Я помещаюсь весь в тени столба...

Я помещаюсь весь в тени столба,
где прячусь от полуденного солнца,
и потому убог я и горбат,
что в мире места мне не остается...

Исходит век... Шатается вокруг
чужая юность в настроенье праздном,
но никому я более не друг
и нет в красотках для меня соблазна.

Зачем я жил? Гармонии рожал? —
я занят был трудом неблагодарным.
Так что ж моя здесь делает душа,
обременённая больным биоскафандром?

Окрест — сплошной убогочеловек,
плодящийся от шариковских генов;
который сам себя в дерьмо низверг
и взял в вожди себе аборигена.

А по экрану скачет Коумпленд —
продвинутая в веру обезьяна, —
из уст его божественный "Завет",
усугубляет "юмор" Петросяна...

Не указуя пальцем на столпы,
но, сострадая тем, которых дурят,
я думаю: ужель они слепы —
которые всё больше о культуре...

Я не востребован. Иной разносят ритм
снующие пред мною иномарки...
Не прав Булгаков: рукопись горит —
обыкновенным пламенем неярким...

В тени столба я умещаюсь весь.
И мне до фонаря всё, что сгорело,
ведь сила притяжения небес
во мне земное тяготенье одолела.