Латынь 1999

Л А Т Ы Н Ь



1999


Посвящается оторванной пуговице



* * *
Песня

Ночью был минус, а теперь плюс два.
Если бы наутро не болела голова,
То кайф,
Это был бы кайф,
Это был бы большой, прекрасный, зелёный кайф.

Ночью было мрачно, а теперь светло.
Если бы всё можно было выбросить в окно,
То кайф,
Это был бы кайф,
Это был бы большущий вечнозелёный кайф.

Ночью был лёд, а сейчас вокруг вода.
Мне наплевать на это глубоко,
И это кайф,
Распрекрасный кайф.
Я с кайфом просыпаюсь и иду из дома вон,
Как хорошо, что у меня есть друг, зелёный друг.
Это кайф!



В ДЕТСКОЙ


* * *
Люби ребёнка моего,
В его беспомощности слабой,
Трясущий деревянной саблей
Он ожиданием живёт.

Прикосновением к судьбе
Моей других замужних женщин
Он пустотою обесцвечен
Слепых неискренних побед.

Как прежде, с ягодкой в руках
Во сне он думает о брате
И, разметавшись по кровати,
Не доверяет ползункам.

И между пылью половиц
Я тихо продвигаюсь в тапках,
Как тот портрет в овальной рамке,
Что глупо смотрит сверху вниз.


* * *
Опять побил я маленького мальчика,
Когда он добросовестно играл,
Ногою раскидал его солдатиков.
Он плакал, я молчал.

Зачем же мы всегда детьми рождаемся,
Шарф обвязав поверх воротника?
И только снег, у форточки растаявший,
Напоминает смерть снеговика.


* * *
Когда я Божьей милостью помру,
Не утешайте моего ребёнка,
Пускай он кофе сварит поутру,
Засветит непроявленные плёнки,
До взрослых книг дотянется тишком,
Сотрёт слезу, оплакавши Каштанку,
Доест тушёнку из початой банки
И той же ночью станет мужиком.



ВАШ ПОКОЙНЫЙ СЛУГА


* * *
В заклинании тьмы единенье природ
Завораживает отравою.
Жизнь моя – ожиданье, что кто-то умрёт,
И два шага смогу сделать вправо я.

Затихает дыханье неспешных молитв,
Успокаиваясь в усталости.
В моей смерти прошу никого не винить,
Потому что умру я от старости.


* * *
После нового года
Наступает декабрь.
Жизнь с летальным исходом –
Мой летучий корабль,
Мой голландский изменник
Восходящему дню,
Разрезающий время
Вниз по календарю.


* * *
Шиян, Шиян, ты не один
Проходишь скошенно по лугу.
Мой длинноствольный карабин
Услугу предоставит другу.

Тлен потухающих стволов
Затихнет в дрожи рыжих вспышек.
Бездарных благодарных слов
Тряхнуло тени – стало тише.

Молчи, укройся и лежи
Среди нарезанных колосьев,
Тогда не уличит во лжи
Меня полковник на допросе.

Супруга не утишит слёз,
Заснёт ребёнок безутешен.
И свежевыпавший мороз
Засыплет ягоды черешен.


* * *
Я очень плох, болезни подточили
Сомнением изъеденную плоть,
Которую не в силах побороть
Страдания и наслажденья были.

Разваливает душу смертный грех.
Я очень плох – я вожделею всех.


* * *
Когда мы вслух читали Мандевиля,
Заглядывал зеркально из окна
Евгений Крашенинников субтильный,
Участник эротического сна.

Отключит свет и нас тихонько кличет
По матери и отчеству отца,
И левый профиль выглядит приличней,
Чем правый профиль моего лица.


* * *
Хорошо быть здоровым и сильным,
Пробивающим череп рукой,
Разлюбившим стрелять холостыми
В пустоте поединков с собой.

Но по трещинам высохших фресок
Пролегает прямая черта,
Облик боли нечёток, нерезок
Искажает морщины у рта.

Как шпион, в тыл себе я заброшен
И подслушиваю по ночам
Суету молчаливых вопросов,
Что в артериях сонных стучат.

Остывают мурашки на теле,
Задрожавшем от мелких обид.
Только трудно любить нераздельно,
Неразделённо любить.


* * *
Мне нравится,
Как дрожит это слово
В половине шестого.

Мне нравится,
Как скользит эта фраза
В середине девятого часа.

Мне нравится,
Как исчезают слова
В два.


* * *
Путешествие к центру Москвы

Я живу на самой длинной
главной улице столицы,
На оранжевом потоке,
прорезающем Москву.
Отправляясь под землёю
от Медведково до Битцы,
Отдыхаю я от света
и неправильно живу.

В темноте круглее блики,
резче лица отражений,
В темноте честнее жесты,
осторожнее шаги.
Со спины не опознают
Крашенинникова Женю,
А глаза – в окне вагона,
те, что смотрят из башки.

Здесь нельзя не вдохновиться
облегчённым каламбуром
Про Башкирию, Башмета,
про шабашку и шабаш...
Но открылась дверь вагона,
я гляжу в неё понуро:
Я на Бабушкинской, значит,
завершается вояж.

Я выталкиваюсь в люди,
что ж, наверх, потом левее –
Вместе с местными жильцами
мне теперь идти домой.
Дом мой железобетонный
многотонностью белеет.
Я опять на белом свете –
строгий, честный и прямой.


* * *
С утра грамм семьдесят водки,
Чтоб утро настало быстрей.
Широкой, нетвёрдой походкой
Бредёт за окном Енисей.

Водой отрезвляюсь проточной
В мягкотелой волне.
Любовь не бывает порочной,
Но люди порочны вполне.

На табурете колготки –
Заброшу их под кровать.
А водку лучше закусывать водкой
И водкой же запивать!


* * *
Зайти в тепло, оттаять от мороза,
Вдохнуть стакан горячего питья,
И жизнь свою перелистнуть вопросом,
Как похотливый автор жития.

День завершён, проверен и отброшен,
Чтоб форму совершенную придать.
А, может быть, я человек хороший
И не успевший причинить вреда.


* * *
Перерождением стихий
Я ограничиваться волен –
Постом, молитвой, алкоголем
Укрощены мои стихи.
Из света в мрак, из тени в прах
Бреду я коридором школьным.
И прорезь двери – как монах,
Забравшийся на колокольню.


* * *
Отторгнувши дары данайцев,
Я приношу дары волхвов,
И дрожь переплетённых пальцев
Красноречивей серых слов.

Асфальт прорезывает стебель,
И ты не в силах отрицать:
Мы будем счастливы на небе
В любви Предвечного Отца.



ИЮЛЬ


* * *
Я различаю вас по именам,
По паузам из телефонной трубки,
И в час, когда тоскуют ваши руки,
По отраженьям сонного окна.

Я различаю вас по именам...
А вы? -
Вы различаете меня?


* * *
Отвергнуть, вернуть, отвернуться,
Поверить развёрнутым снам.
Сомнений минувших минуты
Сминают меня пополам.

Наврало ворчливое время –
Вороны не верят теплу.
Посередине апреля
Серым рисую золу.


* * *
Прости, я сказал тебе правду,
Что летом будет теплей,
Что за шрамовой травмой
Падает кровь в апрель,
Что приземлённые травы
Перероют кроты.
Прости, я сказал тебе правду,
Чтобы осталась ты.


* * *
Всё, что мы говорили друг другу – это неправда,
Ложью по лжи взгляды в лицо, к обману обман.
В воздухе пеплом растают иконы сожженного храма,
Чёрным пятном на воде отражается срезанный храм.

Снова вороны клюют угольки от святыни.
Можешь сказать: «Не согласна, не верю, не будет – гляди:
В честном слове молитвы надежда хранится в латах латыни»...

Это бывает, но прав, к сожалению, кто-то один.


* * *
В снег падали пуговицы от пальто,
Предавши преграды тел.
Ты спросишь меня: «Где увидеть ничто?»
Я грустно отвечу: «Нигде».

Молчаньем движение слова пресёк,
Хотя уходить не хотел.
Ты спросишь меня: «Где находится всё?»
Я честно отвечу: «Везде».


* * *
Разлетелись птицы осколками
По пятнистому небу весны.
Неизбежно неясно, сколько нам
От себя укрываться в сны.

Я не трогал тебя руками,
Не глядел, сощуривши мысль,
Но в надежды трепещущем пламени
Расплавлял прошедшую жизнь.

Мы стоять будем рядом, молчащие,
Наблюдая птиц хоровод,
И встречаться мы будем чаще,
И никто никогда не умрёт.

И последние станут первыми
И дастся тому, кто просил.
Да, я верю, я верю, я верую
В Триединого Господа Сил!



ЗАСТЁЖКА


* * *
Стрелялись Маяковский и Есенин
Через сопливый носовой платок.
Сначала промахнулся Маяковский,
Есенин тоже в тело не попал.
Под вечер перешли они на шпаги,
Клинки сверкали в зареве лучей,
Но кто-то выпил их бокалы с ядом,
Чтоб поединок превратился в фарс.
С поэтами иначе не бывает:
Во имя благородства и себя
Они гремят железом на опушке,
Проделывают дырки в животах.