22 декабря 1991 года

В треугольных колодцах звезды отражения пляшут
И вода холодна в своей черной густой немоте.
Тихий странный мотив — он по-своему весел и страшен,
Как и темный огонь, словно вспыхнувший вновь на кресте.

Безудержный покой рассекается дробными днями.
Он в усталых глазах узнается сквозь будущий плен.
А зима расцветает все теми пустыми огнями
Ледяных тротуаров и гладких округлых колен.

Мой потерянный слог так же гладок, как и безупречен.
Он извилист и скор, переливчат и нем до конца.
И в родной до тоски, словно дождь раздробившейся речи
Он нашел — не приют — только хохот пустого лица.

Вспоминать и во сне превращаться в затейливый ветер,
Пусть гудят в темноте трубы черных скупых городов.
Пусть один, как всегда, я на этом измученном свете,
Пусть нельзя здесь вернуть ничего, даже прошлых ходов.

Вкривь да вкось разошлись все старания сделаться правым,
Закоулками слов, площадями пустой тишины.
И сумятица лет языком своим вечно шершавым
Все нам раны залижет. Но кто — ощущенье вины?

Недосказанность — узел, еще не достаточно крепкий,
Чтобы мысль отстранить от того, что ее бережет.
Ну а все ж не пускает и держит в объятиях цепко,
Пока светло-невинен оставленный мне небосвод.

Остальное — без меры. Трясет хлопья снега на ветках
И пронзает насквозь ветер иглами взглядов чужих.
Что отпущено нам — то исчахнет в бесчувственных клетках.
Но останется свет. Хоть в глазах безнадежно больных.