В полдень

Ничего не останется - разве что вспоминать,
сидя возле больших песочниц
в царстве ересей и простых лоточниц,
как бывало то, чему не бывать.
На песочнейшем ложе песчинок знаков
никакой из равных не одинаков
где - никакому. Как знать? Как знать?

Ничего не останется - разве что провода
на мотках, на столбах и в шансах,
в четках нежностей и в тенях романсов
все связуется часто простейшим "да".
В этом городе Зеро, где я не равен
ни тому, кто славен, ни - кто бесславен
в телепрограммах. Вода. Вода.

Ничего не останется - разве что два тире,
но, скорее, - одно, кончаясь
в пунктах разностей или - начинаясь...
Вольтерьянское заварю пюре
в этой емкости никеля - из брикета,
заправляя специей менуэта
линию пищи - в каре, в каре.

Ничего не останется - разве что этот вздох
на обоях пустой квартиры,
где и дважды два было не четыре,
где прописаны черт и судья, и Бог.
За покинутым бруствером подозрений
по традиции - садик из всепрощений.
В тех же каналах - подвох. Подвох.

Ничего не останется - разве что два хлопка
от пролета Большого Звука.
Заключалась в нем та одна наука
различенья праздности от кивка
и всего расстояния до пометы
от неровной строки на краю газеты.
Скажем, прощаясь: "Пока, пока..."

Ничего не останется - разве что новый век,
полный жизни и новых стансов
в звуках ересей о других нюансах,
замощенных камнями для новых Мекк.
На краю туннеля звучит сурдина,
и совсем не все, пока жив, едино
ясным полуднем - у рек, у рек.