Сел – и больше ничего.

Возмущен его бесстыдством,
я спросил не без ехидства
У иссиня-черной птицы,
начиная долгий спор:
«Сэр, коль вас ко мне примчало
без щита и без забрала
Из плутоновых подвалов,
из подземных мрачных нор,
Не изволите ль припомнить,
как вас звали до сих пор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Неожиданно, державно,
пусть бессмысленно, но явно
Говорил он! Но не грянул
громом этот разговор.
Хоть никто, клянусь вам, ночью
не рассматривал воочью
Это мрака средоточье –
перья черны, клюв остер –
Не встречал, пожалуй, гостя,
с бюста зрящего в упор -
Гостя с кличкой «Nevermore»

Собеседник мой суровый
как живой венец терновый
На челе Богини Слова
отдыхал, потупя взор.
Я сказал тогда: «Похоже,
он исчезнет утром тоже,
Как надежда не тревожит
по утрам меня с тех пор,
Как друзей своих не вижу
я с тех самых давних пор»,
И услышал: «Nevermore!»

В этот раз ответ логичен.
Но, как видно, был привычен.
Это просто выкрик птичий,
затвержденный с давних пор.
Чьей-то грустной жизни знаком
Ворон прилетел из мрака,
Где рефреном был, однако,
этот крик – живой укор
Злой судьбе, что над надеждой
заносила свой топор,
Заявляя: «Nevermore!»

Как ни странно, в то мгновенье
ощутил я облегченье
От тягот ночного бденья,
даже – верьте мне – задор!
К бюсту пододвинув кресло,
так, чтоб не было в нем тесно,
Я откинулся, воскреснув,
к вещей птице мысль простер.
Что сказать хотел оракул?
Что мне шлет ночной простор
В хриплом крике «Nevermore!»

В полусне я ждал ответа.
Ворон же меня при этом
Освещал нездешним светом,
вперив огненный свой взор,
Отразившийся на ткани,
что, увы! - уже не манит
Голову твою в тумане
и волос твоих узор
На лиловый бархат спинки...
Чистый свет высоких гор,
Где же ты, моя Линор!

В грезах, в снах, в дымАх мечтаний
Нежно-ладанных литАний
я услышал отзвук дальний,
Серафимов стройный хор...
Крикнул я: "О Боже правый!
Брось жестокие забавы,
дай мне сладостной отравы,
Дай забыть мою Линор!"
Но незваный гость мой - птица -
Вновь вступила в разговор,
Жутко каркнув: «Nevermore!»

Задрожав, как лист осенний,
я взмолился: "Тварь иль гений!
Ты, воспитанный в Геенне,
рода птичьего позор,
Подскажи, о идол древних,
где бальзам от мук душевных?
В странах ночи иль в полдневных
я найду ли тот шатер,
Где бальзам запретный выпью,
чтоб покой найти с тех пор?"
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

О пророк мой черно-бронный,
птица или демон сонный,
Зеркало души бездонной,
Искусителя костер!
Пусть он сам тебя направил
в дом мой - так держись же правил,
Так поведай - где он травит
зельем Галахадских гор
Тех несчастных, что забвенье
обретают как позор?
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

О пророк мой черно-бронный,
птица или демон сонный,
Не гордись - пред Вечным троном
ты и я - лишь пепел, сор!
Мне поведай - в горних сферах,
там, где страх не пахнет серой,
Я дождусь ли светлой эры,
обниму ль свою Линор?
Обниму ли Деву света -
там ее зовут Линор?
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Я вскричал: "Довольно, хватит!
Убирайся, чертов дятел!
Я и так с тобой потратил
ночь на глупый разговор.
Не теряй здесь даром перья,
сгинь, оставь же бюст над дверью,
И из сердца клюв неверья
вынь, о лживый подлый вор!
Ты украсть хотел надежду -
сгинь, плешивый гнусный вор!
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

И проклятый дух не сдался.
Он остался. Он остался!
Словно жить со мной собрался
он несчетные года.
С видом дремлющего беса
с бюста дочери Зевеса
Не слетает никуда.
На ковер бросает тени,
И душа под этой сенью
от постылого труда
Не воспрянет. Никогда.

Перевод 1988-2001


Оригинал 1844-1849
Edgar Allan Poe
The Raven


Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door --
Only this, and nothing more."

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; -- vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow -- sorrow for the lost Lenore --
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore --
Nameless here for evermore.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me -- filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door --
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; --
This it is, and nothing more."

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you " -- here I opened wide the door; --
Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" --
Merely this, and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon I heard again a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore --
Let my heart be still a moment and this mystery explore;--
'Tis the wind and nothing more!"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not an instant stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door --
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door --
Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore --
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the raven "Nevermore."

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning -- little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door --
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."

But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered -- not a feather then he fluttered --
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before --
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Then the bird said "Nevermore."

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore --
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of "Never -- nevermore."

But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore --
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamplght gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamplight gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Angels whose faint foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee -- by these angels he hathsent thee
Respite -- respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil! -- prophet still, if bird or devil! --
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted --
On this home by Horror haunted -- tell me truly, I implore --
Is there -- is there balm in Gilead? -- tell me -- tell me, I implore!"
Quoth the raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil -- prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us -- by that God we both adore --
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore --
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
Quoth the raven, "Nevermore."

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting --
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! -- quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the raven, "Nevermore."

And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted -- nevermore!