Палата 17
(гнилые раны пахли трупом),
чуть двигал языком чужим,
стонал и хриплым горлом хлюпал.
Он от наркоза обалдел,
кричал про новое, про тело
и что-то бравурное пел,
и чуть себе каюк не сделал.
Потом он, весь в бинтах тугих,
в палате с номером 17
под белой простыней затих
и начал было поправляться,
но утром морфий вон из жил,
и взорвалась, как бомба, ругань:
сестру он стервой обложил,
фашистом обозвал хирурга,
орал «зарезали!», сдирал
со швов вчерашние повязки,
но на полслове застонал
и рухнул весь в крови, как в краске.
Потом обмытый, свежий, но
с потухшим взглядом без надежды
он лег, как просьба под сукно,
и долежался до пролежней.
Ему лекарство, как вода,
и до сих пор для нас всех тайна,
когда умрет он? иль когда
он на ноги с постели встанет?
Свидетельство о публикации №101082200401