Скрипка Паганини

  СКРИПКА  ПАГАНИНИ
        Поэма
https://ok.ru/video/29059387883

Она лежит в муниципалитете,
Налётом лет покрытая слегка.
А ведь когда-то пели струны эти -
К ним прикасалась гения рука...
Великий, не всегда понятный гений,
Вдруг озаривший наше бытиё, -
О, сколько небывалых наслаждений
Передавать он мог через неё!
Лежит она, к истории взывая
Храня в самой себе огонь и лёд,
Прозрачная, певучая, живая -
Тончайших нервов сложный переплёт.
Дрожали струны в сладостной истоме,
В них жизнь была незримо зажжена -
Когда-то, да... А нынче в этом доме
С ней только лишь покой и тишина.
Да, тишина - каким укором
Звучат слова иронии тупой!
А ведь она привыкла к жарким спорам
Смычка и струн с безмолвною толпой.
Она из сердца исторгала стоны,
Из глаз - потоки самых чистых слёз...
Но кто тот гений, в Генуе рожденный,
Какую тяжесть он по жизни нёс?
Из жизни той большой хотя бы малость
Поведайте и нашим временам,
Неужто всё в истории осталось,
Не интересно иль не нужно нам?
Осенний дождь. Земля вздыхает хлипко -
С тех пор уже прошло немало лет -
Но до сих пор лежит недвижно скрипка,
Им сослана в муниципалитет.
Однако и сейчас, в одно из тех мгновений
Когда в груди заплещется огонь,
Её берёт вновь нарожденный гений,
Чтоб отогнать на миг тупую сонь.
Опять дрожит струна в сладчайшей муке,
В ней позабытой жизни слышен пыл...
Но кто же взял её впервые в руки,
Кто с ней тоску и радости испил?

             
Над Генуей который день дожди,
Закрыли плотно тучи неба просинь.
Теперь уж солнца доброго не жди -
Явилась утомительная осень.
Таинственные улочки залив,
Она людей упрятала в домишки,
Перемутила, вспучила залив
И волны, знай, гнала без передышки,
Как будто стадо бешеных быков
В слепом и непонятном озлобленье
Атаковало порт со всех боков
И день, и ночь без устали и лени.
Косматые, густые облака -
Их тяжесть всё собою пригасила-
И струй дождя неистовая сила
Постройки бьёт, не свалятся пока.
И в этом жутковатом полумраке,
Что улицы украсил и дворы,
Встречаются бродячие собаки,
Порой иезуиты да воры.      
И холодно, и очень неуютно,
Повсюду непонятная тоска.
Здесь призраки былого бродят смутно
Как будто нищий в поисках куска.
Но в центре - ясно видишь руку гения!   
Да, Генуя и вправду хороша:
Строения эпохи Возрождения, -
Им радуется искренне душа  -
Способные очаровать любого
Изысканностью смелой красоты,
Они невольно сдерживают слово,
Едва на них случайно глянешь ты.
Но не они одни пленяют взоры
Свою красу с красой природы слив,
Полукольцом охватывает горы
Вот этот удивительный залив!
А в середине, как в объятьях друга,
Которого не видел много лет,
Блаженствует и нежится округа,
Стерев былых невзгод случайный след.
Здесь жили и купцы, и мореходы -
Богатства генуэзского творцы,
Что бороздили пенистые воды
И возводили дивные дворцы,
Возделывали скверики и клумбы,
Искусства зажигали огоньки -
Здесь многие великие Колумбы
Припоминали славные деньки!
Но времена блаженства миновали.
Умчались, точно пчёл шумливый рой.
И гнили корабли в крутом овале
Залива с лигурийскою горой.
Увы, незаживающая рана…
Покой был городу не мил,
И только старый порт Сопрано
Всё так же башни вверх стремил.
О, вы, готические башни,
Средневековые зубцы,
На вас почиет день вчерашний,
Храня обломки и рубцы!
Но нынче, сквозь его ворота,
Не замечая дней и дат,
Спокойно проходили роты
Австрийских вражеских солдат.

И снова сумерки седые,
Как это было много лет,
Ворот на Пьяццо Виттория
Темнеет строгий силуэт.
Что знаменуют эти своды?
Чьей славы отгремевший звон?
Как тесно окружают воды
Её кольцом со всех сторон!
И мнится,  молча сходит гений,
Сжимая лавры у плеча
На полукруглые ступени,
Победой город увенчав…
Здесь  видно, никуда не деться
Ни от церквей, ни от капелл.
Вот на соборе Сан Лоренцо
Старинный колокол запел.
Сперва, немного хрипловато,
Потом надтреснуто слегка -
А в небесах, белы как вата,
Плывут густые облака, -
Невольно эхо прозвенело,
Молчавший разбудив простор -
На Сан Мария де Кастелла
Колокола вступили в хор!
Потом ещё одна Мария
Вплела свои колокола,
А уж за ними и другие
Взялись усердно за дела.
Умолкли разом кривотолки,
Затих ненужный шум ветвей,
И потянулись богомолки
К порогам приходских церквей.
Звон,  за октавою октава,
Уходит в серый небосвод,
Торжественно и величаво,
На мессу жителей зовёт.
Да, Генуя, ты хороша!
Похожа на букет -
Нарядны толпы горожан,
Кого в них только нет:
Лихой торговец и банкир,
И маклер биржевой  -
Все будто собрались на пир
Компанией живой.
С фасада город был таков,
Пленителен для глаз!
Но вот кварталы бедняков -
Ну, это не для вас,
Кто любит только красоту,
Палаццо и цветы! -
Такого не увидишь тут
Меж вечной нищеты.
Они не изменились ныне,
Не стёрло их потоком лет.
Вот здесь родился Паганини -
Артист, мятежник и поэт.
На шумных улочках квартала,
Где лишь болезни и беда,
Неясным призраком вставала
Его счастливая звезда…
Ругня, вонища да помои -
Вот что он видел день за днём;
Но постоянные побои
Упорство воспитали в нём!
Да как же, вдруг, могло отсюда,
Из этих вот крысиных дыр,
Явиться нам такое чудо,
Которому дивился мир?
Да как же так, откуда это
Пробился свет в такую жуть?!
Я всё хожу, ищу ответа,
Но так нигде не нахожу.
Худые, сморщенные лица -
Не жизнь, а вечный дантов ад -
В кварталах этих мог селиться
Лишь люмпен-пролетариат.
Но, пробивая тяжесть эту,
Сквозь дней томительный поток,
Тянулся жадно к солнцу, к свету
Досель невиданный цветок.
Пускай в одежде несуразной,
Как в переплёте рваный том,
Набитый чепухою разной, -      
Ах, всё сойдёт с него потом!
Потом, когда рукой умелой
Его в порядок приведут
Талант и постоянный труд -
Труд изнурительный, но смелый…
И будет он расти отныне,
Ломая правил рубежи!
Скрипач - Николо Паганини -
Себе уж  не  принадлежит:
Талант особенного рода -
Его художественный  мир, 
Слуга толпы, дитя народа,
Его надежда и кумир!
Желая жить без всяких наций,
Не зная классовых препон,
Он презирал шумы оваций,
Но жаждал их услышать он.   
Всегда живя мечтой одною -
Быть повелителем сердец,
Казался он для всех струною,
Миг - и порвется, наконец!
Но нет. К себе предельно строгий,
С огромной волею в груди
Он шел нелёгкою дорогой,
И знал - победа впереди.
Европа с завистью смотрела
На эту новую звезду.
Как жил он? Да не в этом дело!
Как он творил?..  Ответа жду.
Ведь столько тягостных мгновений,
Угроз, проклятий и надежд
Вдруг испытал прекрасный гений
И от творцов, и от невежд.


Над городом нависли тучи,
Сошли туманы с горных круч.
Но что, скажите,  душу мучит
Сильней туманов или туч?
Николо резко встал со стула -
Тот покачнулся, загремел,
А в душу холодом пахнуло,
И он белее стал, чем мел.
Всегда вставая утром рано,
Чтобы начать свои дела,      
Он слушал церкви Сан-Стефано
Поющие колокола.
Те мелодичные аккорды
Он различал среди других
И замирал душою, гордый
За бой неповторимый их.
Он вспоминал любую фразу,
Что лила на душу елей,
И становилось легче сразу,
Уверенней и веселей.
И приходя в другие страны,
В селенья или города
Своей души немые раны
Тем звоном он лечил всегда;
И где бы ни был он на свете,
Покорный сердцу и уму,
Когда звенели звуки эти, -
Шло вдохновение к нему!
Всё было просто и понятно -
Знакомый звук колоколов
Снимал с души сомнений пятна
И врачевал без лишних слов.
Но жизнь тогда была в начале -
Теперь, она к закату шла...
И больше в сердце не звучали
Привычные колокола.
У всех должна быть песня эта
Всегда в душе, как солнца свет, -
Ведь без подобного привета
Ни творчества, ни жизни нет!
Какая тайная пружина
Остановила жизни круг,
И небывалая пучина
В душе его разверзлась вдруг?
Иль то конец волшебной силы,
Людьми владевшей столько лет,
И от всего, что прежде было,
Остался только легкий след
Воспоминаний и не боле,
Как след угаснувшей зари,
И он теперь уже не волен
Всё это снова повторить?!
Но ведь когда-то было, было
Прекрасных звуков торжество!
Так что ж, в конце концов, убило
Искусство дивное его?
Зачем ты жизнь, ему сказала,
Что прошлому пришёл конец?
Без этой музыки, без зала
Он не художник, а мертвец...
Мертвец! Страшнее слова нету -
В нём столько искреннего зла!
Уж лучше б истину вот эту
Ты для другого припасла…
Он поднял стул, присел с усмешкой,
Склонилась низко голова.
 - "Лови свой миг, лови,
                не мешкай!" -
Вдруг всплыли в памяти слова.
- «Но я ж не мешкал! Боже правый,
Работал до последних сил!»
- «За то и нёс ты бремя славы».
- «Но я ж, - и горечи вкусил!»
Рукой отбросил прядь густую,
Взглянул из-под тяжёлых век.
- «Оставь же суету пустую
И веруй в Бога, человек!»
Он вздрогнул: вновь призывы эти,
Опять вести бесцельный бой!
Ужель нельзя прожить на свете
Без ига Бога над собой?
- «Ты говоришь мне, веруй в Бога,
Зачем? Ведь я старик уже!
К тому же вера так убога,            
Что не нужна моей душе!
Я видел столько мук на свете,
Что их не вынес бы и Бог!
Молились старики и дети,
Но им Спаситель не помог...
К чему напрасно тратить чувства
И пустоту хранить в груди?
Одно великое искусство
Людей способно возродить!»
- «Припомни, жизнь тебя ломала,
Ты не избёг её рогов,
Друзей там было очень мало,
Но предостаточно врагов.
А отчего всё так сложилось?
Ведь жил ты, ближнего любя,
И почему, скажи на милость,
Бездарность злилась на тебя?»
- «Мне говорить об этом больно,
Поверь уж на слово, ей-ей!
Бездарность вечно недовольна
Самой бездарностью своей;
Сама себя напрасно мучит,
Сама с собой как на войне,
И если кто-то сделал лучше -
Он ненавистен ей вдвойне!»
- «Уродству, красоты не надо,
Пойми ты это, милый друг,
Уродство больше будет радо
Всё изуродовать вокруг».
- «Ты прав, иезуит, конечно,   
С тобою спорить не берусь.
Бездарность процветает вечно
И проповедует свой вкус.
Но кто хоть раз изведал неба -
Того к земле не прикуёшь!
И без таланта в жизни мне бы
Пришлось бы только вынуть нож...»
Я подошёл к нему несмело,
И на плечо рука легла:
- «Скажи, Николо, в чём же дело,
Что не идут твои дела?
Неужто ослабели руки,
Или душевный пыл зачах?»
О, сколько неподдельной муки
Увидел я в его очах!
Он глянул на меня с тревогой,
Рукой притронулся к плечу:
- «Душевных ран моих не трогай,
Я лучше сам их залечу.
Возможно, это очень странно,
Но вот какие  брат дела, -
В душе моей, как в Сан-Стефано,
Уж не звучат колокола...
Они пробудятся, быть может,
Но в глубине иной души…
О, кто же это будет, кто же?!
Молчи! С ответом не спеши!»
Он встал. Отпил немного кофе.
Поставил чашку кверху дном,
А я смотрел на строгий профиль
И думал, думал об одном:
Да в чём его былая сила,
Что словно солнце, всё омыв,
Одни бездарности бесила,
Но восхищала все умы?!
Вот.  Он легко взошёл на сцену
И замер где-то в глубине –
Теперь его не трогай, нет.
Не то…  Себе он знает цену!
Зажглись зрачки туманных глаз
Сильней, чем восковые свечи,
И что-то разделило нас:
Незримо в этот странный вечер.
Вновь для меня фигура та
Внезапно стала неземною,
И резко пролегла черта
По залу -  между ним и мною.
А он тряхнул копной волос,
Взметнулся вверх смычок проворный…
И замер зал. К скамьям прирос –
Здесь правит залом демон чёрный!
Вот он окинул взглядом зал,
Как будто бросил горстку перца,
И свой аккорд привычно взял,
И тут же всех схватил за сердце!

Его волнения и муки
В то время разделяла мать -
С ним вечно трепетные взоры
Её больших серьёзных глаз!
Когда тихонько вдоль забора
Скользил он, от отца таясь, -
А звуки лились всё  смелее,
Творя великие дела, -
И шёл он, молча вдоль аллеи
Туда, где музыка жила.
Шёл как бродячая собака:
Оборван, непричёсан, бос –
Шёл механически. Однако,
В себе большое чувство нёс –
Он различал одни лишь звуки,
Совсем забывши про людей.
Лишь к ним тогда тянулись руки,
В тот мир мечтательных идей!
Дрожало от волненья тело,
Рубаха вздулась пузырём, -
О, как душа его хотела
Взлететь вослед за звонарём! -
Хотя бы раз зажать верёвку
Своей недетскою рукой,
Тогда б, уверенно и ловко
Сыграл бы он мотив другой,
И всё бы там переиначил,
Мотив, изображая свой,
В котором престо и виваче
Несутся в пляске огневой!
Они б забыли модерато,
Весёлые колокола,
И уж тогда-то, уж тогда-то
Такая музыка была!
Но…  завтра вновь отцова школа
Неповторимой скукоты –
И шёл расстроенный Николо
В свой дом на Чёрные Коты.
Как счастье мизерно и хлипко,
Недостижимо до конца!


И снова будет плакать скрипка,
Но не в присутствии отца.
Отец…  Кто он? страдалец, трагик? -
Николо силится понять.
Страдалец? Но чего же ради
Его он мучает опять?
Мстит сыну за свои страданья,
Из сердца извлекая стон,
Иль будущему в назиданье
Тиранит своё чадо он?
Страдалец должен быть добрее,
Горя, вселюбящим огнём,
А он ремнём ребёнка греет,
Хоть и печалится о нём!
Да, сын сейчас поймёт едва ли
Всю глубину его души:
Жизнь бедняка в сыром подвале,
А средства к жизни – лишь гроши!
Судьбы жестокая улыбка –
Богатства с бедностью контраст…
И только скрипка, только скрипка! -
Её он сыну передаст,
А с нею, нищету и муки
На этом уголке земли…
Он так хотел, чтоб эти руки
Хоть сыну счастье принесли!
Его души не знал Николо.
В наивных помыслах своих
Он видел бедность, драки, голод,
А развлечений – никаких.
Но ежедневно, как и прежде,
Души, не сдерживая прыть,
Он жил в одной святой надежде, -
Мир звуком скрипки покорить!
- "Играть уверенно и быстро
Могу не я, а кто другой,
Но высекать из сердца искры
Своею твёрдою рукой  -
Вот что не каждому по силам!
Я это понимал и мог…
Ещё ведь мать меня просила:
- Прославься на века сынок! "


Я видел в нём сейчас поэта,
Входящего невольно в раж:
- "Но как, поведай мне, всё это
Ученику ты передашь?
Чтобы прошёл твоей дорогой
Искусства радужный дворец
Не подражатель очень строгий,
А продолжатель и творец?!"
- "Что ж, от меня получит он
Всё то, чему меня учили.
Но, как сердца берут в полон,
Я передать ему бессилен!
Я передам ученику
Лишь технику игры на скрипке,
Но боль свою, свою тоску,
И радость внутренней улыбки
Постичь обязан сам талант  -
Ему в том не помогут люди!
Но, если он - сухой педант,
Играть и преизрядно, будет,
Но не пойдёт вослед за мной,
Не просияет словно солнце,
И долгий путь его земной,
Едва начавшися, замкнётся.
Талант – высокий идеал,
В нём тайна, скрытая от взгляда.
Всё, что бы я ему ни дал,
Он уяснит себе, как надо;
Найдёт он сути смысл большой
В том, что в словах необъяснимо,
Своею чуткою душой
Постигнет. Не пропустит мимо.
Должна быть в человеке цель,
Неуловимая как птица,
И только к ней, как Рафаэль,
Вседневно, яростно стремиться!
Она ему огнём была,
Она одна вела и пела,
Как для меня колокола,
Ему – Сикстинская капелла!
Вмести в душе и ад, и рай,
Прочувствуй все земные страсти,
Наполнись ими…  и - играй,
И разрывай сердца на части!"
Я слушаю, едва дышу…
А он глядит в пространство странно.
-  "Пойдём, тебе я расскажу
Про колокольню Сан-Стефано!"-


Погода скверная была.
Мы с ним пошли куда-то скоро.
Играли нам в колокола
Все генуэзские соборы.
Бурлил на улицах народ,
Шумел немолчно люд портовый…
Николо молча шёл вперёд,
К чему-то высшему готовый.
Он брал пространство мёртвой хваткой,
И ветер бился за спиной
С его промокшею крылаткой.
Шар солнца был предельно ал,
Уж опускался вечер синий.
Но вдруг, кого-то увидал
В толпе народа Паганини.
Схвативши за руку меня,
Он больно сжал её до дрожи.
Глазами полными огня
Смотрел, промолвив: - "Быть не может!"
Я оглянулся. –" Кто такой?"
Неужто, полицейских свита?"
Николо указал рукой,
И я узнал иезуита.
Что делал здесь в подобный час
Игнатия Лойолы рыцарь?
Иезуит взглянул на нас
И поспешил в толпе укрыться.
Николо посмотрел вокруг.
- "Кто он?" - я произнёс несмело.
- "Иезуит. И давний друг.
Да ведь сейчас не в этом дело!"
- "А в чём?"  - "И сам я не пойму.
Попы мне жизни не давали.
Вот повстречались мы ему –
Теперь, отвяжемся едва ли."
Николо снова поглядел.
Пошёл, не говоря ни слова.
Казалось, ощущал он снова
Плоды иезуитских дел:
В лице печаль, тоска во взоре,
И тяжесть на плечи легла…
Внезапно, как большое горе,
На землю опустилась мгла.


А я представил взмах его руки –
Полёт смычка по направленью к скрипке:
Движения свободны и легки,
Лишённые сомнения, ошибки -
Как будто был испытан много раз
В сложнейшей тренировке,
Он точен, как одна из лучших фраз,
Где нету ни подвоха, ни уловки.
Вот так поэт смакует день за днём
Десятки слов, что прежде мчались мимо,
Какой процесс тогда вершится в нём,
Для глаза и души неуловимо?
Что для себя считает главным он,
Творя свои отточенные фразы,
Какой, никем не писаный закон,
Ему даёт важнейшие приказы?
Вот, описав короткую дугу,
Смычок едва-едва упал на струны –
И только угадать сейчас могу,
Как зазвучат сейчас мелодии буруны,
Как разнесётся радостный аккорд,
Встревожив тишину большого зала,
И каждый, в нём сидящий, будет горд
Тем, что ему мелодия сказала…
Да-да, ему лишь только одному –
Другим всё это явно не понятно –
О, сколько бесконечно сладких мук
Рождают пальцев прыгающих пятна!
Скрипач не видит постановки рук,
Движение смычка и даже позу –
Он в напряженье, он отбросил вдруг
Всю эту утомительную прозу!
Не важно, как ты дышишь и стоишь,
Как подадут тебя потоки света,
А важно – что в душе своей таишь,
И как другим передаёшь всё это.
Важны здесь не труды, а результат!
И музыкант, в его духовной страсти,
Отброшен бессознательно назад –
Во всём,  его бессилье и всевластье,
Как будто перед нами автомат,
А не живые, трепетные руки...
Толпе так важно, что в себе таят
Из скрипки извлекаемые звуки!
А он стоит на сцене, чародей,
Движеньем рук чаруя и пугая,
Натянута души струна тугая,
Вся полная возвышенных идей -
Он потонул, он растворился в этом,
Он отдаёт всего себя в толпу.
Лишь локон бьётся трепетно на лбу,
Да взор горит безумным светом!
Чуть набок наклонилась голова –
Он никого не видит и не слышит –
Здесь музыка берёт свои права,
И нету ничего на свете выше,
А он - её великий проводник,
Её творец, и адвокат, и воин –
Весь недоступен, страшен и велик,
Слепого поклонения достоин!
В его глазах безбрежье светлой мысли,
Движенья стали легче и живей,
А над глазами тучами нависли
Сошедшиеся линии бровей.
Что видит он сейчас? какие дали
Открылись неожиданно пред ним?
Где мысли вдохновенные блуждали,
Воспринятые только им одним?
Казалось, видел он скупые тени,
Они пред ним неслись, за валом вал,
И вот сейчас на этой самой сцене,
Впервые в звуках их передавал!
Они - в него свои глаза вонзали,
Он – придавал им зримые черты,
И люди, находившиеся в зале,
От удивленья раскрывали рты -
Поверить в то, что это прежде было,
А не рождалось вдохновенно тут,
Ни у кого бы не хватило силы!
А звуки всё растут, растут, растут…
Полёт руки – лови её движенье –
Лишь в ней одной игры его секрет.
Но сколько боли, красоты и жженья
Приносит он – безбожник и аскет!
В его руках смычок и струны – те же,
Что у других, но только он один
Волнует, успокаивает, тешит –
Слепой толпы великий господин!
В его руках и волшебство, и сила,
В душе и мыслях – воля и покой,
Она ему и славу приносила,
И гордо возносила над толпой.
Нет, говорить, что выполнял он слепо
Свой долг – предназначение небес, -
Игрушка у судьбы – весьма нелепо:
Без воли не свершается чудес!
Без чувств и мысли – жизни в мире нету,
Без этого – ты ком земли в руках,
А он сумел завоевать планету
На всех её пяти материках!
Но в чём секрет таланта? Вот вопрос-то!
Его игры неистовая прыть?
Всё, что сейчас естественно и просто,
Он должен был осмыслить и открыть.
Открыть и доказать святое право
Его существованья среди нас,
Чтоб люди не хихикали лукаво,
Почувствовав разительный контраст
Привычного с разительною новью,
Чтоб каждый раз вносил с собою он
Новаторство, оплаченное чувством,
Сметающее призрачный канон!
Привычки в нас легко пускают корни,
Новинки - побеждают лишь в бою:
Потребен труд вседневный и упорный,
Чтоб доказать нам правоту свою,
Иначе, гениальная находка
Не укрепится ни в одном уме
И среди нас потонет, словно лодка
С глубокою пробоиной в корме.
Но он сумел с непостижимой силой
Отстаивать великий идеал,
В его руках такое средство было,
Которого он силу понимал.
О, эти руки – руки чародея!
Их невозможно описать никак,
И всё что ими он содеял
В потомстве сохранилось на века.
Он одолел судьбы лихой напасти,
Перевернув искусства бытиё, -
И люди подчинились этой власти,
Как будто долго жаждали её.
Их эта власть совсем очаровала,
И, словно лодку лёгкие весла,
На гребень удивительного вала
Взметнула! И с собою понесла…



И вновь смычок взлетел неповторимо,
Рождая зажигательный аккорд, -
На сценах Вены, Праги или Рима
Николо был неповторимо горд.
Чеканные черты литого фрака,
Как будто вспышки чёрного огня!
Он демоном являлся нам из мрака,
Своим сияньем этот мрак гоня.
Непостижимо строгий, одинокий,
Не музыкант – фанатик и аскет,
Что восприял душою мир широкий
И дни проводит в мыслях и тоске.
Таким он появлялся перед нами,
До этого невиданный герой,
И люди разом делались немыми,
Захваченные дьявольской игрой.
Но был ли он таким на самом деле?
Считал ли он, что всё земное – прах?
Порою не мгновенья, а недели
Легко неслись в веселье и пирах!
Умел любить людей – не только скрипку.
И был, любим, как всякий человек.
Способен был на глупость, на ошибку,
Жить без единой мысли в голове.
Весь мишурой веселия опутан.
Казалось, только ею и живёт,
Но приходила нужная минута,
Всё разом забывалось им. И вот –
Движения руки с движеньем мысли
Рождали небывало звучный гимн –
Попробуй-ка, запомни и исчисли
Пассажи в душу брошенные им!
Оправданы тут каждые длинноты,
И децимы стремительный скачок,
Какие неожиданные ноты
Из скрипки извлекал его смычок!
Малейшая с ним встреча – откровенье,
Он – словно небо, лес, река  иль степь,
Своих мелодий красочные звенья
Он связывал легко в литую цепь.
И волосы его вставали дыбом
Над яростным огнём глубоких глаз,
Он стана удивительным изгибом
Похож на лук, что был нацелен в нас!
Он видел, как людей чарует скрипка,
В какой несокрушимый плен берёт,
И дьявольская, грустная улыбка
Едва заметно искривляла рот…


Я долго размышлял об этом,
Вникая мыслью в мир иной:
А был ли он вполне аскетом,
Зачем связался с сатаной?
Ведь он, не верующий в Бога,
Жил меж людьми как аноним,
Зачем же чепухи так много
Связал он с именем своим?
И делал то не для рекламы,
Не для забавы, не на смех –
Нет! Было в этом столько драмы,
Но он скрывал её от всех…
- "Вы ж музыкант, а не повеса,
У вас в душе полно идей!
Зачем вам превращаться в беса
И одурачивать людей?" -
Не то ему, не то себе я
Вдруг задал мучащий вопрос.
- "А, чтобы слушали плебеи!"  –
Он глуховато произнёс.
- "Ты говоришь, зачем всё это?
Отвечу без обиняков:
Чтобы двойные флажолеты
На скрипке исполнять легко!
Знать – ты поверь – не душу ищет,
Ей важен внешний колорит,
А я – происхожденьем нищий!
О чём всё это говорит? -
Пренебрежение к таланту,
Но поклоненье именам -
Скорей сановнику педанту
Пробиться в гении, чем нам!
Мне – человеку – не поверят,
Не пустят даже на порог.
А перед чёртом – настежь двери!
Я этот выучил урок.
И подчинясь нечистой силе,
Мне всё прощали без труда,
И на руках меня носили!
Но… не любили никогда…"
Он встал спокойно у порога.
В окне – закат был ярко ал:
- "Теперь, послушай-ка немного,
С чего я в жизни начинал.
В Италии на все века
Прославилось искусство скрипки,
Была та слава велика,
Но я родился по ошибке,
Увы, совсем не в те года,
Что нынче вижу лишь во сне я.
Вот эта скрипка – молода,
И я,  воспитывался с нею -
Меня учил играть отец
На стародавний образец,
Когда господствовало слово
Великих мастеров былого.
Летучий, прыгающий штрих
Пугал и будоражил их:
В нём виделась им до поры
Одна поверхностность игры,
Без вдохновенья, без участья
Большой взволнованной души,
Что людям сердце рвёт на части,
Когда для них звучит в тиши.
Я не тянул прилежно ноты,
Как,  то нам гении велят, -
Ведь прежде нравились длинноты,
Певучий, непрерывный лад.
Не знал я трюка ради трюка,
Как думает иной простак,
И виртуозного кунштюка
Не применял я просто так.
Нет. Всё, обдумывая трезво,
То – отметал. То – брал в расчёт.
Играл я дерзостно и резво,
А им казалось – это чёрт!
Куда весь прежний мир девался? -
Мир очень  серенький, рябой,
Как я над скрипкой издевался  -
Она была моей рабой;
Я не тянул аккорды ровно –
Такой игре пришёл конец  -
Но жизнью яркой, полнокровной
Жить стала скрипка, наконец!
Мне покоряться надоело
Всесильной прихоти толпы.
И вот, я принялся за дело:
Влагая весь талант и пыл,
Соединив с концом начала,
И всё припомнив до конца,
Чтоб людям скрипка зазвучала
Так, словно это их сердца.
Я принял на вооруженье
Любовь, и ненависть, и смех,
И сердца пламенного жженье,
И душ тяжёлое томленье -
Всё это,  мне дало успех!


Иезуит явился вскоре.
Преодолев недавний страх,
С тупой тревогою во взоре,
С кривой усмешкой на устах.
Он здесь бывал. И не однажды.
Он помнил этот мрачный зал…
Пришёл не званый, полный жажды -
Любви, чуть было не сказал!
Нет, не любви, а чёрной злобы,
Что продолжала так же злить,
Пришёл к нему под вечер, чтобы
Весь гнев на грешника излить.
Он возле этого порога
Когда-то очень счастлив был…
Пришёл не только ради Бога,
Которого всегда любил.
Да, что-то более святое
Его неистово влекло,
И он, в дверном проёме стоя,
Глядел в оконное стекло.
Живя трусливо и порочно,
Он нёс в себе источник зла,
В нём к Паганини очень прочно
Слепая ненависть росла,
За то, что, не боясь гонений,
Он как всегда и ест и спит,
За то, что Паганини гений,
А он – простой иезуит.
Да, счастье наше очень хлипко –
Он это оценил сполна:
Когда-то их роднила скрипка,
Теперь – их ссорила она!
- "Я прав – он думал в это время –
Что беспощаден так и строг,
Ведь я несу святое бремя -
Мне помогает в этом Бог!
Так отчего же, отчего же
В моей груди таится страх?
В моих коленях столько дрожи,
И лишь усмешка на устах?!
На сердце, как и прежде, холод,
А не уверенность и прыть,
Хотя пришёл я, чтоб Николо
Святую истину открыть,
Чтобы его не только взором
Прибить к позорному столбу,
Но заклеймить в глаза позором,
И это вытравить на лбу!
Пускай узнают все в округе,
Что для него – святого нет!
И отшатнутся вновь в испуге,
Проклятья изрыгая вслед".
Он был в своём костюме чёрном,
Похож на дьявола, точь-в-точь!
И в сердце - как в ущелье горном,
Когда туда спустилась ночь –
Не разглядишь всего подробно,
Ведь там, из каждого угла
На всё глядит и дышит злобно
Непроницаемая мгла.
В квартире было очень голо.
Иезуит подвинул стул,
- "Ну, здравствуй, здравствуй, друг Николо!
А ты как прежде, на посту! –
Тут губы задрожали зыбко –
Опять концерт или гастроль?
И даже старенькая скрипка
Свою не забывает роль!"
Николо на слова привета
Взглянул с усмешкою в упор.
Иезуиту мина эта
Была страшнее, чем топор -
Он отвернулся очень резко,
Под ним тревожно скрипнул стул,
Слегка качнулась занавеска,
Как будто ветер вдруг подул.
- "Я знал, что явишься ты снова!
Скажи, зачем и почему?
Не дружба тут всему основа!" –
Николо посмотрел во тьму.
- "Ну, что же?"  – вновь промолвил строго,
Лицо заискрилось огнём.
 - "Ты знаешь, я служитель Бога
И потому…"  -  "Ты вновь о том!
Ведь я, как видишь, не недужен,
Здоров от ног и до зубов,
И мне ваш Бог совсем не нужен,
Он – для холопов и рабов!"
- "Да ты кощунствуешь, Николо! –
Крестясь, вскричал иезуит –
В тебе неверия осколок
Большие бедствия таит:
Нам Бог во всём помощник истый!"
-  "А как же мастерство моё?"
-  "В твоей душе сидит нечистый
И под смычком твоим поёт!"
- "Неправда!"  - "Это всем известно,
Не делай удивлённый вид!"
- "Но я же друг всему, что честно!"
- "Молчи!" – сказал иезуит.
- "Святая церковь знает точно –
Он поднял перст, пронзая мрак, -
Что ты ведёшь себя порочно,
Ты церкви и народу враг!
Ты возомнил в душе о многом,
Но вот ослаб и изнемог…"
- "О, нет! Я был в искусстве богом,
Так для чего же мне ваш Бог?"
- "Опять кощунствуешь, Николо!
В тебе тоскует не душа,
И не искусства вечный голод,
А жажда славы, барыша!
Ты с дьяволом живёшь на свете,
И связью грешною томим…"
- "Так ты сюда пришёл за этим?!"
- "Нет, за раскаяньем твоим!"
- "О, нет, поверь, я не тоскую!
Поди, попробуй, отними
Мою над скрипкой власть такую,
А через скрипку – над людьми.
И этим счастлив каждый день я,
Пусть в том и дьявола вина!
А ваша сила провиденья –
Ну что, ну что дала она?
Дрожите вы везде и всюду,
Стараясь ублажить Творца.
А я, силён и счастлив буду,
Один до смертного конца!
Ты заявляешь, что живу я
Для славы и для барыша?
Нет! Наслаждаясь и тоскуя,
Искусством истинным дыша,
О деньгах думал я едва ли -
Твои слова с тобой умрут –

А если деньги мне давали,
Давали их за честный труд!"
- "За честный? Нет! За связь с нечистым!
Все эти новшества – не вдруг…"
- "Искусству был я другом истым!"
- "И дьяволу был истый друг!
Ты сам – товар довольно мелкий.
Такое выдумать! Чудак.
Всё это дьявола проделки!"
- "Ну, нет, я тоже не дурак!"
- "Я за твою пугаюсь душу, –
С трудом сказал иезуит –
Она в себе врага таит!"
- "А я вот за неё не трушу,
Смешон мне дьявол, как и Бог! –
Николо улыбнулся мило –
Я столько в этой жизни смог,
Что им обоим не под силу!
Пойми, талант совсем не сон.
А ты в талант людской не веришь.
Ведь, правда?" –"Да, не верю!" -"Вон!"
И указал рукой на двери…

Мне снова видится Николо
Таким, как в утреннюю рань,
Народа небывалый сколок,
Искусства радужная грань.
Вот он. Прямой, темноволосый,
В глазах улыбка и привет.
Глядит на полевые росы,
Впивая их целебный свет.
И как в полях цветущий колос -
Не поломать его ветрам,
Я снова слышу тот же голос,
Когда искусства вижу храм:
- "Хоть я не верю в страшный суд,
Но не пугаюсь этой меры –
Пусть кровь мою по капле пьют
Из тела моего химеры,
Пусть тянут нити этих жил –
Я всё равно не струшу!
Искусству честно я служил,
Отдав ему всю душу.
Сегодня я богаче всех,
Кто ловки и хитры!
Я видел слёзы, слышал смех
От собственной игры.
С людьми я делал всё что мог,
Хоть с виду и сморчок,
Я был для них и царь и Бог,
Когда держал смычок!
И покорится ль божеству,
Кто богом был и сам?
Пока дышу, пока живу –
Я недруг небесам!
Но, принимая всё вокруг
Как жизнелюб большой,
Тому я самый верный друг,
Кто искренен душой!…

      Конец.
 
-