Египетский эпилог

"Не возвращайтесь к былым возлюбленным"
А.Вознесенский

Вёсны горше полыни,  считаю бесцветные кольца на срезе –
Годы  огненной жажды  к холодному камню привычных корней.
Даже, снова оттаяв,  во сне продолжаю навязчиво грезить
О  попытке возврата  в последнюю драму приросших теней.

С исключительной мерой смиряется память, но в камеру ночи
Не вмещается тьма от наплыва больных бесконечных видений.
И когда, наконец-то, казалось бы, снова поставлена точка,
Их величество случай находит решение, время и деньги.

В нарастающем гуле земного разгона взлетающей птицы
Обретая возможность, упорно не вижу возможность утраты.
Из пустыни любви ни воды, ни огня, ни вины не напиться,
От любви за любовью блуждая вслепую по стертым цитатам.

Но, в дорожной молитве прося снисхождения высших инстанций,
Задаваться  вопросом  бессмысленно поздно о цели пути.
Под крылом оставляя завинченный нерв и немое «останься!»,
У инерции  писем пытаюсь опору для тела найти.

Вновь, минуя раскопки могильников горькой свернувшейся крови,
От печальных истоков того многолетнего самообмана
Страх ведет меня глубже –  в родительский дом, к моему изголовью,
Где на первой странице дается пролог моего же романа,

Где балконная дверь, сотрясаема майским парадом трамваев,
Не способна сдержать побеждающий натиск охапок сирени.
Сколько раз мне рождаться и сколько терять себя без вести в мае,
Выходить из зеркал с безнадежно утраченным внутренним зреньем?

От осевших снегов в мыльной радуге грез по весенним спиралям,
По своим же следам, я лечу от зимы,  но забыла - куда.
На последних страницах меня из осколков зеркальных собрали.
Я спускаюсь по трапу  в горячие руки цветком изо льда.

Черный глаз полыньи из-за снежной завесы -  мучительный холод
Проникает под сердце,  стремительна ночь  на  цветущем ветру.
Без конца  возвращаюсь  к  обветренным  вязам и улицам голым,
Я не слышу, я знаю, что там происходит: "уйдешь - я умру".

Как банально, смешно и опять непростительно глупо по-женски,
Что я делаю в прошлом  за тысячи верст или тысячи лет?
Голосит муэдзин, и стеклом безобразно скребется по жести
Этот страх возвращения  в собственный миф, где давно меня нет.