Ветка омелы

В дубраве, где вечная прячется тень,
Тропою заросшей шагал менестрель:
Мешок за плечами, гитара и плащ,
Собою хорош, молод, весел, горяч!

Он шёл не спеша, осторожно ступая,
Картинки из жизни лесной подмечая:

Как пень, развалившись, цветы раздвигает,
Как корень, на волю стремясь, разрывает

Шершавую землю;
как травы свилися
В зелёные путы;
иль ключик струится

Из недр каменистых на гальку цветную.
Иль бабочка в струях воздушных танцует.
Здесь ветрениц нежных кудрявятся листья,
Там норы прорыли весёлые лисы.

Здесь шапочки эльфов на стеблях купены,
Там бронзовка кружится в центре Вселенной.

Шумлив и подвижен тенистый мирок...
Но вечер уж близок. Пора б костерок.

На сонной поляне, где шепчет ручей,
Уже разложить да умыться скорей.
Снять грязь и усталость прозрачной водой,
Продрогнув насквозь, в плащ закутаться свой.

Съесть ужин нехитрый из сыра и хлеба,
Свернуться клубком под темнеющим небом,

И сладко заснуть... А поутру опять
Под сенью дубравы шагать и мечтать.

Но, кажется, лесу не видно конца!
И тропка пропала, и ночь как гонца

Прохладные росы спустила на листья,
И в сумерках лунник повсюду искрится.

Ну что ж, о поляне и думать забудь!
Был долог и труден сегодняшний путь…

Придётся к ночлегу готовиться в чаще,
С подобным уютом бывало и раньше,

В дороге мириться ему приходилось.
Одно не понять – как же мог заблудиться?

Тропинка вилась всё дразня и маня,
И где же опушка? Тупик, западня...

Под дубом раскидистым плащ расстелив,
Поблизости скарб немудрёный сложив,

Съел ужин, зевнул, от души потянулся,
И вмиг на потёртом плаще растянулся.

Но дрёма недолго беднягу качала
В объятьях своих. Что-то сверху упало

И прямо на лоб. Менестрель пробудился,
Брезгливо тряхнув головой, удивился,

Что мрак до сих пор не рассеял рассвет.
Сна как не бывало, уныло поэт

Уселся и принялся песни слагать –
А чем заниматься, коль не дали спать?

И пальцы скользнули по струнам умело,
Гитара на зов отвечает несмело,

Потом разошлась, зазвенела, запела...
И смолкла внезапно. То ветка омелы

Певца уколола подсохшим листком,
Он охнул, гитару оставил, потом

Нашарив злосчастную ветку, хотел
Отбросить её. Только вспомнив омел

Чудесные свойства, решил сохранить:
Способна все хвори она исцелить,

От сглаза избавить и клад отыскать,
Ночные кошмары от дома прогнать...

Вдруг вспышкою света дубы озарились,
На них удивлённо поэт наш воззрился.

Гитару схватив, плащ накинув на плечи,
Пошёл поглядеть с кем подарена встреча

Ночною порою. Кто там на опушке?
Разбойник ли греет продрогшую душу,

И пламя бессильное тщится помочь.
А может, лесничих оставила ночь,
 
Под сенью дубов, и её коротая,
Они о былом за вином вспоминают, –

Кто б ни был вдали у огня – хоть злодей,
Хоть добрый бродяга, – а всё ж веселей

Прожить до зари, а наутро проститься,
И вновь по тропе на край света пуститься.

А свет то погаснет, то ярче взыграет,
То мягко разлившись, спокойно мерцает.

И колокольчики женского смеха
До слуха доносит полнощное эхо.

И вот дерева и кусты расступились
И взору большую поляну явили.

И пень посредине замшелый стоит,
Огнём полыхая, не грея – горит.

И рыжими струями пламя стекает
По коже корявой, в траву убегая.

Средь леса дремучего, словно вулкан,
Цветком распускается пень-истукан.

Пылают златого венца лепестки,
И стебель, и листья – огня языки,

Трепещут и бьются, взмывают и гаснут,
И вновь начинают безумную пляску!

На диво лесное поэт засмотрелся,
Потом, спохватившись, вокруг огляделся.
 
И видит: в лохмотьях седые старухи,
Согбенные спины, костлявые руки...

Стоят вкруг костра и безмолвно бормочут,
То хлопнут в ладоши, то вдруг захохочут,

И смех их разносится нежный и звонкий,
Так утром на речке смеются девчонки,

Все в радужных брызгах, венках и сорочках,
Расшитых прозрачной причудливой строчкой.

От них отделилась взъерошенной птицей,
Хромая горбунья и быстро кружиться

На тёмной высокой траве принялась,
Стройнее и тоньше в кругах становясь.

Рассыпала корни калгана по лугу,
Они засветились. По знаку подруги

К горящему пню чередою идут
И угольки золотые гребут.

Кто в космы седые уголья вплетает,
Кто плечи и шею огнём украшает,

Меж тем чародейка взобралась на пень,
Объятая пламенем, странную песнь

Запела, хрустальные капли роняя,
В прозрачную воду. За ней повторяют
Таинственный дикий прекрасный распев,
И множится эхо меж старых дерев:

”Подмаренник и марьянник,
Чина, ветреница, майник,
Ландыш, лунник, ясенец,
Дремлик, лютик, воронец,
Незабудка и дубравник,
Недотрога и герань,
Вероника, колокольчик,
Пикульник, – ключи от тайн,
Что хранит лесная чаща,
Где лобзаний воздух слаще.
Где приветливый ручей
Не таит своих речей,
Где поют чудесно птицы,
Где зверью спокойно спится,
Мы – Хранительницы леса!
Каждая из нас принцесса,
Хоть собой не хороши,
Вечно длится наша жизнь.
Вечно мы в чащобах бродим
В одиночку и гурьбой,
Вечно радость мы находим,
Мир баюкая лесной”.

Чарованный дивным звучанием этим,
Забыл менестрель обо всем белом свете,
В блестящих его, отражаясь глазах,
Другие творятся уже чудеса.

Лохмотья старух опадают листвою,
И что же скрывали они под собою?
Не скорбную память увядшей красы,
Не дряхлые станы, седые власы,

Не немощи символ с печатью уродства,
А девушек нежных – букет благородства.
Скромны и прелестны, как в чаще фиалки,
Воздушны как сильфы, гибки как русалки.

”Ах, ветка омелы – причуда природы,
Тоску изжила в моем сердце голодном,
Открыла ты мне столь желанную тайну:
В дубраве собрались волшебницы - кайны!

Они как орех, что в невзрачных одеждах
Ревниво скрывает и сладость, и нежность,
В обличье старух девы-кайны родятся,
Седы и угрюмы, в лохмотья рядятся.

Но кто из людей не искал с ними встреч?!
Мечтатель любой дал бы руку отсечь,
Чтоб кайна свой истинный облик открыла,
Падучей звездой небосклон прочертила,

Красой неземной на мгновенье сверкнув,
В скорлупку уродства опять ускользнув!..
Зачем я отмечен? Что сделал такого,
За что мне подарок судьбой уготован?”

И вкрадчиво льнёт самольстивый ответ:
– Твой гений отмечен Богами, поэт!
Но кубок целебных испив впечатлений,
Теперь я стыжусь своих жалких творений...

Я видел красу, я пред ней преклонился,
Невиданных таинств лесных причастился,
Но явь или сон? Как наутро поверить,
Что грёзу о кайнах мне лес не навеял?

Но что происходит – по кудрям деревьев
Прошёлся густым гребешком свежий ветер,
И клочья тумана ползут через кущи,
И гнили болотной зловонье всё гуще...

И небо колышется зыбким мельканьем,
Пища и толкаясь, кружат над поляной,
Вампиров-мышей оголтелые орды,
И пеной кровавой пузырятся морды,

И крыльев прозрачных несносно шуршанье,
Сжимается сердце в немом содроганьи,
И страшен, и гадок ночной легион,
Вот ноги бы в руки и броситься вон!

Но мысль недостойную прочь отгоняя,
Развитие драмы Поэт наблюдает.
Кричат, и рыдают, и плещут руками,
Красавицы-кайны... Над их головами.

Как смерч пронеслись, никого не затронув,
Вампиры в одну лишь впились, что на троне
Недавно, красуясь, ещё восседала,
И в воздух взвились. Королева упала...

И вновь ветерок босиком, в тишине
Траву потревожил. Луна в вышине
Роняет лучей серебро безучастно,
И небо спокойно, и лес безопасен.

Лишь песни умолкли, и пляски угасли,
И кайны хлопочут над жертвой несчастной,
Виски растирают, и мох поджигают,
Из ран ядовитую кровь выжимают.

Настоем целебным уста оросив,
Черёмухи соком укусы промыв,
На ложе из мягкой душистой травы
Её уложили. Как ветра порыв

Пронёсся протяжный, отчаянный стон.
Услышал Поэт погребения звон,
Из зарослей выбрался к девам печальным,
И ужаса воплем был встречен вначале

Таким, что и сам не на шутку струхнул,
Но виду не подал, а грязь отряхнул
С одежды и громко, протяжно зевает,
А кайны, от страха дрожа, вопрошают:

– Ты кто, незнакомец, чем можешь помочь?
Коль бродишь без дела, не лучше ли прочь
Тебе поскорее отсюда убраться,
Пока не решили с тобой разобраться!

Не должно границы лесной преступать,
За таинством нашим нельзя наблюдать!
Наказан сурово ты был бы, несчастный,
Запомнив надолго полнощный наш праздник.

Но нынче ступай восвояси отсюда...
– Был сладок мой сон под развесистым дубом,
Но ветка омелы его прервала,
Сквозь дебри к поляне меня повела.

Влекомый чудесной неведомой волей,
Нежданно свидетелем вашего горя
Я стал, и на помощь решился прийти,
Хотя и не знаю спасенья пути.

Я лишь менестрель, я бродяга-поэт,
В стихах и на струнах моих белый свет,
Во всех отраженьях своих проявился,
А магии, лекарству я не учился...

И юноша грустный у ложа больной,
В траву опустился, поник головой,
Со щёк охладевших стирая росу
И жадными взорами нежит красу,

Что смерть по кусочкам уносит украдкой...
И вдруг в голове промелькнула догадка,
И молнией ринулся он сквозь кусты,
Не чувствуя в спешке сплетений густых.

В потёмках нашарив гитару с плащом,
Опять на поляну понёсся бегом.
Чрез пни и коряги оленем он скачет,
У менестрелей есть нюх на удачу.

На пень-раскоряку удобно усевшись,
По струнам провел поначалу небрежно,
Потом взял аккорд и мелодии нити,
Сплелись-расплелись в кружевной перевити.

То волны о берег рассыплются пеной,
То птица к свободе стремится из плена,
То лёгким вином наполняется чаша,
То звуками рога встревожена чаща,

То двое влюблённых у края Вселенной,
То шёпот волшебных камней-олдуэнов.
Баллада сменяет другую балладу,
А голос Поэта по-прежнему сладок,

И нежен, и грустен, и полон тревоги.
Рассвет раздвигает лесные чертоги,
И луч по лицу проскользнул королевы
И розовым щёки окрасил несмело.

И дрогнули веки, ресницы трепещут,
Колышется грудь, и дыхание легче,
А менестрель всё поёт и поёт,
В пучину кошмара уйти не дает.

Он в детстве от деда легенду услышал,
Как в доме их старом летучие мыши
Напали на девушку, прямо в постели,
Но выпить до капли её не успели,

На помощь к бедняжке родные пришли,
И бледную тень от неё лишь спасли.
Настои целебные, мази и травы,
И мёд, и вино не находят управы

На яд. И рассудок несчастной мутится,
Она в своих грёзах на лошади мчится,
И в пене кровавой и руки, и губы,
Во мраке кромешном любого погубит!

Всё глубже она погружалась в безумье,
Когда в её спальню вбежал полоумный,
Кривляясь, смеясь, он играл на свирели,
Родные опешив, не сразу сумели

Прогнать дурака, он увиливал ловко
Да так и свистел, пока руки верёвкой,
Ему не скрутили, в подвал не замкнули,
Обломки свирели в огонь зашвырнули.

А дальше: девица в сознанье пришла,
Вернула из страшного чудного сна
В наш солнечный мир её песня свирели…
И кайну спасти удалось менестрелю.

Алмазные брызги блестят в паутинках,
Навстречу теплу потянулись травинки,
Кузнечики первые робко стрекочут,
Стрекозам ручей свои сказки бормочет.

Уж день далеко убежал от рассвета,
Когда помешала колючая ветка,
Под бок подвернувшись. Её проклиная,
Поэт пробудился. Глаза открывая,

Увидел поляну в цветастом наряде,
Прозрачный ручей, где зелёные пряди
Полощутся ив, а дубравы могучей
Уже не видать. Это сон или случай?

Осталась лишь ветка омелы в руке,
Гитара и плащ, скудный завтрак в мешке,
Да груз на душе неизбывной печали.
Вздохнул менестрель, над водой зазвучало:

– Дубравой, где вечная прячется тень,
Заросшей тропой брёл вчера менестрель...