Вид на ящик

Президент-паяц целует в храме девочку…
Голытьба – все больше — краску типографскую…
Бредят площади — встать стенка на стеночку,
а в казармах натощак затворы лязгают…

На столбах-фасадах выцвели автографы
оппозиции беззубой, безмолвной…
Нынче нет уже столба, у которого
не стояло б светозарного клоуна…

СМИ дерьмовые, напрочь продажные
истекают желчью внутренних органов,
от неё круги расходятся радужные,
мухи вьются по-над ней, как в уборной…

Кто сказал, что гол король — пущен прахом,
флежолетом отлетел, как фанера.
А паяц в камзоле знатном монарха
всё под купол норовит! Да — по нервам…

Глуп убогочеловек — рукоплещет,
оболваненный пиаром и хамом…
Невдомёк ему: иные далече,
а овации — так то — фонограмма.

*
За бугром, где вся родня, цирк похлеще:
с пиротехникой и светом — покруче.
И факир творит такие там вещи,
что и слов не подобрать, чтоб озвучить…

Консервируя военные тайны
в субмарины, тупит скользкие глазки,
чтобы тотчас взойти на татами,
кувыркнуться и вырядить в маски

обезличенных работников сцены —
тех, кто только факиру в угоду
и при полном аншлаге, прицельно
расстреляют святую свободу…
 

*
В нашем цирке гноили поэта —
поделом: за свобод перебор —
перебредил: «убить президента!» —
не по-божески, право же, вздор.

Не по-божески… Это не шутки.
Это — ставка в серьезной игре,
где попы… где попы-проститутки,
топ-модели пиар-кутерье,

извлеченные из нафталиновых
затхлых склепов и сундуков
освятят произвол первых киллеров
и восславят — во веки веков…

Время после расставит акценты,
перепишет псалтырь и букварь,
свои нишки займут президенты,
оклеймит ярлычки киноварь…

Власть, ступени которой столь крУты,
коридоры которой узкИ
налагает на Первого путы,
на последнего — гирю тоски.

Тем отраднее знать, что возможен
(это было при жизни моей!)
человек, кому совесть дороже,
кто остался порядочен в ней*.
……………………………
Жить хочу и не знать, кто у власти.
Не приемлю слепую любовь.
И отвратны мне всякие страсти,
обрамленные сворой попов.